Услышав это, Серентия, наконец, улыбнулась.
– Спасибо…
С помощью Ульдиссиана ей удалось покинуть зловещее здание. Снаружи их сразу же обступили соратники, и среди них – Сарон. За тораджанином следовал отряд эдиремов, глаз не спускавших с невеликой группы людей изрядно понурого вида.
Их пленники были последними из тех, кто поддался соблазну Лилит. Таковых уцелела лишь жалкая горстка: прочие пали жертвой безумия демонессы. Все они, кроме двоих (очевидно, хашири), оказались Ульдиссиану знакомыми. Вдобавок к приказу убрать из храма тела мертвых, он втайне, прибегнув к дару, велел тем, кому доверял без сомнений, отыскать караульных, расставленных Лилит вокруг лагеря, и, если не ошибся в подсчетах, его соратники не упустили ни одного.
– Господин, что с этими теперь делать? – спросил Сарон.
Его мрачная мина явно не сулила пленникам ничего хорошего. На взгляд большинства собравшихся эдиремов, обращенные были подлейшими из предателей… пусть даже с пути истинного их совратила Лилит.
Ни Рому, ни прочим погибшим в храме Ульдиссиан ничем помочь не сумел, но не терял надежды спасти хотя бы эти души: уж очень ему надоело множить количество трупов.
Тут он вспомнил о Серентии, однако и рта раскрыть не успел, как Серентия прошептала:
– Давай. Откладывать такое дело нельзя, даже ради меня…
С этим она отступила в сторону, будто освобождая ему место, а Ульдиссиан знаком велел двоим из соратников подвести к нему первого из обращенных. Стоило им приблизиться, он тут же почувствовал, что прочие эдиремы держат силы пленника в надежной узде. Поступок их произвел на него немалое впечатление: этому сын Диомеда последователей не учил.
Пленный, один из тораджан, встретил склонившегося над ним Ульдиссиана злобным оскалом. Казалось, он готов плюнуть в лицо бывшему предводителю, но, очевидно, не смеет.
Дабы осуществить задуманное, к плененному требовалось прикоснуться. Ульдиссиан понимал, что это означает прикосновение к скверне Лилит, однако иначе на спасение обращенного тораджанина не стоило даже надеяться.
Сделав глубокий вдох, он коснулся ладонями висков пленника. Тораджанин встряхнулся, пытаясь высвободить голову, но тут же замер, насквозь прожег Ульдиссиана злым взглядом.
Глядя в его полные злобы глаза, Ульдиссиан потянулся к душе обращенного, нащупал мыслью самую его суть и узы, связующие ее с внутренней силой.
Отыскать тьму, пробужденную демонессой к столь бурной жизни, оказалось проще простого. Зло ее было так велико, что ошеломленный, охваченный отвращением, Ульдиссиан едва не отпрянул прочь… однако это означало бы оставить все надежды на спасение человека, стоявшего перед ним.
После недолгих раздумий Ульдиссиан решил, что вернее всего добьется желаемого, уняв или вовсе развеяв эту тьму. Представив ее себе как нечто осязаемое, он попытался мысленно заключить сгусток мрака в надежную оболочку. Если его удастся вытеснить наружу…
В тот же миг тьма взбурлила, исполнившись чудовищной, неукротимой ярости. Вовремя «вынырнуть» из глубин души пленника сын Диомеда каким-то чудом успел…
…а вот помешать обращенному, с потрясающей легкостью вырвавшись из рук стражей, сомкнуть пальцы на горле спасителя Ульдиссиану возможности уже не представилось.
Тораджанин сжал пальцы крепче, и все тело Ульдиссиана пронзила острая боль. Горло опалило жаром: вырвавшийся на волю пленник пустил в ход не только грубую силу, но и дар эдирема. Не озаботься сын Диомеда заранее кое-какой защитой, тут бы ему и конец.
– Я вырву тебе глотку и крови твоей напьюсь, – прорычал обезумевший тораджанин.
Лицо его жутко исказилось, глаза выпучились, точно вот-вот пробкой выскочат из глазниц, губы растянулись вширь, обнажив заострившиеся зубы, меж коих мелькнул в воздухе длинный раздвоенный язык.
– Я…
Голос тораджанина сорвался на визг, пальцы на горле Ульдиссиана ослабли. Отшатнувшись назад, пленник вспыхнул огнем, взмахнул руками в попытке погасить невесть откуда взявшееся ненасытное пламя… и рухнул наземь грудой черного пепла.
– Ульдиссиан… иначе я… не могла, – донесся из-за спины усталый голос Серентии. – Спасать в нем… спасать в нем… уже было нечего.
В ответ сын Диомеда молча кивнул и, потирая горло, окинул взглядом оставшихся пленников. Страха ни в ком из них не чувствовалось: скорей уж, каждый был исполнен злобы. В надежде отыскать для них хоть какой-нибудь шанс на искупление, Ульдиссиан поразмыслил, не стоит ли заглянуть в чью-нибудь душу глубже, но сразу же вспомнил только что происшедшее. Лилит приняла в расчет, что кто-либо – возможно, даже он сам – может предпринять попытку спасти обращенных ею… и позаботилась о том, чтобы из этого ничего не вышло.
Как ни жаль, иного выбора не оставалось.
– Отойдите от них, – велел Ульдиссиан стражам.
– Господин, – немедля возразил Сарон, – а что, если они…
– Отойдите от них.
Стражи повиновались, однако, объединив силы, по-прежнему не позволяли пленникам сдвинуться с места. К несчастью, Ульдиссиан, опасаясь, как бы они не пострадали, был вынужден и этому положить конец.
– Освободите их, – велел он.
Сарон снова раскрыл было рот, но Ульдиссиан перебил его:
– Я разберусь. Делайте, что сказано.
Едва он почувствовал, как стражи повиновались, один из пленников понял, что их силы снова при них. Однако прежде чем хоть кто-либо из обращенных успел хоть что-либо предпринять, Ульдиссиан сосредоточился, и…
Обращенные эдиремы замерли без движения, однако овладевшее ими зло (это сын Диомеда чувствовал) не унималось.
– Прочь отсюда, – мрачно бросил им Ульдиссиан.
Вокруг обращенных поднялся вихрь – буйный вихрь, не затронувший никого, кроме них. Он-то, в буквальном смысле этого слова, и сдул, развеял марионеток Лилит, будто фигуры, слепленные из песка. «Песчинки» вихрь подхватил и поднял высоко-высоко в ночное небо.
Не теряя сосредоточенности, Ульдиссиан велел вихрю отнести то, что минуту назад было живыми людьми, подальше от своих сторонников. Если в этом прахе осталась хоть малая толика демонической порчи, ему ничуть не хотелось, чтобы она поразила кого-то еще.
Наконец, почувствовав, что времени миновало довольно и опасность никому не грозит, он велел ветру стихнуть и развеял прах где-то на западе, далеко-далеко от тех мест, куда жизнь могла бы занести кого-либо из эдиремов.
«Если бы и с Лилит все вышло так просто…»
Однако вероломная возлюбленная защитилась от него – надежнее некуда, а чары подобного сорта, сродни тем, что помогли одолеть Люциона, стоили Диомедову сыну – пусть остальным он в том и не признавался – немалых, немалых усилий.
Изнуренный, теперь уже он, покачнувшись, едва не упал.
– Держи его! – крикнул кто-то.
Множество рук (в том числе и руки Серентии) подхватили его, помогли устоять.
– Все… все в порядке, – не без труда проговорил он, выпрямившись во весь рост, и, не обращая внимания на благоговейный восторг остальных, повернулся к Серентии. – Ну вот… теперь можно и Ахилия поискать.
– Нет. Как бы мне этого ни хотелось, сейчас мы с тобой слишком слабы. Ничего, Ульдиссиан, если он так долго за нами шел, то наверняка и сейчас далеко от нас не уйдет.
Да, с этим Ульдиссиан был согласен. Похоже, расстаться с друзьями Ахилий отнюдь не спешил.
– А нам с тобой следует отдохнуть, – продолжала Серентия и вдруг, опустив взгляд под ноги, понизила голос так, чтоб никто, кроме Ульдиссиана, ее не расслышал. – И еще мне очень нужно… очень нужно уснуть рядом с тобой. Просто уснуть… не более.
– Понимаю.
В самом деле, Ульдиссиан понимал: без кошмарных снов обо всем, что проделала с нею и от ее имени Лилит, дело не обойдется, вот Серентия и просит помочь ей пройти сквозь все эти кошмары.
Что ж, Ульдиссиан охотно ей в этом поможет, и безо всякой задней мысли, лишь потому, что Серентия – его давняя подруга, пережившая ужасное испытание. Вдобавок, встреча с Ахилием напомнила ему, кого Серентия любит на самом деле. А то, что он принял за возникшие между ними чувства, оказалось всего-навсего новым искусом, новой хитростью демонессы. Неудивительно, что Ульдиссиан так легко попался в ловушку!
Ну, ничего. Придет день… придет день, и Лилит за это заплатит…
Когда Ахилий, наконец, остановился, от лагеря его отделяла добрая миля, а то и две. Не нуждаясь в дыхании, лучник преодолел их с поразительной быстротой, несмотря на густой подлесок, преграждавший путь.
Стоило прервать бег, мысли, бурлившие в голове с того самого мига, как он пустился бежать, удвоили натиск.
Она его видела.
Серентия его видела.
Остаться в стороне он не мог никак. Такой возможности демонесса его лишила бесповоротно. Ахилий чуял, что у нее на уме, а Ульдиссиан пал жертвой измены одного из тех, кому доверял. Да, Рому лучник сочувствовал, но не особенно. Не в пример Ульдиссиану, как правило, видевшему во всех вокруг только хорошее, Ахилий был склонен держать ухо востро, не забывая и о дурном. Правда, наблюдая через отдушину за происходящим в храме, он видел, что партанец как будто пытался напоследок искупить вину… но, может статься, то была лишь попытка отомстить за собственную смерть.
Как оно было на самом деле, Ахилий не знал и, откровенно сказать, не желал разбираться. Самое главное – Серентия свободна от власти Лилит… а еще он попался ей на глаза, и даже не представлял себе, что теперь с этим делать.
Издав замогильный стон, Ахилий прислонился к стволу ближайшего дерева. Крохотная ящерка, волею случая оказавшаяся у самого его виска, поспешила убраться прочь, однако охотник поймал ее, даже не глядя, и поднес извивающуюся зверушку поближе к глазам. Не сомневаясь, что вот-вот будет съедена, ящерка с бешено бьющимся сердцем рванулась на волю, но тщетно.
Смакуя биение жизни в крохотном тельце, Ахилий вдруг понял, сколь люто завидует даже ей. На миг ему захотелось раздавить ящерку, растереть в кашицу… но вместо этого он посадил ее обратно на дерево: пускай себе бежит на свободу, с которой, небось, уже распрощалась.