Ульдиссиана, взмахнула когтями, метя в спинной хребет.
Однако Ульдиссиан почуял, что она замышляет, и загодя развернулся к Лилит лицом. Поймав ее руки, он свел их вместе и крепко стиснул в ладони оба запястья.
– Вот все и кончено, Лилит, – безучастно объявил он.
Огромный храм задрожал от внезапного рокота. Церковники, остававшиеся в сознании и сохранившие способность двигаться, со всех ног устремились к выходам. В конце концов, с чего бы им здесь задерживаться? От настоящего Примаса – ни слуху ни духу, а все это время их, как оказалось, водила за нос Лилит…
– Но, дорогой, милый мой Ульдиссиан…
Продолжить она не успела. Огромная мраморная ладонь обхватила Лилит поперек туловища, прижав ее руки к бокам. Демонесса рванулась, завертелась, забилась, но ни исчезнуть, ни высвободиться не смогла. Упустить ее снова Ульдиссиан не рискнул бы ни за что в жизни.
Дышать становилось все тяжелее. Схватку пора было кончать. Ульдиссиан уже не знал, хватит ли ему сил спастись самому, однако дело того вполне стоило.
Каменная рука подняла демонессу ввысь. Здесь к ней присоединилась еще одна, сомкнувшая пальцы поверх первой. Уцелевшие статуи держали демонессу – надежнее некуда.
– Вот все и кончено, – повторил Ульдиссиан.
Лилит сокрушенно поникла головой… и метнула в него добрую дюжину заменявших ей волосы игл.
Едва державшийся на ногах, Ульдиссиан отдался на волю собственных сил. Рука словно сама по себе поднялась, и перед ним засиял ореол золотистого света.
Воспользовавшись коварным приемом ее братца, сын Диомеда отправил иглы назад. С этим Лилит справиться не сумела. Иглы вонзились в демонессу повсюду, где ее тело не прикрывали мраморные ладони. Две угодили в живот, еще три – в грудь, а прочие – в плечи и в шею.
Руки статуй оросило брызгами зеленого гноя. Лилит тихо ахнула, забулькала горлом, однако все никак не погибала.
– Милый мой Ульдиссиан, – окликнула она Диомедова сына. – Подумай, каково тебе будет… жить без моих… объятий…
– Уже подумал, – отвечал он, ничуть не изменившись в лице.
Храм задрожал сильнее. Многие из церковников уже покинули зал, но и пробивавшихся к выходу оставалось немало. Ни эти, ни те, кто успел улизнуть, еще не знали, что все пути наружу надежно закрыты.
– Помнишь, Лилит, что случилось, когда мы с тобою в последний раз встретились в подобном месте? – проговорил Ульдиссиан, лишь чудом сумев ни разу не осечься, дабы перевести дух, хотя в воздухе нуждался отчаянно. – Помнишь?
Лилит не ответила, однако в глазах ее огнем полыхнула ненависть, хвост рассек воздух, и это яснее любых слов подсказывало: как демонессе ни худо, она по-прежнему очень и очень опасна.
– В тот раз здание храма держалось, пока все наши не успели уйти, только на моей силе воли.
За спиной, в отдалении, раздались вопли и стук: выбежавшие из зала звали на помощь, моля кого-нибудь выпустить их наружу. Ничего, пусть кричат, сколько пожелают: на выручку им никто не придет: уж об этом-то Ульдиссиан позаботился.
– Ну, а теперь, – вдохнув поглубже, продолжил он, – я разрушу и этот храм, даже если это будет последним, что мне суждено совершить.
Рокот усилился в тысячу крат. По стенам, по потолку, и даже по мрамору пола, точно языки пламени, зазмеились, побежали в стороны трещины, огромные глыбы камня с грохотом посыпались вниз.
– Прощай, Лилит. И уж теперь – навсегда.
Демонесса откликнулась злобным шипением. Хвост ее, невероятно вытянувшись в длину, захлестнул тело Диомедова сына.
Не ожидавший этого, Ульдиссиан рухнул навзничь, но его чары уже принесли плоды. Своды храма – и все три башни, это он чувствовал – не выдержали. Сотни тысяч тонн камня и дерева погребли под собою и зал, и все остальное. Вопли церковников на миг заглушили даже грохот обвала.
Лилит тоже испустила пронзительный визг: статуи Балы и Диалона рухнули друг на дружку… завалив при том и ее. Хвост демонессы поперек Ульдиссианова туловища ослаб, распрямился и, беспорядочно хлеща из стороны в сторону, исчез под грудой обломков вслед за поверженной хозяйкой.
Однако Ульдиссиану было вовсе не до ее участи: он всеми силами боролся за жизнь. Глыбы мрамора в десять, в двадцать раз больше него самого давили сверху, стремясь смять, сокрушить Диомедова сына, а он держал, держал над собою незримый щит…
Но камень давил и давил, а проделки Лилит, пусть ей он этого и старался не показывать, опустошили его до предела. Последней каплей оказались чары, разрушившие огромное здание. Груда обломков оседала все ниже, гнула к земле…
И вдруг… тяжесть заметно уменьшилась. Воспользовавшись этим, Ульдиссиан напряг силы, расширил, упрочил защиту. Каждый мускул, каждая жилка криком кричали, требуя отдыха, однако он поднялся на колени, а справившись с этим, встал во весь рост.
Только тут ему и сделалось ясно: если не брать в расчет клубящейся в воздухе пыли, обвалу конец.
Развалины простирались вокруг, насколько хватало глаз. Пылевая завеса не позволяла как следует оценить учиненные им разрушения, однако волну чувств, нахлынувших с севера, Ульдиссиан почуял немедля. Там, в недоступной взору столице, почувствовали обвал и, несомненно, увидели облако пыли, затмившее звезды на небе. Вскоре сюда, поглядеть, что стряслось, прибудут верховые, а клановым магам, вероятно, уже обо всем известно.
Колени Ульдиссиана дрогнули, ноги едва не отказали. Опасаясь оставить дело незавершенным, он поспешил оглядеть окрестности. Что, если Лилит осталась в живых? В следующий же миг он нащупал невдалеке ее след… но след этот тут же, можно сказать, на глазах, поблек, исчез без остатка.
Лилит мертва.
Все кончено.
Сын Диомеда с облегчением перевел дух… и рухнул наземь. В угасающем сознании вспыхнуло неудержимое желание вернуться, хоть как-нибудь да вернуться к своим. Вернуться… все остальное – пустяк.
– Что ж, быть по сему, – зазвучал в голове голос Траг’Ула. – Быть по сему…
Глава двадцать третья
Потерь оказалось немало, однако многие из обреченных на гибель остались в живых. Об эдиремах позаботились Мендельн с Серентией, чувствовавшие за собой обязанность в отсутствие Ульдиссиана сделать все, на что только способны.
Невзирая на пролитую кровь, несмотря на понесенные утраты, все вокруг сияли от радости. Враг был разбит. Немногие уцелевшие мироблюстители со жрецами, сломленные, скрылись в глубине джунглей. Возвращаться им было некуда: внезапное уничтожение великого храма почувствовали все до единого. Йонас, взобравшись на дерево, объявил, будто видит темную тучу, заслонившую часть неба с той стороны. Приближался рассвет, но убеждаться в его правоте никому не потребовалось… ибо в лагерь нежданно вернулся не кто иной, как Ульдиссиан собственной персоной.
Казалось, он воротился сам, но Мендельн знал: к возвращению брата приложил лапу дракон. Еще один неожиданный поступок со стороны существа, всеми силами старавшегося сохранить свое существование в полном секрете…
«Воистину, – подумалось Мендельну, – Равновесию без Ульдиссиана – совсем никуда».
Обнаружив его появление, Мендельн с Серентией поспешили к нему. Дочь торговца подала брату Мендельна напиться. Кивнув в знак благодарности, Ульдиссиан утолил жажду, а затем поднял взгляд на обоих и негромко спросил:
– Вы уже знаете?
– Да, – отвечал Мендельн. – Ты от нее избавился.
Однако Ульдиссиан покачал головой.
– От нее мне не избавиться никогда. А что Ахилий? – внезапно спросил он, оглядевшись вокруг.
– Был здесь, – в свою очередь отвечала Серентия. – Был здесь… а потом исчез. Как и когда – никто из нас не заметил.
Мендельн почел за лучшее промолчать.
Кивнув, Ульдиссиан потянулся к ним, оперся на поданные руки и поднялся. К этому времени вокруг всех троих собрались эдиремы, мысленно призванные старшим из Диомедовых сыновей.
– С Церковью Трех покончено, – без лишних слов объявил он.
Разумеется, на свете еще оставалась горстка небольших храмов, но сосредоточием влияния культа являлся главный храм. Прекрасно осведомленный о том, как все у них устроено, Ульдиссиан знал: без главного храма остатки секты вскоре зачахнут сами собой.
– С Церковью Трех покончено… а нас ожидает Собор.
Никто не возликовал. Никто не опечалился. Все приняли то и другое как данность, не более. Чего бы Ульдиссиан от них ни пожелал – они уж постараются, не подведут.
– Приберите погибших, а раненых отправьте ко мне, – велел он. – А после – всем спать.
Эдиремы послушно разошлись, а Ульдиссиан повернулся к брату. Взгляд его скользнул по пострадавшей руке.
Рука Мендельна снова была цела и невредима.
– Это еще предстоит объяснить остальным, – откликнулся младший из братьев.
– Дракон?
– Ратма.
Ульдиссиан кивнул.
– А дальше они помогать нам будут? – спросил он. – Или мы опять сами по себе?
– Думаю, они убедились, что помогать нам должны, – как следует поразмыслив, ответил Мендельн. – По-моему, чаша весов склоняется в сторону наших нужд. Помогать нам от них требует Равновесие. От нас оно, кстати заметить, тоже требует очень и очень многого.
Этим Ульдиссиан остался вполне доволен, хотя кое-чего из сказанного братом понять не сумел.
– Тогда завтра и выступаем.
И его брат, и Серентия согласно склонили головы.
– Завтра, – повторили они.
С этим Ульдиссиан принялся помогать пострадавшим. На лице его отражалась лишь гордость пополам с беспокойством о соратниках… но в памяти на веки вечные запечатлелось лицо Лилит.
По крайней мере, в этом демонесса сумела взять над ним верх.
Тем временем на вершине груды обломков, возвышавшейся на месте храма, возник Ратма. Явился он, дабы окончательно выяснить, действительно ли его мать погибла, или каким-то образом сумела спастись. Кто-кто, а он, Ратма, лучше всех в мире знал: Лилит – лиса хитрая. Возможно, ей удалось одурачить Ульдиссиана, внушив ему, будто ее больше нет, но обмануть собственного сына Лилит вряд ли будет под силу.