– Внутри никого не осталось, – заверил его Мендельн. – Точнее сказать, никого из живых. Даже последние из местной братии сбежали.
– В дж… джунгли… если только хоть что-то… соображают, – с великим трудом проскрежетал Ульдиссиан и остановился – очевидно, затем, чтоб оценить положение.
– Можешь отпускать. Никто не пострадает, – негромко сказал ему брат.
Кивнув, Ульдиссиан шумно перевел дух.
С жутким грохотом, со скрежетом камня о камень тораджский храм осел и развалился окончательно. Огромные глыбы тесаного мрамора завалили внутренний двор. Подстегнутое свежим воздухом, пламя пожаров взъярилось, взвилось к ночным небесам. Сторонники Ульдиссиана заахали. Ром изумленно выругался.
Увесистые осколки мрамора сыпались наземь градом, но рядом с воинством Ульдиссиана не упал ни один: брат Мендельна продолжал сдерживать разрушения.
Мало-помалу великое бедствие обернулось бедой вполне заурядной. Пожары горели по-прежнему, но, окруженные кольцом развалин, распространиться дальше уже не могли, и Мендельн прекрасно знал: это, опять-таки, не случайность.
Ульдиссиан устремил взгляд вперед, за спину Мендельна, и младший из братьев в тот же миг почувствовал, что происходит там, позади. Едва он обернулся, все остальные тоже заметили толпы народа, заполнившие окрестные улицы. Путь Ульдиссиану с учениками преграждало большинство не пострадавших жителей Тораджи, и всеми ими, по наблюдениям Мендельна, владели самые разные чувства.
Из толпы властной поступью выдвинулся вперед человек в пышных, алых с золотом одеяниях. Серебро его длинных, стянутых в косу седин покрывал головной платок, ноздрю украшало золотое, изящной работы кольцо в форме лучистого солнца – знак весьма и весьма высокого положения. Долговязый, худой, по летам человек этот годился братьям в отцы. В левой руке он сжимал длинный посох, сверху донизу испещренный чеканными серебряными письменами.
– Я ищу чужестранца из верхних земель, асценийца по имени Ульдиссиан.
«Асценийцами», как отряд Мендельна выяснил ранее, народ джунглей звал бледнолицых обитателей земель наподобие Серама и Парты. Истинного значения этого слова не помнили даже местные, попросту обозначавшие им всех, кто схож с Диомедовыми сыновьями цветом кожи и внешностью.
Ульдиссиан откликнулся без колебаний, хотя кое-кто из новообращенных шумно запротестовал. Их страхи за предводителя были вполне оправданны: помимо облаченных в кожаные доспехи солдат, примеченных Мендельном среди выступивших навстречу, поблизости, определенно, имелись и представители кланов магов. Впрочем, на глаза они не показывались: даже зная, что они здесь, никого похожего на могучих заклинателей, Мендельн в толпе разглядеть не сумел. Очевидно, магам хватало своих внутренних дел, а Ульдиссиан пресыщенным повелителям Кеджана проблемой пока не казался.
Однако Мендельн подозревал, что после сегодняшней ночи им придется пересмотреть свою позицию на этот счет.
– Ульдиссиан, сын Диомеда, перед тобой и безоружен, – с той же почтительной церемонностью отозвался Мендельнов брат.
Старик кивнул.
– Я – Раонет, глава городского совета Тораджи. Представитель жителей города…
Тут он, заметив среди сторонников Ульдиссиана множество смуглых лиц, слегка запнулся, однако быстро оправился.
– Но, очевидно, не всех, – продолжал он. – Среди тех, кто идет за тобой, асцениец, немало людей мне знакомых, чем я весьма удивлен. Удивлен и встревожен. До меня дошла весть, будто речами твоими заинтересовались лишь низшие касты, и будто ты обещал им богатства тех, чье положение значительно выше…
– Я всем обещаю только одно, – перебил его Ульдиссиан, и в голосе брата Мендельн почувствовал всего лишь намек на гнев в адрес тех, кто донес до главы городского совета подобные «вести». – Возможность стать теми, кем нам предназначено быть, – возможность, не зависящую от происхождения! Владыка Раонет, я предлагаю то, чего не добиться самим королям! Предлагаю любому, кто попросту согласится меня выслушать! Я предлагаю всем то, чего никогда не пожелают для своих прихожан ни Церковь Трех, ни Собор Света… свободу от их полновластия!
Раонет вновь кивнул и поджал тонкие губы. Очевидно, услышанное ему не то, чтоб однозначно понравилось, но и однозначного неодобрения не внушило.
– В последние ночи Церковь Трех обвиняли в немыслимых преступлениях, наименьшее из коих слишком ужасно, чтобы объявить о нем здесь, принародно, асцениец! Вдобавок, имеются у меня и подтверждения тому, что ты угрожаешь жизням людей, состоящих на моем попечении…
– Тебе нужны новые доказательства преступных деяний Церкви Трех, глава городского совета? Они – там, под развалинами, в целости, несмотря на обвал.
Тут на лице владыки Раонета впервые отразились сомнения. Мендельн тоже был здорово впечатлен. Если понимать слова брата так же, как местный правитель, выходит, что Ульдиссиан, хоть и позволил храму обрушиться, а внутренние покои от множества тонн битого камня уберег. Поразительный, невиданный подвиг… и, кажется, совершен он был недаром.
– Возможно, так оно и есть, – помолчав, продолжал Раонет. – Но обвинений с тебя, Ульдиссиан, сын Диомеда, все это само по себе не снимает.
– Ульдиссиан не злодей! – раздался сзади голос, очень похожий на голос Рома.
Из темноты вылетело нечто увесистое, нацеленное во владыку Раонета – прямо в ничем не прикрытый лоб. Глава городского совета только и успел, что замереть, в изумлении разинув рот…
Однако за миг до того, как раскроить ему череп, снаряд упал наземь, к его ногам, точно отраженный какой-то незримой преградой.
– Прошу простить меня, повелитель, – с безмерной усталостью в голосе пробормотал Ульдиссиан.
Импровизированный снаряд – острый, величиной с яблоко осколок одного из углов храма – рассыпался, обернувшись кучкой невесомого пепла у самых носков сандалий почтенного старца.
– Во имя… – начал было старик, но сразу же прикусил язык.
Следовало полагать, он, подобно множеству тораджан, собирался воззвать к Трем… к Мефису, Бале и Диалону, однако исключительно по привычке. Ни единой крупицы тьмы, присущей истинным адептам Церкви Трех, Мендельн в главе городского совета не чувствовал. Подобно многим другим, Раонет был всего лишь ни в чем не повинной жертвой обмана…
– Прошу простить меня, – повторил Ульдиссиан и повернулся к последователям.
Взгляд брата скользнул разом по всей толпе, но Мендельн нимало не сомневался: тот, кто воспользовался полученным даром, дабы швырнуть в Раонета камнем, сейчас чувствует себя так, будто все внимание Ульдиссиана сосредоточено только на нем одном.
– Пусть это больше не повторится, – продолжил старший из Диомедовых сыновей. – Дар наш совсем не для того. Биться за правду – да, биться за право быть теми, кем нам суждено быть – да, но не для кровопролития и душегубства… иначе чем мы с вами лучше Церкви Трех?
С этим он вновь повернулся к главе городского совета, только теперь оторвавшего взгляд от кучки пепла у ног. К чести владыки Раонета, минутное замешательство, овладевшее им перед лицом неминуемой гибели, вновь уступило место твердой решимости защитить свой город и свой народ.
Но Ульдиссиан заговорил прежде, чем он успел вымолвить хоть слово.
– Мы покидаем Тораджу, владыка. Остаток ночи проведем, встав лагерем за стенами города, а назавтра уйдем. Пришел я сюда, чтоб нести людям добро, однако добру этому сопутствует то, что оба мы полагаем отвратительным. Такого я не хочу… такого я совсем, совсем не хочу.
Глава городского совета слегка склонил голову.
– С тобой, асцениец, мне не совладать. За то, что ты покидаешь Тораджу, не чиня разрушений сверх тех, что учинил этой ночью… я могу лишь возблагодарить звезды. Оружия на тебя и тех, кто решил идти за тобой, ни один из солдат не поднимет, не то будет держать ответ передо мной. Кровопролития я больше не потерплю.
– И еще одно, владыка Раонет.
Старик заметно насторожился.
– Церкви Трех здесь больше нет. Если она снова взрастет в Торадже, подобно сорной траве… я вернусь.
И вновь Раонет сурово поджал губы.
– Если зло сие таково, как ты говоришь, этот сорняк я дочиста выполю из тораджской земли собственными руками.
Этим брат Мендельна остался вполне доволен. Не глядя на соратников, Ульдиссиан попросту двинулся к владыке Раонету, а остальные, в свой черед, хлынули следом за ним. Куда более многочисленная, толпа за спиной главы городского совета поспешно раздалась в стороны, не сводя глаз с идущих мимо, некогда – друзей, соседей, родных. В сотнях взглядов, на сотнях лиц отражались самые разные чувства, а тораджане, следовавшие за Ульдиссианом, взирали на соотечественников не менее пристально, однако их лица сияли уверенностью, непоколебимой целеустремленностью новообращенных. Упрекнуть их в неверном выборе и в голову бы никому не пришло.
Когда Ульдиссиан поравнялся с главой городского совета, Раонет вновь склонил голову, и сын Диомеда кивнул старику в ответ. Оба хранили молчание: слов здесь больше не требовалось. На ходу Мендельн исподволь пригляделся к предводителю тораджан. Да, Раонет был персоной весьма, весьма интересной: тени умерших так и клубились вокруг него, но кто это, родные, или враги – разбираться в том не было ни времени, ни нужды. Главное – их количество, свидетельство недюжинной силы воли и личного обаяния. Следовало полагать, согласившись по примеру множества горожан принять сокрытый в нем дар, Раонет быстро сделался бы одним из самых многообещающих среди Ульдиссиановых учеников.
«Однако с нами он не пошел… и это, пожалуй, к лучшему, – рассудил младший из Диомедовых сыновей. – Привыкший к первенству, Раонет вряд ли смирился бы с необходимостью повиноваться».
Толпа впереди расступалась и расступалась. Единства чувств не было даже среди солдат: одни смотрели на идущих с откровенным недоверием, другие – с огромным любопытством.
«Число наше будет расти, – вдруг осенило Мендельна, да и Ульдиссиан это тоже, скорее всего, понимал. – Число наше вырастет еще до того, как эти толпы останутся позади. А за ночь наверняка еще многие выскользнут из города и присоединятся к лагерю за городской стеной».