е вздумал его убить. Офицер проследовал за ним, так и кочевали они из комнаты в комнату в продолжение большей части вечера. «Мне и совестно и неловко было, – говорил позже поэт, – и, однако, я должен сознаться, что порядочно-таки струхнул».
Павел Вяземский по тогдашней моде подал Пушкину изящный альбом в красном сафьяновом переплете и попросил написать памятные стихи. Александр Сергеевич взял с собой альбом и через два дня вернул со следующими стихами:
Душа моя Павел!
Держись моих правил:
Люби то-то, то-то,
Не делай того-то.
Кажись, это ясно.
Прости, мой прекрасный!
С тех пор кличка в семействе Вяземских у Павла стала «душа моя Павел».
Имение, где Пушкин жил в Нижнем, находилось в нескольких верстах от села Апраксина, принадлежавшего семейству Новосильцевых, которых поэт очень любил, а в особенности хозяйку дома, милую и добрую старушку. Она его часто журила за его суеверность. Госпожа Новосильцева праздновала свои именины, Пушкин обещал приехать к обеду.
Собравшиеся гости его долго ждали напрасно и, наконец, решили сесть за стол без него.
Подавали уже шампанское, когда он вбежал в гостиную, подошел к имениннице и стал перед ней на колени: «Наталья Алексеевна, – сказал он, – не сердитесь на меня, я выехал из дому и был уже недалеко отсюда, когда проклятый заяц пробежал поперек дороги. Ведь вы знаете, что я юродивый: вернулся домой, вышел из коляски, а потом сел в нее опять и приехал, чтоб вы меня выдрали за уши».
Пушкин неожиданно встретил на улице императора Николая Первого.
– Что же ты испытал? – спросил его приятель.
– Подлость во всех жилках – ответил Пушкин.
– Я, – говорил государь Николай I, – впервые увидел Пушкина после моей коронации, когда его привезли из заключения ко мне в Москву совсем больного и покрытого ранами от известной болезни.
– Что сделали бы вы, если бы 14 декабря были в Петербурге? – спросил я его между прочим. – «Стал бы в ряды мятежников», – отвечал он.
В разговоре с царем Пушкин посетовал, что цензоры, не отличаясь умом, изводят его ограничениями в поэзии. Государь предложил поэту в качестве цензора себя. С того судьбоносного момента первым читателем Пушкина стал Николай I. Как и было решено в беседе с поэтом, Государь стал читать «Графа Нулина»:
Ложится он, сигару просит,
Мосье Пикар ему приносит
Графин, серебряный стакан,
Сигару, бронзовый светильник,
Щипцы с пружиною, урыльник
И неразрезанный роман.
У Пушкина сказано «урыльник», так назывался ночной горшок. Государь вычеркнул и написал – «будильник». Эта замена восхитила Пушкина: «Это замечание джентльмена. А где нам до будильника – урыльника, я в Болдине завел горшок из-под каши и сам его полоскал с мылом, не посылать же в Нижний за этрусской вазой». В конечном варианте отрывок был напечатан с учетом исправлений Государя:
Ложится он, сигару просит,
Мосье Пикар ему приносит
Графин, серебряный стакан,
Сигару, бронзовый светильник,
Щипцы с пружиною, будильник
И неразрезанный роман.
Государь в беседе сказал Пушкину:
– Мне бы хотелось, чтобы король нидерландский отдал мне домик Петра Великого в Саардаме.
– В таком случае, – подхватил Пушкин, – попрошусь у Вашего Величества туда в дворники.
Пушкин прогуливался со своим другом Сергеем Александровичем Соболевским, библиофилом, библиографом, автором ряда эпиграмм и шутливых стихотворений, по Невскому проспекту, вдруг над коляской за мостом заколыхался высокий султан. Ехал Николай I, который, как известно, не терпел подражательства. Соболевский, который только что вернулся из Европы и носил ярко-рыжие усы и бородку, тотчас юркнул в магазин. Пушкин почтительно снял шляпу, подождал проезда Государя и стал озираться в поисках друга. Сергей Александрович появился внезапно в шляпе набекрень, в полуфраке изумрудного цвета, независимой походкой догнал поэта, гордый и величавый, как и полагается европейскому франту. Пушкин рассмеялся своим детским смехом и покачал головой: «Что, брат, бородка-то французская, а душонка-то все та же русская?».
Пушкин говорил про Николая Павловича: «Хорош-хорош, а на 30 лет дураков наготовил».
«Я больше всего на свете боюсь порядочных женщин и возвышенных чувств. Да здравствуют гризетки: это и гораздо короче, и гораздо удобнее. Я не прихожу к вам оттого, что очень занят и могу выходить из дому лишь весьма поздно. Мне нужно бы было видеть тысячу людей, а между тем я их не вижу. Хотите, чтоб я говорил с вами откровенно? Быть может, я изящен и порядочен в моих писаниях, но сердце мое совсем вульгарно, и все наклонности у меня вполне мещанские. Я пресытился интригами, чувствами, перепиской и т. п. Я имею несчастие быть в связи с особой умной, болезненной и страстной, которая доводит меня до бешенства, хотя я ее и люблю всем сердцем. Этого более чем достаточно для моих забот и моего темперамента. Вас ведь не рассердит моя откровенность, правда?».
Из письма А. С. Пушкина Е. М. Хитрово, 1826
«Александр Пушкин доставит тебе это письмо. Постарайся с ним сблизиться, нельзя довольно оценить наслаждение быть с ним часто вместе, размышляя о впечатлениях, которые возбуждаются в нас его необычайными дарованиями. Он стократ занимательнее в мужском обществе, нежели в женском, в котором, дробясь беспрестанно на мелочь, он только тогда делается для этих самок понятным».
Из переписки братьев Мухановых, 1827
Будь счастлив, хоть это чертовски мудрено.
Из письма А. С. Пушкина барону А. А. Дельвигу
Николай Иванович Куликов, русский актер, режиссер и драматический писатель, вспоминал о совместных прогулках с Пушкиным-холостяком в популярный в узком мужском кругу дом наипочтеннейшей Софьи Евстафовны. Посещали известное место ближе к вечеру, чтобы провести остаток ночи с ее раскованными любвеобильными компаньонками. Александр Сергеевич из всех выбирал особу наиболее интересную и заводил обстоятельную беседу с путешествием в детство и юные годы, пытаясь понять причины, толкнувшие женщину в столь свободную компанию. Если в откровениях девушки открывались причины, не связанные со страстью к пороку, Пушкин уговаривал собеседницу бросить «блестящее» общество, заняться честным трудом, идти в услужение, давал денег и таким благородным образом спас не одну жертву продажной любви. Хозяйка «благородного дома» часто гневалась на Пушкина и даже пожаловалась в полицию, как на безнравственного человека, безнаказанно развращающего ее овечек.
В молодости Степан Петрович Шевырев, литературный критик, историк литературы и довольно посредственный поэт, легко опьянев, впадал в романтически-сентиментальное состояние. Оратор произносил проникновенные речи о любви, согласии, братстве и прочих высоких материях, иногда получалось весьма вдохновенно. Однажды Пушкин, слушая пьяного говоруна, произносившего монолог о подлинной любви, закричал:
– Ах, Шевырев, зачем ты не всегда пьян!
– Твои стихи, я слышал, хвалит сам Пушкин, – сказал Погодин Шевыреву.
– Что значит – «сам Пушкин»? Похвалу Пушкина я не очень высоко ставлю.
– Почему?
– Неверным путем идет Пушкин. Слишком много значения придает красоте стиха. И слишком мало значения придает мысли.
Года через два Погодин предложил Шевыреву:
– Прочти свои новые стихи.
– Ничего законченного пока нет. Усиленно изучаю Гегеля, – ответил Шевырев.
Прошло еще года два.
– Почитай-ка свои новые стихи, – попросил Погодин Шевырева. – Они, надеюсь, у тебя лучше, чем у Пушкина.
– Стихи, которые лучше, чем у Пушкина, не пишутся в одночасье. Требуется большая предварительная работа.
Прошло еще несколько лет.
– Жажду услышать твои новые стихи, – вновь объявил Погодин Шевыреву.
– Нет у меня никаких новых стихов, – ответил Шевырев.
– Почему?
– Не получаются у меня стихи, которые были бы лучше, чем у Пушкина.
– Тогда пиши такие же, какие пишет Пушкин.
– Такие же, какие пишет Пушкин? Нет уж! Лучше я вообще не буду писать никаких стихов, чем писать такие же плохие, какие пишет Пушкин, – заявил Шевырев.
Случайно встретились однажды в Летнем саду Вяземский, Жуковский, Пушкин и Хвостов.
– Давайте-ка, ребята, устроим соревнование, – сказал Вяземский. – Кто из нас лучше всех напишет за пять минут четверостишие на тему «Летний сад»?
У каждого при себе как раз оказались бумага и карандаш.
Прошло пять минут. Вяземский собрал все листки и начал читать.
– Подумать-то я успел, да не успел все как следует записать, – сказал, как бы оправдываясь, Жуковский.
– Записать-то я успел, да не успел, к сожалению, подумать, – сказал Вяземский.
– И подумать не успел, и не успел записать, – сказал Пушкин.
– А я и подумать успел, и записать все успел как следует, – сказал граф Хвостов.
Среди близких к Пушкину друзей ходила своя легенда неудачного сватовства поэта: якобы Пушкин посватался к Олениной и не был отвергнут. Старик Оленин созвал к себе на обед своих родных и приятелей, чтобы за шампанским объявить им о помолвке своей дочери и Пушкина. Гости явились на зов, но не явился жених. Оленин долго ждал Пушкина и наконец предложил гостям сесть за стол без него. Александр Сергеевич приехал после обеда, довольно поздно. Оленин взял его под руку и отправился с ним в кабинет для дружеской беседы ввиду непростительного отсутствия, завершившейся тем, что Анна Алексеевна осталась без жениха.