В общем, как говорит мама: «Святий звичай — не позичай». 35
Куртка с замками-«молниями» и витыми кожаными погончиками у меня была новенькая, сияющая. На днях на мое имя пришла посылка. Из Новосибирска. А в ней — роскошные перчатки-краги, мотоботы, но не со шнурками, а с замками-«молниями» и кожаная куртка. Совсем такая, как моя старая, только не австралийская, а болгарская. Выходит, это всемирная мода. В перчатке я нашел записку от Сергея Аркадьевича. В ней было только: «Носи на здоровье».
На этот раз я надел под куртку белую нейлоновую рубашку и галстук. Впервые в жизни я ехал на чужой завод в качестве наладчика, в роли, которая всегда представлялась мне самой значительной и заманчивой. На харьковском заводе что-то не ладилось с автооператором — механическими руками, подававшими заготовки на наш новый шестишпиндельный автомат. Станок должен был одновременно обрабатывать шесть деталей и каждые восемь секунд выдавать готовую продукцию. Мне предстояло отладить автооператор и научить заводских наладчиков правильному уходу за этим нашим роботом.
Машиностроители говорят: «Станок без наладки — четверть станка». Работа наладчика — самостоятельное дело. Трудился весь завод, а теперь все зависит от одного тебя. Даже страшновато. Поначалу, во всяком случае.
Я решил выехать еще до рассвета, по холодку, но пока собрался, пока поменял масло, стало уже совсем светло, в небе ни облачка, поливальные машины двинулись в первый рейс по городу, дворники дружно махали метлами.
Перед дорогой я проверил поршни, хотя мог бы этого и не делать — стуков не было, мотор работал плавно, ровно, красиво.
В моем мотоцикле, который чуть жестковато отзывался на неровности шоссе, по сути, после ремонта осталось немного частей с первоначальным заводским номером. Разве что рама. Цилиндры по ребрам у меня были значительно шире, чем на серийном двигателе. И ребра были расположены по-другому. Это всем бросалось в глаза.
Привычно пригнувшись к рулю, я сдерживал бег своего послушного красного конька: его дальнейшая судьба зависела от обкатки.
У обочины стояла «Ява-350». Мотоциклист, худощавый, невысокий паренек в черном кожаном танкистском шлеме, с сигаретой в зубах, смотрел на проезжавшие машины. Я затормозил и подрулил поближе.
— Что случилось?
— Все в порядке. Спасибо. Покурить захотелось, — Он полез в карман. — Закуривай.
— Тороплюсь.
Паренек посмотрел на мою «Яву», мы одновременно понимающе улыбнулись, и я выжал сцепление.
Мы сразу узнаем друг друга. Краска на «Яве» не боится ни дождя, ни солнца, она не облезает и не трескается. Но у тех, кто много ездил, она темнеет. Из алой, как помидор, она становится вишневой. Как у него. Или как у меня.
В Полтаве на автозаправочной станции я залил бак, а потом попросил в буфете бутылку кефира и яичницу с ветчиной. Буфетчица улыбнулась мне, как знакомому, полувопросительно-полуутвердительно сказала: «Турист» — и достала кефир из холодильника. Яичница плавала в масле. Хлеб был свежий, только что нарезанный.
С той минуты, как я получил командировку с записью в графе «Должность»: «Наладчик», — меня не покидало особое, приятное и немного неловкое ощущение собственной значительности. И ощущение это подогревало все, что происходило со мной в этой поездке: и понимающие взгляды автолюбителей, которые собрались вокруг моего мотоцикла на заправочной станции, и улыбка буфетчицы, и то, что она достала для меня кефир из холодильника, а я перед тем заметил, как буфетчица какому-то пожилому человеку а замшевых джинсах — он подъехал в собственной «Волге» с московскими номерами — дала кефир просто с прилавка. И когда на контрольном пункте меня остановил автоинспектор, вместе с правами я вынул из кармана и свою командировку.
Плотный, невысокий лейтенант с неожиданными оспинами на молодом лице — на молодых лицах в наше время никогда не увидишь следов оспы—прочел командировку, уважительно улыбнулся и спросил:
— Что ж это вы будете налаживать, если не секрет?
В другое время я, конечно, рассказал бы автоинспектору, что в Харькове на Лопани скоро начнет курсировать атомный теплоход, и мне поручено наладить работу реактора, но на этот раз я ответил, что еду, чтобы отладить наш робот — автооператор при шестишпиндельном автомате.
— Интересная у вас машина, — сказал лейтенант. — Сами усовершенствовали?
— Как вас зовут? — спросил я, в свою очередь.
— Борис Васильевич Шевченко, — настороженно ответил лейтенант.
— Труд этот, Боря, был страшно громаден, не по плечу одному, — ответил я серьезно. — С друзьями.
— Понятно, — рассмеялся лейтенант.
Батя говорил когда-то, что всех наладчиков встречают одинаково, а провожают по-разному. Я еще не знал, как меня будут провожать, но встретили меня словами, которые удивительно совпадали с моим настроением:
— Только вас и ждем. Сейчас мы вас устроим, и приступайте. Но сначала в гостиницу. У нас с этим трудно, но мы вас устроили в самой лучшей, в гостинице «Харьков», в центре города. Номер вам уже заказан.
Хотя у окошка администратора стояла традиционная табличка «Номеров нет», когда я назвал себя, мне выдали короткую анкетну и сказали, что номер для меня забронирован. Люди, которые с чемоданами и портфелями сидели в вестибюле, посмотрели на меня с завистью.
— За сколько дней вы заплатите? — спросила администратор, медлительная, необыкновенно самоуверенная женщина. — У вас броня на десять дней. И лучше бы сразу.
— А сколько стоит в сутки?
— Два пятьдесят.
— Ну пока за пять. А там видно будет.
— Пожалуйста. И за прописку…
Я заплатил, получил квитанцию и сдачу. Сдача — это было все, что у меня осталось на жизнь в Харькове.
В небольшом номере с модной мебелью, как и у нас дома, был совмещенный санузел. Правда, вместо ванны в нем был душ, отгороженный пластмассовой занавеской. Я разделся, забрался под душ. Свою нейлоновую рубашку я решил постирать вечером — благо ее не нужно гладить. Я вытер ноги, чтоб не оставлять следов на паркете, а тело не вытирал — люблю медленно обсыхать, ощущая, как вода, испаряясь, холодит кожу. Нужна мне была эта гостиница. И за что тут берут два пятьдесят? А где я возьму денег, чтоб заплатить еще за пять дней?
Я подсчитал, что если даже тратить в день только по сорок копеек на еду и совсем не курить, то и тогда денег, которые у меня остались, до конца не хватит.
Придется уехать пораньше. Если б, скажем, справиться дней за пять. А иначе —хоть домой телеграфируй, чтоб выслали.
Гидравлическую систему автооператора у нас собирали в термоконстантном цехе при постоянной температуре в двадцать градусов и с точностью до микрон. На харьковском заводе гидросистему совершенно разладили. И я понял, что мне придется здорово погорбатиться, чтоб привести ее в порядок.
Ко мне прикрепили трех заводских наладчиков, которые, когда стояли рядом, очень напоминали висевшую тут же в цехе диаграмму роста производительности труда: один был совсем невысоким, с серьезным, сосредоточенным лицом и маленькими, очень чистыми руками — на вид восьмиклассник, не старше, второй — среднего роста, с измятым лицом, вероятно, дорабатывал последний год до пенсии, и третий—типичный баскетболист с маленькой головой и огромными лапищами.
Кроме того, за наладкой следил заместитель начальника цеха Федоров — торопливый и суматошный инженер. Федоров сразу же стал меня расспрашивать:
— Это правда, что у вас в опере Ярослав Нужный, когда не смог взять верхнее «ля», подбросил вместо этого шляпу с пером?
— Не знаю, — ответил я нерешительно. — Вообще, конечно, может, оно и было, только я лично не видел.
Если быть совсем откровенным, то я не только не видел, но даже и не слышал, что в опере есть такой певец Ярослав Нужный. Последняя вещь, которую я слушал в опере, была «Кармен». Я учился тогда в шестом классе.
— А про поэта Лубоцкого правильно рассказывают? Что он в пьяном виде проглотил шахматного коня? На пари?
— Нет, — сказал я твердо. — Этого не было.
А этот здоровенный парень — его звали Вилен Сосняк — оказалось, не баскетболист, а мотоциклист. Он все норовил разобрать на винтики и шайбочки мою «Яву», так заинтересовался.
Сам он ездит на ИЖе. Нет в мире все-таки мотоциклов выносливей и надежней. ИЖ у Вилена уже десять лет. Прошел сто сорок тысяч километров. И пройдет еще столько же. За весь пробег он не заменил ни одной спицы. Я смотрел его машину — электрооборудование в порядке, двигатель заводится сразу. Только краска облупилась.
Мы разговорились. Оказалось, он закончил вечерний машиностроительный техникум, за четыре года ни разу не побывал в кино, не прочел ни одной художественной книги, но зато по всем предметам у него только пятерки.
— Почему же не пошел мастером? После техникума?
— Наладчиком выгодней. А у меня семья.
— Так зачем же ты мучился, в кино не ходил?
Вилен нерешительно посмотрел на меня, помялся, но он принадлежал к породе людей, совершенно не способных врать или уклоняться от ответа.
— Сын у меня, — сказал он. — Во втором классе. Задает вопросы. А теперь у меня хоть паршивенький, а диплом. Могу авторитетно ответить.
Поговорил бы он с моей мамой. Она б ему и без диплома авторитетно ответила.
В обед мы с этим Виленом Сосняком пошли в столовую. Очень хотелось есть, и я не сообразил отказаться. Потом простить себе этого не мог. Я себе выбил чек только на кусок хлеба за копейку и на стакан кефира за восемь. Я б, конечно, взял бы еще хлеба, если бы не при нем.
— Что это ты так мало? — удивился Вилен. — Разгрузочный день? Как у моей жены?
— Нет, — сказал я уклончиво. — С желудком у меня…
А он, естественно, выбил себе шницель, три компота, а потом подумал и взял еще две порции сарделек.
И я за все это заплатил! Он сопротивлялся, но я заплатил. Я не мог иначе. Все-таки я тут был старшим, а он у меня учился, как налаживать автооператор.