— Что это с ней? — спросил я у Люды. — Что тут у вас, рыбы сами в лодки забираются?
— Нет, — сказала Люда. — Отпусти ее, пусть это будет твоя золотая рыбка.
— Алюминиевая.
Я подобрал рыбку с сена и пустил в воду. Она отплыла, развернулась и снова устремилась к челноку, рассекая поверхность воды.
— Да что же с ней такое?
— Не знаю, — сказала Люда, отгоняя рукой рыбку от борта. — Так иногда бывает с рыбами. Может, они заболевают и перестают ориентироваться в пространстве. Или с плавательным пузырем случается что-то такое, что они больше не могут погрузиться в воду. И плавают на самой поверхности. А может, они сходят с ума?..
— Как называется такая рыбка?
— Как научно?.. Я не знаю. А у нас по-местному ее называют бубырь. Их тут много, бубырей. Считают, что самая лучшая уха как раз из них получается.
— А на удочку они клюют?
— Конечно, клюют. Соседский Сашко каждый день чуть не по сотне приносит.
Я никогда не задумывался, откуда взялись подсолнухи, которых так много вдоль всех плетней в селе Залесье. Люда говорит, что подсолнух завезли в Европу из Америки только в шестнадцатом столетии. Как цветок. А в России этот цветок появился лишь в восемнадцатом веке. И еще нет ста лет, как какой-то крепостной крестьянин из Воронежской области открыл, что из семян подсолнуха можно давить масло. А я считал, что подсолнечное масло у нас было со времен древлян, полян и дулебов. Я, по-моему, даже в каком-то историческом романе читал, как при Иване Грозном поливают квашеную капусту подсолнечным маслом. Но Люда утверждает, что и квашеная капуста появилась значительно позже, только при Петре Первом.
Я здесь многого не знал. Я не знал, летают ли ласточки перед дождем низко над водой, да и не был уверен в том, ласточки ли это, уж слишком смело они проезжали грудью по воде. Я не знал, как называется рыбка. И не мог отличить одного сорта яблок от другого. Я не умел даже отличить ржи от пшеницы. И все это делало меня чужим человеком для окружающих, делало меня для них каким-то «иностранцем», а это меня злило, и я не знал, как с этим справиться.
— Поехали к берегу, — сказал я решительно. — И не к чему ждать этого дождя и смотреть, на какой высоте летают всякие ласточки. Были бы у вас люди посообразительней — они б дождевальные установки поставили, а в реке воды хватит. Пошли домой, я вам пока в вашей усадьбе дождевальную установку устрою.
Через полчаса я уже был в седле своего мотоцикла. Люда оглянулась, а затем, не глядя на меня, тихо сказала:
— Не уезжай.
— Чепуха, — ответил я уверенно. — Завтра я буду тут со всем оборудованием.
Я отсутствовал только три дня, но город, но такие знакомые улицы показались мне новыми, особенно оживленными и интересными. Не заезжая домой, я рванул к заводу. Остановился у парикмахерской. Миша брил опасной бритвой какого-то круглолицего великана с такой обширной физиономией, что, по моему мнению, с таких людей следовало бы брать двойную плату. По своему обыкновению он замазал этому толстяку рот пеной и, лишив его таким образом возможности отвечать, с мрачным лицом рассказывал свой очередной анекдот.
«И тут он ему говорит: «Ай-ай-ай, как вы можете в такую жару?» — донеслось до меня.
Миша обдал своего клиента-великана мощной струей одеколона так, что тот сморщился и захлебнулся, помахал на него салфеткой, вытер ему лицо и громко обратился ко мне:
— Вам перманент?
— Ты можешь… несколько минут?
— Извините, граждане, — сказал Миша двум паренькам, по виду семиклассникам, которые ждали своей очереди, чтоб Миша постриг им волосы именно так, как они были подстрижены у восьмиклассников. — Нашелся мой брат. Семья считала, что он пропал без вести. Мы только поцелуемся с ним в нашем подсобном помещении, и я сейчас же вернусь к своим служебным обязанностям.
Никто не улыбнулся. Мы прошли с Мишей в небольшую комнату в глубине парикмахерской, где на газовой плите кипели два чайника с водой.
— Сколько? — спросил Миша.
— Много. Пятьдесят рублей.
Миша расстегнул халат, полез в боковой карман пиджака, вынул красный кожаный бумажник, раскрыл его, выдернул пачку денег и отсчитал пять червонцев.
— Вот, — сказал он, достал из бумажника крошечный блокнот и таким же крошечным, тонким, как спичка, карандашом сделал запись. — Так и записываем: Роману — пятьдесят рублей. На сколько?
— На месяц.
— Так и записываем — на месяц.
— Но это не все. Мне нужны еще водопроводные трубы — не меньше сорока метров. И насос.
— В некоторых восточных странах это как-то проще делается,— Миша смотрел на меня спокойно и непроницаемо.— Там дают калым: верблюда, десяток баранов и этим ограничиваются.
— Нужно достать трубы, Миша. И насос.
— Какой насос?
—– Ну, хотя бы «Украину».
— На когда?
— Поскорей. На сегодня. В крайнем случае на завтра.
— Хорошо, достанем. На завтра к двенадцати. Там опять пожар?
— Да, — ответил я благодарно. — Горим.
— Пошли, — сказал Миша и, выходя из подсобной комнаты, привычно провозгласил: — Кто следующий?
Я не решился сказать Мише, что нужна еще и машина, чтоб вывезти эти трубы за город. И напрасно. Я долго голосовал у моста Патона, пока уговорил какого-то солдата с ЗИЛа захватить мои трубы — он шел порожняком до Чернигова. Мне важно было проехать участок, на котором за каждым кустом можно встретить автоинспектора. А дальше я был намерен укрепить эти трубы по бокам мотоцикла. Насос я сразу установил на багажник.
Ну и жмут же эти солдаты. До самого Чернигова этот паренек в гимнастерке с расстегнутым воротом не снимал ноги с педали газа. Я шел за ним впритирку, стараясь держаться чуть левей. Я боялся, что он может неожиданно затормозить. За Черниговом мы сгрузили трубы, и я принялся их укреплять по бокам мотоцикла.
— Привет, — сказал солдат, а когда я полез в карман за деньгами, царственным жестом махнул рукой: — Не возьму.
Странно выглядел мой мотоцикл. Впереди и сзади торчали связанные в пакет трубы. Поворачивать мне приходилось осторожно, увеличивая радиус, выбирая минуты, когда поворот свободен, — я боялся врезаться в кого-нибудь этими трубами.
Инструменты я взял у колхозного кузнеца Павла Ивановича Филимоненко. Я соединил трубы муфтами, на конце сделал что-то на манер фильтра — набил щебня в большую дырявую кастрюлю. От насоса я пустил гибкий шланг. Такой, каким дворники поливают улицы. Кроме того, я сделал что-то вроде «сегнерова колеса» — под напором воды оборачивалась трубка с загнутыми в противоположные стороны концами. Она и разбрызгивала воду.
Говоря по чести, мое участие в создании всего этого сооружения было минимальным — все делали пацаны. Они же сумели настолько заинтересовать моей установкой местное население, что на пуск пришло буквально полсела.
Зато уж дело это мы организовали по всем правилам. Думаю, что пуск гидроэлектростанции на Енисее был не более торжественным. Рубильник я укрепил в небольшом ящике на старой акации у плетня. Дорогу к акации мы загородили красной ленточкой, которую укрепили на двух кольях. Меня очень беспокоило музыкальное оформление, но Сергейка принес электропатефон и запас пластинок. Я выбрал песню «Як засядуть наші коло чари» 42 в исполнении Гмыри, которая, если бы существовал интернационал пьяниц, могла бы у них быть превосходным гимном. Электропатефон мы соединили с двумя динамиками, и голос Гмыри звучал весьма внушительно.
Ножницы, чтоб разрезать ленточку, я торжественно вручил Оксане Митрофановне. Она покраснела, застеснялась, но перерезала ленточку с торжественным и серьезным видом. А рубильник под аплодисменты присутствующих включила Люда.
Когда завертелось мое колесо и во все стороны забрызгала вода, пацаны стали толкать друг друга под струи. В общем, как выражается Виля, с большим подъемом встретили трудящиеся.
Так и я попал в число великих людей села Залесье.
Люда повела меня за село к неглубокому оврагу, где, по ее словам, жили древние люди.
Несколько лет тому назад археологическая экспедиция, раскапывая оставшуюся с войны глубокую воронку, нашла глиняные черепки. После этого археология вошла в жизнь села Залесье такой же полноправной частью, как заботы о подкормке льна или уборке сена.
Оказалось, что под толстым слоем земли скрывалось поселение эпохи бронзы и что еще в конце второго тысячелетия до нашей эры люди покинули это поселение. Археологи привлекли сельских школьников-старшеклассников. Тут рыли шурфы, чтоб определить границы поселения. Как и во многих современных селах, жилища наших далеких предков размещались цепочкой вдоль берега.
Жилища эти уходили в глубь земли на полтора метра, а площадь их достигала восьмидесяти квадратных метров, то есть была большей, чем в современных хатах. Почти каждая землянка состояла из двух комнат, разделенных деревянной перегородкой. Одна, более глубокая, как утверждали археологи, служила спальней, а вторая — кухней. Стены — из древесных стволов, изнутри обмазанных глиной. В каждом жилище в углу стояла большая печь. Расположение столбов-подпорок показывало, что над землянками были двускатные крыши, очевидно, из камыша.
В жилищах нашли много орудий труда — каменных топоров, серпов из кремня, зернотерок. Возле печей обнаружили кости коров и овец, свиней и лошадей. Археологи считали, что именно эта территория была заселена предками славян, именно тут сформировались их первые племена.
Тут было найдено и обследовано тридцать три жилища. Поселение погибло от пожара. Деревянные стенки и подпорки обуглились и только поэтому сохранились на протяжении тысячелетий.
— Может быть, и тогда, — сказал я, — среди этих первобытных славян была девочка по имени Люда… Это имя славянское. Людмила — людям милая… И тоже проявила себя на этом пожаре — спасла жизнь жене завфермы. И она также доливала молоко коров, от которых остались кости у печей, водой из этой же реки. Может, даже этой самой водой, потому что если закон сохранения материи, который ты изучала в школе, правильный, то с тех пор не пропала ни одна капелька, ни одна молекула воды. И первобытная Люда так же, как ты, делала этой доярке искусственное дыхание, разводя ей р