Вебер не торопился меня сменить, но в конце концов выполз из палатки и снова принялся рассматривать дохлятину. Обошел вокруг нее несколько раз, глянул с одной стороны, с другой и заявил:
– Самый странный случай симбиоза на моей памяти. Если бы не увидел собственными глазами, сказал бы, что такое невозможно. Обычно симбиоз встречается у организмов попроще.
– Ты про кусты, что из него растут?
Он кивнул.
– А пчелы?
Он чуть снова слюни не пустил.
– С чего ты так уверен, что это симбиоз?
Он едва не начал заламывать руки, а потом признался:
– Я не уверен.
Я отдал ему винтовку и отправился к себе. У нас с Кемпером была одна палатка на двоих. Когда я вошел, то увидел, что у нашего бактериолога сна ни в одном глазу.
– Боб, это ты?
– Я. Все нормально, спи давай.
– Не могу, – признался он. – Лежу и думаю: что-то здесь не так.
– Из-за живности?
– Нет, не из-за нее. Из-за самой планеты. Никогда такой не видел. Она же голая, что твоя коленка. Ни деревьев, ни цветов, ничего. Просто океан травы.
– Ну и что тебе не нравится? – спросил я. – Разве где-то написано, что на свете не бывает планет-пастбищ?
– Ты упрощаешь, – возразил он. – И вообще все слишком уж просто. Чистенько, гладенько и сверху бантик. Как будто кто-то решил: «Давайте-ка соорудим планету попроще. Долой все излишества и биологические эксперименты. Оставим только основы основ. Одна-единственная форма жизни и еще трава в качестве кормовой базы».
– Не загоняйся, – посоветовал я. – Откуда ты знаешь? Может, тут есть и другие формы жизни. Может, тут такие сложности, которых мы и представить себе не можем. Да, пока мы видели только стада этой скотины – наверное, потому, что они заслоняют все остальное.
– Да ну тебя к черту! – буркнул он и отвернулся к стенке.
Вот этот парень был мне по душе. Мы с ним делили палатку с тех самых пор, как он вступил в нашу команду, то есть уже больше десяти лет, и все эти годы мы прекрасно ладили.
Иной раз хотелось, чтобы остальные тоже прекрасно ладили между собой. Ага, как же!
Ссора началась сразу после завтрака, когда Вебер с Оливером заявили, что вскроют тушу на общем столе. Парсонс – по совместительству наш повар – чуть глотку не надорвал от возмущения. Зачем он так, понятия не имею. Ведь с самого начала знал: им что в лоб, что по лбу. Такое случалось уже сто раз, и ему известно было: что ни делай, что ни говори, стол отвоевать не получится.
Но схватка была славная.
– Разделывайте свои туши в другом месте! Весь стол мне заляпаете, и кто потом за него сядет?
– В каком другом месте, Карл? Мы аккуратно, на краешке.
Курам на смех, конечно. Через полчаса весь стол будет завален потрохами.
– Брезент разложите! – огрызался Парсонс.
– На брезенте не получится. Нужно…
– И кстати, как долго вы собираетесь возиться? Через пару дней эта туша совсем протухнет!
Переругивались они довольно долго, но к тому времени, как я стал подниматься по трапу за нашим зоопарком, Оливер с Вебером уже закинули тушу на стол и приступили к делу.
Выгружать клетки, вообще-то, не моя обязанность, но за много лет я уже привык к этому делу. Надо, чтобы клетки были внизу, когда Веберу или кому-то еще понадобится мелкая живность для опытов.
Я спустился в зоокаюту. Завидев меня, крысы распищались, зартилы с Центавра пронзительно заверещали, а панкины с Полярной звезды, те и вовсе чуть из шкур не повыскакивали, потому что панкины только о еде и думают. Сколько их ни корми, все им мало. Пусти их на продуктовый склад, и они будут жрать, пока не лопнут.
Нелегкая это работа – сперва поднять клетки к шлюзу, потом по очереди прицепить к тросу и спустить на землю, – но в итоге я справился, не помяв ни единой железки, а это большое достижение. Обычно я ронял пару клеток, они разбивались, животные сбегали, а Вебер потом целыми днями шипел, какой я безрукий.
Теперь же все клетки стояли красивыми рядками, а я потихоньку накрывал их брезентом, чтобы защитить от непогоды. И тут подошел Кемпер.
– Я побродил по округе, – объявил Кемпер таким тоном, что я сразу понял: он завелся не на шутку.
Но вопросов задавать не стал – все равно не ответит. С Кемпером приходится ждать, пока на него не найдет охота изречь следующую фразу.
– Мирное местечко, – сказал я и умолк.
День был нежаркий, ясный, солнечный. Дул легкий ветерок, равнина просматривалась до самого горизонта. И еще было тихо. По-настоящему тихо. То есть вообще никакого шума.
– Здесь совсем никого, – продолжил Кемпер.
– Не понял? – терпеливо сказал я.
– Помнишь, о чем я говорил вчера ночью? Что эта планета упрощена до невозможности.
Он стоял и смотрел, как я натягиваю брезент, – словно прикидывал, стоит ли делиться со мной новыми откровениями. Я ждал. Наконец он разродился:
– Боб, здесь нет насекомых!
– При чем тут…
– Ты прекрасно знаешь, при чем тут насекомые, – сказал он. – Выйди в поле на Земле. Или на любой землеподобной планете. Присядь, присмотрись и увидишь насекомых. В траве обязательно будут всевозможные насекомые.
– А здесь что, не так?
– Вообще никого не видно. – Он помотал головой. – Я ходил туда-сюда, ложился в траву раз десять, все в разных местах. Логично предположить, что если все утро ищешь насекомых, то обязательно их найдешь. Это неестественно, Боб.
Я продолжал возиться с брезентом. Сам не знаю почему, но при мысли об отсутствии насекомых мне стало слегка не по себе. Я не то чтобы любитель энтомологии, но Кемпер прав. Это неестественно. Хотя, если летаешь по разным планетам, будь готов столкнуться с чем-нибудь неестественным.
– Зато тут есть пчелы, – сказал я.
– Какие пчелы?
– Те, которых мы нашли в зверюге. Что, их тоже не встретил?
– Ни одной, – ответил он. – Но к стадам не приближался. Может, пчелы держатся рядом с ними.
– Ну а птицы?
– Ни одной, – повторил он. – Но насчет цветов я ошибся. На травинках есть крошечные цветки.
– Это чтобы пчелы не бездельничали.
Лицо Кемпера окаменело.
– Верно. Что, разве не видишь логики? Не видишь, как все спланировано?
– Вижу, – заверил его я.
Он молча помог мне накрыть клетки брезентом. Закончив, мы пошли в лагерь.
Парсонс готовил обед и ворчал на Вебера с Оливером, но те не обращали на него внимания. Они загадили весь стол обрезками, и вид у обоих был малость оторопелый.
– Мозга нет, – сказал Вебер таким обвиняющим тоном, словно на секунду отвернулся и мы с Кемпером тут же сперли мозг. – Не нашли. И нервной системы тоже нет.
– Это невозможно, – заявил Оливер. – Высокоорганизованное существо не способно прожить без мозга. И без нервной системы.
– Вы только посмотрите на эту мясницкую лавку! – гневно воскликнул Парсонс, не отворачиваясь от походной кухни. – Придется вам, ребятки, обедать стоя!
– Вот именно, мясницкая лавка, – согласился Вебер. – Насколько мы поняли, в этой туше с десяток видов мяса: рыбье, птичье, красное. Причем отличного качества. Может, даже змеиное найдется.
– Универсальная скотина, – сказал Кемпер. – Похоже, мы наконец-то нашли что-то дельное.
– Если мясо годится в пищу, – добавил Оливер. – Вдруг оно ядовитое? Вдруг от него все тело шерстью зарастет?
– Это уж сам разбирайся, – сказал я. – Клетки я спустил, стоят возле ракеты. Можешь издеваться над безвинными зверушками сколько душе угодно.
Вебер уныло рассматривал бардак на столе.
– Пока что мы провели поверхностное исследование, – объяснил он. – Нужно разобрать еще одну тушу, уже с пристрастием. И на сей раз без Кемпера нам не обойтись.
Кемпер мрачно кивнул. Вебер посмотрел на меня:
– Ну что, добудешь нам нового клиента?
– Конечно, – ответил я. – Без проблем.
И проблем действительно не оказалось.
Сразу после обеда к лагерю подошел еще один бычок – так, словно собирался зайти к нам в гости. Остановился в шести футах от стола, посмотрел задумчиво, а потом как по команде упал и умер.
Следующие несколько дней Вебер с Оливером едва находили время, чтобы поесть и поспать. Кромсали тушу на ломтики, проводили анализы и не верили собственным глазам. Спорили, гневно потрясая скальпелями. Иной раз чуть не плакали. Кемпер заполнял коробки предметными стеклами, а остальное время горбился над микроскопом.
Пока они работали, мы с Парсонсом шатались вокруг лагеря. Он собирал образцы почвы и пытался классифицировать травы – безуспешно, потому что разновидность травы тут была ровно одна. Еще Парсонс черкнул что-то в погодном дневнике, сделал анализ воздуха и попробовал составить экологический отчет, но тот вышел неприлично коротким.
Я же искал насекомых, но находил одних только пчел, да и тех рядом со стадами. Высматривал птиц, но их не было. Два дня кряду пролежал на пузе у ручья, пялился в воду, но не заметил никаких признаков жизни. Нашел мешок от сахара, приделал к нему петлю и еще два дня бродил по ручью с импровизированным неводом, но ничего не изловил – ни рыбешки, ни рака, вообще ничего.
К тому времени я готов был признать, что Кемпер оказался прав.
Фуллертон ошивался неподалеку, но мы не обращали на него внимания. Любой Студент постоянно ищет что-то сокрытое от простых смертных, и остальных это жутко бесит. Меня, к примеру, это бесит уже двенадцать лет.
Ближе к вечеру второго дня рыбалки Фуллертон подошел к ручью – посмотреть с берега, как я корячусь со своим неводом. Должно быть, стоял так какое-то время, пока я его не заметил.
– Тут ничего нет, – сказал он таким тоном, словно всегда это знал – а я, дурак, не знал.
Я оскорбился, и не только по этой причине.
Вместо обычной зубочистки Фуллертон жевал травинку – то правыми зубами пожует, то левыми.
– Выплюнь траву! – крикнул я. – Сейчас же, дурень!
Он озадаченно посмотрел на меня, выплюнул травинку и промычал:
– Никак не запомню. Видишь ли, это моя первая вылазка…
– А то и последняя, – в сердцах брякнул я. – Как будет минутка, спроси у Вебера, что стало с парнем, который сорвал листик и сунул его в рот. Да, рассеянность. Конечно, сила привычки. Но это не повод для самоубийства.