Фуллертон оцепенел.
– Теперь запомню, – сказал он.
Я стоял, смотрел на него и даже слегка жалел, что так жестко с ним обошелся. Но иначе было нельзя. Рассеянный человек, сам того не желая, способен покончить с собой сотней разных способов.
– Что-нибудь нашел? – спросил я.
– Все это время наблюдал за животными, – ответил он. – Есть у них одна странность. Поначалу я не мог сообразить какая…
– Странностей у них хоть отбавляй. Хочешь, перечислю?
– Я не про это, Саттер. Не про разноцветную шкуру, не про кусты, что на ней растут. Я про другое. Наконец-то я понял, что у них нет детенышей.
Само собой, Фуллертон был прав. Как только он об этом заговорил, я тоже сразу вспомнил. В стадах не было телят, или как их правильнее назвать? Пусть будут телята. Мы видели только взрослых животных. Но это не означает, что телят и вовсе нет. Это означает лишь, что мы их пока не видели. То же самое относится к насекомым, птицам и рыбам, в этом я был уверен. На планете они есть, просто мы их еще не обнаружили.
Тут меня посетила запоздалая мысль: приметив отсутствие телят, Фуллертон сделал выводы в пользу своих безумных фантазий. Он нашел, что искал. По крайней мере, думает, что нашел.
– Совсем ты спятил, – заявил я, не скрывая раздражения.
Он все смотрел на меня, и глаза сияли, как у ребенка на рождественском утреннике.
– Рано или поздно это должно было случиться, Саттер. Здесь или где-то еще.
Я выбрался на берег и встал рядом с ним. Взглянул на свой горе-невод, зашвырнул его в воду, дождался, когда он пойдет ко дну, и предупредил Фуллертона:
– Будь благоразумен. У тебя нет доказательств. Никакое это не бессмертие. А если даже и так, это тупиковый путь. Никому ничего не рассказывай. Иначе по пути домой обсмеют так, что со стыда сгоришь.
Не знаю, зачем я тратил на него свое драгоценное время. Он упрямо пялился на меня, и в глазах у него по-прежнему горел жуткий триумфальный огонь.
– Сам я буду нем как рыба, – пообещал я. – Не проболтаюсь.
– Спасибо, Саттер, – ответил он. – Ценю.
Сказано это было таким тоном, что я понял: имей он возможность убить меня на месте, сделал бы это без раздумий и с большим удовольствием.
Мы потащились в лагерь.
Лагерь был вылизан до блеска.
Ошметки туши убрали, а стол отскребли так, что в него можно было смотреться, словно в зеркало. Парсонс готовил ужин, распевая одну из своих любимых похабных песенок. Остальные трое сидели в походных креслах, потягивали что-то спиртное и снова были похожи на людей.
– Все путем? – спросил я, но Оливер помотал головой.
Фуллертону налили стаканчик, и он взял – без особенной благодарности, но хотя бы не отказался. Похоже, наш Студент тоже начинал превращаться в нормального человека.
Мне не предложили. Знали, что мне нельзя.
– Значит, у нас что-то дельное? – спросил я.
– Вроде бы да, – ответил Оливер. – Это и впрямь универсальная скотина, ходячее меню. Несет яйца, дает молоко, даже мед делает. Шесть видов красного мяса, два – птичьего, один – рыбьего и еще парочка неизвестно каких.
– Яйца? – повторил я. – Молоко? Стало быть, эти твари размножаются?
– Само собой, – сказал Вебер. – А ты как думал?
– В стадах нет молодых особей.
– Может, где-то есть ясельные зоны, – проворчал Вебер. – Куда взрослые инстинктивно загоняют своих телят. Где-нибудь подальше от любопытных глаз.
– Или у них инстинктивный контроль рождаемости, – предположил Оливер. – Для концепции идеальной экосистемы, о которой талдычит Кемпер, вполне логичное допущение.
– Глупости! – фыркнул Вебер.
– Не такие уж и глупости, – одернул его Кемпер. – Видали мы настоящие глупости. Знаешь, что в десять раз глупее? Отсутствие мозга и нервной системы. И еще бактерии.
– Бактерии! – Вебер залпом проглотил половину выпивки – наверное, чтобы выразить презрение.
– В этой живности их полно, – продолжал Кемпер. – Везде, во всей туше. Не только в кровеносной системе или отдельных частях тела. Обычно для обмена веществ нужно видов сто бактерий, но здесь лишь один вид. И он должен быть универсальным, делать всю работу, за которую у других отвечает сотня видов. – Он с ухмылкой посмотрел на Вебера. – Вот у тебя, к примеру, есть мозги и нервная система. А это уже целых две бактерии.
Парсонс отвлекся от походной кухни и подошел к нам: руки в боки, в одной руке вилка для стейков, и торчит так угрожающе, словно он собрался всех нас заколоть.
– Вот что я вам скажу, – провозгласил он. – Не бывает таких животных, как здешние. Просто быть не может.
– Так вот же они, перед нами, – сказал Кемпер.
– Это полный бред. Одна форма жизни. Один вид травы для кормежки. Спорим, если бы мы их пересчитали, то оказалось бы: их столько, сколько должно быть на здешней площади пастбищ, вплоть до последней травинки. Ровно столько, чтобы всем хватало корма, причем впритык.
– Ну и что тебе не нравится? – решил я его поддеть.
С минуту мне казалось, что он пустит вилку в ход.
– Что мне не нравится? – загремел Парсонс. – Природа – динамическая штука, она никогда не стоит на месте! Кроме как здесь! Где экологическая конкуренция? Где, скажи на милость, эволюция?
– Вопрос не в этом, – спокойно произнес Кемпер. – Так уж устроена планета. Вопрос в том, почему она так устроена. Как такое произошло и кто все это спланировал.
– Никто ничего не планировал, – кисло сказал Вебер. – Вот уж от кого я не ожидал такое услышать, так это от тебя.
Парсонс вернулся к готовке. Фуллертон куда-то делся. Наверное, расстроился, когда узнал про молоко и яйца.
Какое-то время мы четверо сидели и молчали. Наконец Вебер взглянул на меня:
– Боб, в первую ночь, когда я пришел тебя сменить… Помнишь мои слова?
– Конечно. Ты говорил про симбиоз.
– И что с того? – спросил Кемпер.
– Не знаю. Такого просто не бывает. Но если бывает, это идеальный образчик симбиоза. О лучшем и мечтать нельзя. Симбиоз, доведенный до логического завершения. Как будто давным-давно все твари собрались и решили: хватит враждовать, давайте лучше скооперируемся. Все растения, звери, рыбы, бактерии…
– Это, конечно, натяжка, – сказал Кемпер. – Хотя, в общем и целом, вполне вероятная. Просто возведенная в наивысшую степень. Симбиоз встречается сплошь и рядом, так что нечего тут…
Парсонс крикнул, что еда стынет, и я ушел в палатку, где намешал себе порцию диетической массы. Приятно ужинать в уединении, не выслушивая шуточек насчет моей стряпни.
На деревянном ящичке, который был мне вместо стола, лежала тонкая стопка рабочих отчетов. Я перебрал их, не отрываясь от еды. Записи были черновые, местами почти нечитабельные из-за пятен крови и всякой дряни с разделочного стола. Но мне к такому не привыкать. Нормальные отчеты мне достаются крайне редко, так что я поднаторел в расшифровке подобных донесений.
До общей картинки, разумеется, было далеко, но записи подтверждали всё, что я слышал до ужина, и давали новую пищу для ума.
Например, под разноцветными квадратами, из-за которых бычки смахивали на лоскутные одеяла, было разное мясо: красное, птичье, рыбье и бог весть еще какое. Такое ощущение, что каждый квадрат остался от древнего симбионта – если, конечно, речь вообще шла о симбиозе.
Яйцекладущие органы были описаны весьма подробно, однако в последнее время наши подопечные яиц не откладывали. То же относилось к органам, отвечающим за лактацию.
С кустов на туше, как утверждалось в каракулях Оливера, удалось снять пять видов фруктов и три вида овощей.
Сдвинув бумаги в сторону, я поудобнее уселся на стуле и задумался, не пришло ли время издать ликующий крик, пусть и не самый громкий.
Вот она, многоотраслевая ферма в одном флаконе! Хлев, птичник, рыбный пруд, сад и огород – и все в теле одного-единственного животного!
Я торопливо перелистал записи и нашел то, что искал. Бычок почти целиком состоял из полезного сырья. Отходов при разделке туши было совсем немного.
Для сельскохозяйственного экономиста это серьезный аргумент. Но ни в коем случае не решающий. Что, если эти твари не годятся в пищу для людей? Что, если их нельзя вывезти с планеты? Вдруг они околеют, оказавшись за пределами родной среды обитания?
Я вспомнил, как они подходили к нам, падали и умирали. Еще одна головная боль на будущее.
Что, если они могут питаться только травой, растущей на этой планете? А коли так, можно ли вырастить эту траву где-то еще? Какая у них толерантность к разным климатическим условиям? Какие темпы воспроизводства? Похоже, что небыстрые, – в таком случае можно ли их ускорить? И сколько времени потребуется, чтобы потомство выросло до нужных размеров?
Я встал и вышел из палатки. На закате ветерок улегся, и вокруг было тихо – потому что шуметь здесь могла только диковинная живность, а мы до сих пор не слышали от нее ни звука. В небе сияли звезды – так ярко, что света хватало и без луны.
Я подошел туда, где сидели остальные, и сказал:
– Похоже, мы тут задержимся. Завтра, наверное, стоит разгрузить ракету.
Никто не ответил. В повисшем молчании чувствовались удовлетворение и даже торжество. Наконец-то мы сорвали куш! Привезем домой такое, что все остальные обзавидуются. И на сей раз получим премию и повышение – да-да, именно мы, а не кто-то другой.
Наконец Оливер нарушил тишину:
– Сегодня я ходил посмотреть на наш зверинец. Некоторые животные в неважной форме. Пара свинок и несколько крыс. – Он бросил на меня обвиняющий взгляд.
Я свирепо уставился на него в ответ:
– Что ты на меня так смотришь? Я им не нянька. Так, подкармливаю, пока они вам не понадобятся.
– Прежде чем начинать опыты, – вмешался Кемпер, почуяв ссору, – нужно раздобыть еще одну тушу.
– Давай поспорим? – предложил Вебер, но Кемпер отмахнулся.
И правильно сделал, ибо сразу после завтрака в лагерь явился еще один зверь, после чего с завидной сноровкой упал и умер. Чудеса, да и только.