– Ну ладно. Попробуем.
– Тебе вообще все равно, – тут же встрял Студент. – У тебя диетический рацион.
Парсонс схватил его за грудки и встряхнул так, что у Фуллертона чуть глаза не выпали:
– О его рационе у нас говорить не принято. – И отпустил.
Мы выставили двойной караул (после набега от сигнализации ничего не осталось), но спать никто не мог. Слишком уж мы расстроились.
Лично меня тревожил тот факт, что бычки решили на нас напасть. На планете не было ничего, что могло бы их напугать. Никаких других животных. Никакого грома или молнии, – похоже, здесь всегда была одинаково хорошая погода. И, судя по нашим наблюдениям, вывести этих тварей из себя было попросту невозможно.
Но я твердил себе: все это произошло не просто так. К тому же они неспроста подходят к нам, падают и умирают. Чем же они руководствуются – разумом или инстинктом?
Этот вопрос тревожил меня больше всего. Той ночью я глаз не сомкнул.
На рассвете к остаткам лагеря подошел очередной бычок. Упал и умер с самым довольным видом.
Мы обошлись без завтрака. В полдень никто не стал вспоминать про обед, так что без него мы тоже обошлись.
Ближе к вечеру я полез в ракету за продуктами для ужина, но вместо них нашел пятерых панкинов. Таких упитанных панкинов я в жизни не видел. Они прогрызли упаковки с едой и сожрали все подчистую. Мешки валялись пустые. Панкины даже умудрились снять крышку с кофейной банки и сгрызли весь кофе до зернышка.
Короче, в углу сидели пятеро просветленных панкинов и глазели на меня, благостно помаргивая. Обычного шума они не подняли. Может, понимали, что нашкодили. А может, просто встать не могли. Ну, хотя бы раз в жизни наелись досыта.
Я же просто стоял и смотрел на них. И наконец понял, как они пробрались в ракету. Винить нужно было не их, а меня. Если бы я отвязал ту веревку, провиант остался бы цел. С другой стороны, эта веревка спасла наши с Вебером жизни, и я никак не мог определиться, казнить себя или миловать.
Потом подошел к панкинам, рассовал троих по карманам, а двоих взял в руки. Спустился на землю, вернулся в лагерь, высадил зверьков на стол и сказал:
– Вот, полюбуйтесь, кто сидел в ракете. Потому-то мы их и не нашли. Они забрались по веревке.
– Толстые. – Вебер задумчиво смотрел на них. – Нам что-нибудь оставили?
– Ни крошки. Слопали все, что было.
На мордах у панкинов было написано абсолютное счастье. Видно было, что они рады снова оказаться в нашем обществе. В конце концов, они съели все, что нашли, и причин оставаться в ракете больше не было.
Парсонс схватил нож и направился к бычку, откинувшему копыта сегодня утром.
– Повязывайте слюнявчики, – бросил он на ходу.
Вырезал из туши несколько здоровенных стейков, бросил их на стол и раскочегарил походную кухню. Как только он занялся готовкой, я удалился к себе в палатку, ибо за всю жизнь не нюхал ничего вкуснее этих стейков.
Раскрыл диетический набор, намешал порцию липкой дряни и, едва не рыдая от жалости к себе, принялся запихивать ее в рот.
Через какое-то время пришел Кемпер. Сел на койку и спросил:
– Будешь слушать?
– Давай рассказывай, – неохотно разрешил я.
– Это было круто. В одном стейке – сразу несколько блюд, да каких! Три разновидности красного мяса, сколько-то рыбы и еще что-то вроде лобстера, только вкуснее. И еще фрукт с куста у него на спине…
– А завтра упадешь и умрешь.
– Это вряд ли, – сказал Кемпер. – Наш зоопарк чувствует себя превосходно. С животными ничего не случилось.
Похоже, Кемпер был прав. Люди и подопытные животные справлялись с одним бычком в день. Бычки были не против. На них всегда можно было рассчитывать. Каждое утро они приходили по одному, падали и умирали.
И люди, и животные предавались чревоугодию самым возмутительным образом. Парсонс готовил гигантские блюда с мясом, рыбой, птицей… чего там только не было. Ко всему этому шли огромные миски с овощным рагу. Другие миски Парсонс наполнял фруктами. Нарезал щедрые куски медовых сот, а ребята знай себе вылизывали тарелки. Сидели, ослабив ремни, похлопывали себя по раздувшимся животам, и вид у всех был до омерзения довольный.
Я все ждал, когда они покроются сыпью, позеленеют, пойдут багровыми пятнами, зарастут чешуей или что-то в этом роде. Но ничего не случилось. Парни благоденствовали – в точности как подопытные зверьки из нашего зоопарка. Самочувствие у них было такое, что лучше не бывает.
Однажды утром Фуллертон приболел. У него поднялась температура, и он отказался вставать с койки. Судя по симптомам, подцепил центаврианский вирус, хотя мы были от него привиты. Вообще-то, мы были привиты от всего на свете. Перед каждой экспедицией нас накачивали вакцинами.
Я не обратил на это особенного внимания. В тот момент я был уверен, что Фуллертон пал жертвой переедания.
Оливер (он разбирался в медицине, но не очень) сходил в ракету, принес аптечку и вколол Фуллертону новомодный антибиотик, который рекламировали как средство от всех болезней.
Мы продолжали работать, решив, что через денек-другой наш Студент будет как новенький.
Но не тут-то было. Ему стало хуже.
Оливер перерыл аптечку, внимательно читая все нашлепки на лекарствах, но не обнаружил ничего подходящего. Просмотрел руководство по первой помощи, но узнал лишь, как вправить перелом и сделать искусственное дыхание.
Кемпер, вконец разволновавшись, заставил Оливера взять у Фуллертона кровь на анализ. Капнул капельку на предметное стекло и заглянул в микроскоп. Оказалось, в крови у него полно здешних бактерий. Оливер взял у Фуллертона еще несколько образцов крови, Кемпер повозился с микроскопом и заявил, что сомнений быть не может.
К тому времени все мы сгрудились вокруг стола и ждали, когда же Кемпер вынесет свой вердикт. На уме у всех было одно и то же.
Оливер облек эту мысль в слова.
– Кто следующий? – спросил он.
Парсонс шагнул вперед. Оливер взял у него кровь.
Мы встревоженно ждали.
Наконец Кемпер распрямился.
– У тебя они тоже есть, – сказал он Парсонсу. – Но поменьше, чем у Фуллертона.
Мы подходили к нему по очереди. Бактерии нашлись у всех, но у меня их оказалось ничтожно мало.
– Это из-за еды, – сказал Парсонс. – Боб ее не ел.
– Но температурная обработка… – начал Оливер.
– Наверняка сказать нельзя. Не исключено, что у этих бактерий высокая приспособляемость. Они же работают за тысячу других микроорганизмов. Мастера на все руки. Умеют акклиматизироваться, выживать в экстренных ситуациях. Штамм ослабляется из-за узкой специализации, но у этих все иначе.
– Кроме того, – добавил Парсонс, – мы же не всё готовим. Фрукты, к примеру, едим сырыми. А стоит мне передержать стейк на огне, как почти все поднимают страшный шум.
– Не пойму, почему первым слег Фуллертон, – сказал Вебер. – С какой стати у него обнаружилось больше всего бактерий? Он же начал питаться здешней едой вместе с остальными.
Я вспомнил тот день у ручья и объяснил:
– У него была фора. Зубочистки закончились, и он стал жевать травинки. Я сам видел.
Остальных мои слова не утешили – ведь это значило, что через неделю у всех будет бактерий не меньше, чем у Фуллертона. Но умалчивать об этом было нехорошо. Более того, преступно. В подобной ситуации не стоит принимать желаемое за действительное.
– От здешней еды мы отказаться не можем, – сказал Вебер. – Другой у нас нет. Тут уж ничего не поделаешь.
– Интуиция подсказывает, – добавил Кемпер, – что по-любому торопиться уже некуда.
– Если сейчас же вылететь домой, – начал я, – с учетом моего диетического набора…
Мне не дали договорить. Парни принялись хлопать меня по спине, толкать друг друга кулаками в плечи и ржать как кони.
Ничего смешного в моих словах не было. Просто им нужно было хоть над чем-то посмеяться.
– Бесполезно, – сказал Кемпер. – Мы уже наелись здешней пищи. И твоего диетического набора на всех не хватит.
– Можно попробовать, – не унимался я.
– Может, оно само пройдет, – предположил Парсонс. – Потемпературим, и все. Легкое недомогание из-за смены рациона.
Конечно же, мы все на это надеялись.
Но Фуллертон не шел на поправку.
Вебер взял кровь у наших животных. Во всех образцах были бактерии – не меньше, чем у Фуллертона, и гораздо больше, чем во время первых анализов.
– Нужно было проверять почаще, – убивался Вебер. – Хотя бы раз в день.
– И что изменилось бы? – осведомился Парсонс. – Даже если так, даже если бы ты увидел, что у них в крови кишат бактерии, нам все равно пришлось бы есть этих тварей. Выбора-то нет.
– Может, дело не в бактериях, – сказал Оливер. – Может, мы торопимся с выводами. Вдруг Фуллертон подцепил что-то другое?
– Точно. – Вебер слегка просветлел. – Животных до сих пор ничего не беспокоит.
Оно и верно. Все наши свинки с крысами лучились здоровьем.
Мы ждали. Фуллертону не становилось ни лучше, ни хуже.
Однажды ночью он пропал.
В тот момент Оливера, дежурившего у его койки, сморил сон. Парсонс, несший караул, тоже ничего не слышал.
Мы искали его полных три дня. Решили, что далеко он уйти не мог. В бреду потащился куда-то, но сил не могло хватить, чтобы он ушел на приличное расстояние.
Однако мы его так и не нашли.
Наткнулись, правда, на одну странную штуковину: четырехфутовый шар из непонятной субстанции, белый и на вид как новенький. Он лежал в укромном месте, на дне овражка, словно кто-то принес его сюда, чтобы спрятать.
Мы осторожно потыкали в него палками, покатали туда-сюда и спросили себя, что бы это могло быть. На полноценные исследования времени не было, ведь мы в тот момент выслеживали Фуллертона. Поэтому решили, что позже придем сюда и разберемся, что это за штука.
После этого наши животные слегли с лихорадкой, одно за другим – все, кроме контрольных особей, которых мы кормили обычной пищей, пока бычки не уничтожили наши припасы. После этого, разумеется, все зверьки питались местной едой.