Через пару дней наш зоопарк разболелся не на шутку.
Вебер работал с ними почти без продыху. Мы помогали ему, как могли.
В крови у всех была чудовищная концентрация бактерий. Начав препарирование, Вебер ни разу не довел его до конца. Вскрывал зверька, по-быстрому осматривал его внутренности и смахивал останки в помойное ведро. Я это заметил, но остальные вряд ли. Все мы были слишком заняты.
Позже, улучив минутку наедине, я спросил у него, в чем дело, но он тут же меня отшил.
Тем вечером я лег спать пораньше, потому что ночью была моя очередь сменить часового. Разбудил меня грохот, от которого все тело пошло гусиной кожей.
Я скатился с койки, пошарил по полу, нашел ботинки и обулся. К тому времени Кемпер уже выбежал из палатки.
В зоопарке был переполох. Животные пытались вырваться из клеток, глодали прутья, бросались на них в жутком припадке слепой ярости и ни на секунду не переставали визжать и попискивать. От этих звуков у меня заныли зубы.
Вебер метался от клетки к клетки с шприцем в руке. Наконец мы накачали всех животных успокоительным. Такое ощущение, что прошли часы. Несколько зверьков вырвалось на волю и сбежало, но остальные погрузились в мирный сон.
Взяв винтовку, я заступил в караул, а остальные разошлись по своим койкам.
Я же расхаживал возле клеток. Нервничал так, что мне не сиделось. Все думал, что внезапный припадок у животных как-то связан с исчезновением Фуллертона. Стоило провести эту параллель, и я вконец распереживался.
Пробовал окинуть мысленным взглядом все, что произошло на этой планете, но всякий раз что-то не складывалось. Мысли мои вязли в трясине, но я то и дело вспоминал слова Кемпера о том, что у бычков нет защитного механизма.
Может, говорил я себе, у них все же есть защитный механизм – самый хитроумный из всех, что известны человеку.
Как только все встали, я направился к палатке – прилечь на минутку, а то и покемарить. Так вымотался, что в итоге проспал несколько часов.
Меня разбудил Кемпер.
– Подъем, Боб! – сказал он. – Вставай, бога ради!
Дело шло к вечеру, за клапаном палатки я увидел последние лучи закатного солнца. Физиономия у Кемпера была изможденная. Похоже, за последние двенадцать часов он здорово состарился.
– Окукливаются, – выдохнул он. – Превращаются в коконы вроде хризалид.
Я тут же сел:
– Как тот, что мы видели в овражке!
Он кивнул.
– Фуллертон? – спросил я.
– Сходим посмотрим. Все впятером. Лагерь и зоопарк обойдутся без нас.
Мы немного поплутали в поисках нужного места: на пастбище не было совершенно никаких ориентиров.
Наконец, когда наступили сумерки, мы его нашли.
Шар раскололся надвое. Линия разлома была не ровной, а зигзагообразной – словно из яичной скорлупы вылупился цыпленок.
Тьма сгущалась. Под звездным небом царила тишина. Половинки кокона лежали перед нами, как прощальный поцелуй, отправная точка новой жизни и ужасный античеловеческий факт.
Я хотел что-нибудь сказать, но в голове было пусто, и мне так и не удалось найти нужных слов. В любом случае во рту у меня так пересохло, что слова зацепились бы за язык.
Ибо перед нами были не просто две половинки кокона. В них был смазанный отпечаток человеческого тела, а поверх него – более четкий отпечаток того, во что оно превратилось.
Мы помчались в лагерь.
Кто-то (по-моему, Оливер) зажег фонарь. Мы переминались с ноги на ногу, опасаясь смотреть друг на друга, понимая, что незачем себя обманывать. Нет смысла отрицать или вуалировать то, что мы видели на дне овражка.
– Шанс есть только у Боба, – наконец сказал Кемпер так лаконично, как только мог. – Думаю, ему пора улетать отсюда. Прямо сейчас. Кто-то должен вернуться на Каф и все рассказать. – Он посмотрел на меня поверх фонаря и резко добавил: – Что стоишь столбом? Беги в ракету!
– Ты был прав, – сказал я голосом не громче шепота. – Помнишь, как ты все думал насчет защитного механизма?
– У них он есть, – кивнул Вебер. – Причем самый лучший. Их не одолеть. Они не сражаются с врагом, они его ассимилируют. Превращают в самих себя. Неудивительно, что здесь никого нет, кроме этих тварей. Понятно, почему у планеты такая примитивная экология. Как только сойдешь с ракеты, считай, что с тебя сняли мерку и уже подбирают гроб. Хлебни воды, пожуй травинку, отведай мяса – и все. Все равно что упал и умер.
Из темноты в круг света вошел Оливер. Остановился передо мной и сказал:
– Вот наши записи и твой диетический набор.
– Но как же я вас брошу?
– Про нас можешь забыть! – рявкнул Парсонс. – Мы уже не люди. Через пару дней…
Он схватил фонарь, подошел к клеткам, поднял свет повыше – так, чтобы всем было видно, – и сказал:
– Смотрите.
Животных не было. Только круглые коконы. И коконы, разломленные напополам. И маленькие бычки.
Я заметил, что Кемпер смотрит на меня. Как ни удивительно, на лице его читалось сострадание.
– Нельзя тебе тут оставаться, – сказал он. – Если останешься, через несколько дней сюда явится бычок. Упадет перед тобой и умрет. По пути домой ты будешь думать, не был ли тот бычок одним из нас, и в конце концов сойдешь с ума.
С этими словами он отвернулся от меня. Все они от меня отвернулись, и я вдруг понял, что остался совсем один.
Вебер отыскал где-то топор и пошел вдоль ряда клеток, сшибая замки, чтобы выпустить новоиспеченных бычков.
Я поплелся к ракете и встал у трапа, прижимая к груди листки с отчетами и диетический набор.
Постояв немного, я оглянулся, посмотрел на ребят и понял, что никуда не полечу.
Задумался о том, в скольких передрягах мы побывали. Попытался вспомнить что-нибудь конкретное, но в голову лезли только их вечные подколы насчет моей диеты.
И еще я думал о том, как уходил куда-нибудь, чтобы поесть в одиночестве, лишь бы не чувствовать ароматов нормальной готовки. Думал, что почти десять лет питаюсь липкой массой и не могу поесть по-человечески, все из-за этой чертовой язвы.
Может, это им повезло, а не мне. Сперва окуклишься, а потом переродишься в бычка с нормальным желудком, и не надо больше париться насчет диеты. Да, бычки питаются одной лишь травой, думал я. Но им, наверное, вкусно. Едят ее с тем же удовольствием, с которым я съел бы стейк или кусок тыквенного пирога.
Короче, постоял я, подумал, размахнулся и швырнул свой диетический набор в темноту. Постарался зашвырнуть как можно дальше. А листки с отчетами бросил на землю.
Первым, кого я увидел в лагере, был Парсонс. Я подошел к нему и спросил:
– Так что у нас сегодня на ужин?
Беспокойство
Чарли Портер много лет работал младшим редактором в «Дейли таймс». Он контролировал расстановку запятых в материалах, кромсал фразы и занимался прочей чепухой. В интеллектуальном плане он представлял собой нечто вроде гибрида между ходячей энциклопедией и передвижным алфавитным указателем.
Время от времени пытливый читатель встречает упоминания о репортерах или ответственных редакторах, видит их фотографии в газетах, читает их комментарии и заметки. Но о младших редакторах, скромных тружениках гранок и верстаток, никто ничего не знает.
Обычно младшие редакторы сидят в редакции газеты за столом в форме подковы. Если они работают давно и достаточно опытны, как Чарли например, они носят зеленый козырек и нарукавники до локтей.
Внутри стола-подковы сидит заместитель главного редактора, который непосредственно руководит младшими редакторами. Он контролирует ежедневный поток новостей, выбирает из него важные и любопытные материалы, а затем передает их сидящим вокруг стола сотрудникам для редактирования и написания броских заголовков.
Поскольку объем поступающей информации огромен, младший редактор должен сделать все, чтобы максимально сократить текст поступившей к нему заметки. Это приводит к постоянным столкновениям с репортерами, которые после выхода свежего номера обнаруживают свои пышные и многословные произведения варварски обрубленными и переписанными, хотя, несомненно, более читабельными.
Когда после полудня спадает напряжение и темп работы замедляется, младшие редакторы нарушают деловое молчание и понемногу заводят разговоры. Они обсуждают поступившие новости и обмениваются версиями, как все было на самом деле. Если вы вдруг услышите их, не зная, кто они такие, вы готовы будете присягнуть на Библии, что присутствовали на заседании глобальной комиссии по важнейшим вопросам мироустройства.
Младший редактор Чарли Портер, о котором у нас пойдет речь, был человеком, терзаемым сомнениями. Он очень беспокоился, поскольку каждый день получал все новые и новые свидетельства того, что происходит нечто странное, и среди его коллег не было никого, кто, подобно ему, ощущал бы бритвенное лезвие баланса между спасением и катастрофой.
Чарли Портер был встревожен всерьез. Его беспокоили вещи, которые на первый взгляд вовсе не выглядели вызывающими тревогу.
Причиной его беспокойства служили серии информационных сообщений о невероятных событиях, произошедших одно за другим в течение очень короткого промежутка времени. Его соседи по подковообразному столу обычно обращали на них внимание после двух или трех случаев и обсуждали в присущей младшим редакторам высокомерной манере. Однако все эти события удостаивались лишь случайных упоминаний и вскоре забывались напрочь – всеми, кроме Чарли.
Чарли переживал втайне от других, с тех пор как сообразил, что среди его коллег никто не чувствует серьезности происходящего. После того как он окончательно утвердился в убеждении, что происходит нечто экстраординарное, он начал улавливать некоторые черты сходства между загадочными происшествиями, которые, казалось бы, вовсе не имели между собой ничего общего.
К примеру, катастрофа самолета в Юте. Плохая погода препятствовала спасательным работам, но наконец поисковые вертолеты обнаружили обгоревшие обломки, рассеянные по склону горного пика. Официальные лица авиакомпании, которой принадлежал погибший самолет, заявили, что нет никакой надежды, что кто-либо спасся. Но когда спасатели были уже на половине пути к обломкам, они заметили бредущих по склону пассажиров разбившегося лайнера. Все до единого люди, включая экипаж, выжили в крушении.