– Ладно, жди.
Окружному сельскохозяйственному консультанту приходится иногда выезжать по нелепейшим вызовам, однако этот грозился заткнуть за пояс все прежние. Свиная холера, огневка кукурузная, фруктовые черви, статистика молочной продукции – вот чем мне положено заниматься. Казалось бы, при чем тут яма на ферме?
Но ведь Пит не к кому-нибудь обратился, а ко мне. Можно это расценивать как похвалу. Тому, кто уже пятнадцать лет проработал сельхозконсультантом, большинство фермеров привыкло доверять, и некоторым из них – например, Питу – кажется, что тебе по плечу любая проблема.
А я на похвалу падок, как и любой нормальный человек. Вот на что я не падок, так это на головную боль, с которой похвала всегда неразлучна.
Дождавшись Милли, я поехал к Питу. Благо жил он недалеко, в четырех-пяти милях от города.
Жена Пита сказала, что он на Сороковом-северном. Я отправился туда и обнаружил не только его самого, но и кое-кого из соседей. Все они таращились в яму и возбужденно гомонили. Я в жизни не видел такой изумленной компании.
Диаметром яма была порядка тридцати футов, а глубиной примерно тридцати пяти. По форме – почти идеальный конус; такую, пожалуй, не выкопаешь киркой и заступом. Ровнехонькая, будто машиной высверленная поверхность; но машина уплотнила бы почву, а этого нет.
Совсем рядом с ямой высилась груда песка. При виде ее у меня возникло дикое подозрение, что, если закинуть этот песок в выемку, она будет заполнена точно вровень. Меня поразила сверхъестественная белизна песка. Я подошел к груде, зачерпнул горстку, пригляделся и убедился: он чистый. И не просто чистый, а безупречно чистый – словно каждое зернышко тщательно отмыто.
Некоторое время я, как и остальные, потоптался у ямы, поглазел в нее и на песок; все надеялся, что меня осенит догадка. Куда там! Поверхностный слой почвы – сухой и хрупкий, он бы непременно сохранил следы колесной или любой другой техники. Не осталось никаких следов.
Я посоветовал Питу огородить это место, – может, шериф или кто-нибудь из администрации штата или даже из университета захочет приехать и взглянуть. Пит согласился – мол, дельная мысль, сейчас же и займется.
Я вернулся в дом и попросил у миссис Скиннер пару стеклянных банок. Одну наполнил песком из кучи, другую – грунтом из ямы, постаравшись не обвалить стенку.
Тем временем Пит и пара соседей привезли столбы и проволоку. Я задержался, чтобы помочь с разгрузкой, и покатил в контору, завидуя Питу. Он поставит ограду и на этом успокоится, а с загадкой разбираться предстоит мне.
В конторе меня дожидались трое посетителей. Отдав Милли банки, я велел немедленно отправить их в почвенную лабораторию при сельскохозяйственном университете штата. А сам взялся разгребать текучку.
Приходили все новые люди, и лишь в конце рабочего дня мне удалось позвонить в лабораторию и договориться насчет анализа содержимого банок. При этом я объяснил, что произошло, хотя в подробности не вдавался, – согласитесь, это звучало бы довольно дико.
– Звонил банкир Стивенс, спрашивал, не могли бы вы, когда домой вернетесь, заглянуть к нему, – сообщила Милли.
– Стивенс? – удивился я. – Этому-то что от меня понадобилось? Он же не фермер, и денег ему я не должен.
– Он экзотические цветы выращивает, – объяснила Милли.
– Я в курсе. Мы же соседи – на одной улице живем, бок о бок.
– Он расстроен до крайности. Кажется, у него случилось что-то ужасное.
Я заехал к Стивенсу. Банкир ждал меня во дворе. Выглядел он так, будто пребывал в глубоком шоке. Повел меня за дом, в большой цветочный сад, и там моему взору открылась чудовищная картина. Ни одно растение не избежало гибели. Увядшие питомцы Стивенса лежали вповалку.
– Джо, кто мог такое натворить? – пролепетал Стивенс до того жалобно, что у меня едва не навернулись слезы.
Сказать, что эти цветы были ему дороги, – ничего не сказать. Он выращивал их из редких семян, холил и лелеял, как родных детей. Должно быть, в нашем городе всяк помешанный на цветоводстве завидовал ему черной завистью.
– Наверное, чем-то опрыскали, – предположил я. – Любое удобрение, если его не развести как положено, способно погубить цветы.
Я вошел в сад и рассмотрел мертвые цветы как следует, но нигде не заметил ожогов от чрезмерно концентрированного химпрепарата.
А потом я обнаружил дырки в земле. Сначала заметил две или три, а походив, насчитал их десятки. Они были повсюду, каждая примерно дюйм в диаметре – словно кто-то разгуливал по саду с черенком от метлы и тыкал им в грунт. Я опустился на колени и увидел, что это конические полости – похожие образуются при выдергивании растений с массивным стержневым корнем.
– Сорняки не выпалывал? – спросил я.
– Такие большие – нет, – ответил банкир. – Джо, я с этими цветами очень бережно обращаюсь, ты же знаешь. Прополки, рыхление, поливы, опрыскивание – все в свой срок. Минеральные удобрения – строго по инструкции. Стараюсь плодородие почвы держать на высоте.
– Может, лучше бы навоз вместо химии? Никакие промышленные удобрения с ним не сравнятся.
– А вот тут я с тобой не соглашусь! Судя по результатам анализов…
Ну, на эту тему мы с ним давно бодаемся, уже который год. Вот и сейчас Стивенс мигом оседлал любимого конька. Я слушал вполуха и не перебивал, просто занимался своим делом – зачерпывал почву в горсть, крошил, рассматривал. Мертвая она, это сразу чувствуется. Сухая, легко крошится. Я выкопал ямку глубиной фут, взял со дна – то же самое.
– Давно ты тут поливал? – спросил я.
– Вчера вечером.
– А когда обнаружил погибшие цветы?
– Нынче утром. Еще вчера они были совершенно здоровы. А сегодня… – У Стивенса задрожали веки.
Я попросил у него стеклянную консервную банку и заполнил ее почвой.
– Отправлю в лабораторию, – может, с землей что-то не так.
Подъезжая к своему дому, я увидел возле живой изгороди стаю лающих собак. Наши местные дворняги страсть как не любят кошек. Я запарковался, вынул из багажника старый черенок от тяпки и пошел выручать загнанную жертву.
При виде меня собаки разбежались. Я поискал кошку, но не нашел, и это разожгло во мне любопытство. Я решил найти причину собачьего волнения.
И нашел.
Она лежала на земле, среди густой молодой поросли. Похоже, забралась туда в поисках укрытия.
Я дотянулся и вынул.
Какое-то растение. Порядка пяти футов высотой, с необычной корневой системой. Корней восемь, одинаковые, сужающиеся – примерно дюйм толщины в основании и четверть дюйма в конце. Они не переплетены и не спутаны, а расположены свободно, двумя четкими рядками по четыре штуки. Приглядевшись к кончикам, я понял, что они не оборваны – тупые, прочные торцы.
Стебель внизу был почти с кулак взрослого мужчины. Четыре основные ветви покрыты толстыми, жесткими, что называется мясистыми листьями. Но последний фут каждой ветви листьев лишен. На верху стебля несколько бутонов, а может, семенных коробочек; самая крупная – со старомодную кофейную чашку.
Сидя на корточках, я разглядывал растение. И чем дольше этим занимался, тем пуще недоумевал. Уж кто-кто, а сельскохозяйственный консультант должен кое-что смыслить в ботанике. Но ничего похожего на эту штуковину мне еще видеть не приходилось.
Я оттащил ее по лужайке за гараж, в сарай с инструментами, и оставил там, решив заняться ею после ужина.
А что у меня на ужин? Зажарю-ка стейк да накрошу миску салата.
В городе многие удивляются, почему я живу на старой ферме. Все просто: привык я к ней. Да и какой смысл переселяться, если расходы по ее содержанию плевые: налог и мелкий ремонт. Мать в последние годы перед смертью хворала, мне приходилось и готовить, и прибираться, так что руку я на этом набил.
Помыв тарелки, я сел за вечернюю газету. Времени на нее ушло немного – что там, собственно, читать? – и я решил заглянуть в старый учебник ботаники, авось найду какую-нибудь подсказку насчет моей находки.
Но ничего похожего не обнаружилось. Я отложил книгу и взял фонарик – посмотрю перед сном на растение, может, оно не совсем так выглядит, как мне запомнилось.
Я распахнул дверь сарая, посветил – и не увидел находки там, где оставил ее. А потом услышал шелест в углу и направил туда свет.
Растение переползло в угол. Теперь оно пыталось встать: упиралось верхушкой в доску, выгибало ствол – очень похоже пьяница силится выпрямиться с помощью стенки.
Я стоял и пялился разинув рот. Потом, охваченный даже не страхом, а ужасом, кинулся в ближайший к двери угол и схватил топор.
Если бы растение ухитрилось встать, я бы, наверное, изрубил его в сечку. Но, понаблюдав за ним, понял: силенок у него маловато. И не удивился, когда оно беспомощно сползло на пол.
Следующий мой поступок был таким же инстинктивно-безрассудным, как и бросок к топору.
Я нашел старую лохань, до половины наполнил ее водой. Потом взял растение – казалось, оно сопротивляется на манер червяка, – и окунул корнями в воду, и придвинул лохань к стене, чтобы моя находка могла стоять, прислонившись к ней.
Я вернулся в дом, порылся в стенных шкафах и нашел лампу солнечного света, купленную пару лет назад, когда дал о себе знать артрит плечевого сустава. Свет лампы я направил на растение, подвесив ее не слишком близко. Потом принес полную лопату огородного грунта и свалил его в таз.
Вот, пожалуй, и все, что я мог сделать для растения. Обеспечил его водой, питательной почвой и искусственным освещением. Усердствовать с лечением не стоило, я ведь не знал, какие условия для этой диковинки привычны; дам ей что-нибудь не то, а она возьмет и окочурится.
Похоже, все было сделано правильно. Растение явно взбодрилось, и венчавшая его коробочка размером с кофейную чашку поворачивалась следом за мной всякий раз, когда я передвигался по сараю.
Я еще понаблюдал за растением, потом отодвинул малость лампу, чтобы не обжечь его, и ушел в дом.
Вот тут-то меня и пробрал настоящий ужас. До самых костей пробрал! Конечно, я и в сарае боялся, но то был результат потрясения. А теперь, обдумав случившееся, я уже яснее понимал, что за тварь мне довелось найти в живой изгороди.