Неужели им не кажется странным, что все без исключения дети в Милвилле послушны и уравновешенны? Нет, они ничего не замечают. Беда подкралась незаметно, никто ничего не заподозрил.
Даже он сам ничего не замечал до недавнего времени, хотя вся его жизнь была посвящена детям. А если не заметил он, чего ждать от остальных? Кто станет слушать старого сплетника Стаффи?
Горло пересохло, его замутило. Чашка кофе – вот что ему необходимо.
Дин свернул к центру города и упрямо зашагал навстречу темноте.
Интересно, какова цена потерянного детства? Что хорошего в том, что мальчики и девочки раньше сверстников бросают игрушки и перенимают взрослый взгляд на мир?
Одно из преимуществ было налицо. Милвиллские дети послушны, вежливы и нацелены на творчество. Среди них вы не найдете ни маленьких грубиянов, ни самовлюбленных выскочек.
Проблема в том, что при этом они перестают быть детьми.
Что ждет их? Возможно, в будущем из них вырастут выдающиеся политики, искусные дипломаты, первоклассные адвокаты и талантливые ученые, но разве это главное? Стоят ли все эти превосходные качества того простого факта, что у детей крадут детство?
Дин вступил в деловой центр – всего-то три улицы – и направился к единственной в городе аптеке.
Посетителей было немного. Дин сразу прошел к стойке и с несчастным видом уселся на стул, надвинув помятую шляпу до самых бровей и крепко вцепившись в прилавок, чтобы не тряслись руки.
– Кофе, – сказал он девушке, которая подошла принять заказ.
Дин пил обжигающий кофе маленькими глотками, уже сожалея, что поддался порыву зайти сюда.
Среди яркого света и хромированных поверхностей он ощущал себя неуютно и одиноко, словно пережиток прошлого, занявший не свое место.
Он почти не захаживал в деловой центр, особенно по вечерам. Впрочем, так было не всегда.
Дин улыбнулся, вспомнив, как в молодости они собирались здесь веселой и шумной компанией, вспомнил бесконечные разговоры ни о чем.
Все прошло. Где теперь та компания?
Некоторые мертвы, кто-то уехал, кого-то из дома не вытянешь.
Дин понимал, что до неприличия расчувствовался, но был слишком потрясен и расстроен, чтобы взять себя в руки.
На плечо легла чья-то ладонь, и Дин удивленно обернулся.
Молодой Боб Мартин улыбался, хотя вид у него был неуверенный, словно он сомневался, что поступает правильно.
– Сэр, мы тут сидим за соседним столиком, – промолвил он прерывистым от волнения голосом.
– Отлично, – пробормотал Дин.
– Не хотите подсесть к нам, мистер Дин?
– Пожалуй, я не против.
– Сэр, мы не навязываемся, просто…
– Нет-нет, я правда не возражаю.
– Тогда, разрешите я отнесу вашу чашку, сэр. Не волнуйтесь, ни капли не пролью.
– Я доверяю тебе, Боб, – сказал Дин, вставая. – На поле ты никогда не промахиваешься.
– Я объясню, мистер Дин. Мне нравится футбол, просто я…
Дин похлопал юношу по плечу:
– Я все понимаю, Боб. Тебе незачем оправдываться.
Дин запнулся, размышляя, уместно ли будет сказать то, что вертелось на языке, и наконец решился:
– Если обещаешь не говорить тренеру, я признаюсь, что согласен с твоим выбором. Приходит время, когда футбол начинает раздражать.
– В самую точку, сэр! – расплылся в улыбке Мартин.
За столиком их было четверо: Рональд Кинг, Джордж Вудс, Джуди Чарльстон и Донна Томпсон. Хорошие ребята, подумал Дин, как на подбор. Все четверо медленно потягивали газировку, стремясь растянуть удовольствие.
Они улыбались ему, а Джордж Вудс отодвинул для него кресло. Дин присел и положил шляпу на пол перед собой. Боб поставил перед ним чашку.
– Вы очень добры, что вспомнили обо мне, – сказал Дин, удивляясь, отчего он так смущен. Разве это были не его воспитанники, которых он видел в школе каждый день и стремился приобщить к знаниям, не его дети, которых у него никогда не было?
– Нам нужна ваша помощь, мистер Дин, – сказал Рональд Кинг. – Мы обсуждали Ламонта Стайлза. Он единственный из наших земляков, кто летал к звездам, и мы подумали…
– Возможно, вы были знакомы, мистер Дин? – спросила Джуди.
– Был, – медленно ответил Дин. – Я знал его, но не так близко, как Стаффи. Они дружили в детстве. Я постарше их обоих.
– Каким он был? – спросила Донна.
Дин откашлялся.
– Ламонт Стайлз? Он был самым отчаянным парнем в городе. Учился плохо, дома не жил, творил что хотел. Если случалось какое-то безобразие, будьте уверены, к этому приложил руку Ламонт. Люди говорили, что ничего путного из него не выйдет, а поскольку каждый встречный норовил влезть ему в душу, Ламонт принимал все близко к сердцу…
Дин говорил и говорил, ему задавали вопросы, Рональд Кинг сходил к стойке за еще одной чашкой кофе.
От Стайлза разговор перекинулся на футбол. Кинг и Мартин повторили то, что сказали тренеру. Поговорили о школьном самоуправлении, обсудили ионный двигатель, который был у всех на устах.
Дин не только говорил, но и слушал, задавал вопросы, и время летело незаметно.
Внезапно свет моргнул, и Дин удивленно поднял глаза.
Джуди рассмеялась:
– Они закрываются. Нам пора.
– Ясно, – сказал Дин. – Часто засиживаетесь тут до закрытия?
– Нет, – ответил Боб Мартин. – Уроков много задают.
– Помню, как в былые времена… – начал Дин и внезапно осекся.
Действительно, это было с ним много лет назад. И случилось снова, сегодня вечером.
Пять лиц смотрели на него. Смотрели вежливо, доброжелательно и с уважением. Но было в их взглядах что-то еще.
Беседуя с ними, Дин забыл о своем возрасте. Они отнеслись к нему как к равному человеческому существу, а не как к старику, который заслуживал уважения из-за прожитых лет. Они приняли его в свой круг, и он стал одним из них. Они разрушили барьер не только между учениками и учителем, но и между старостью и юностью.
– Я на машине, – сказал Боб Мартин. – Хотите, подброшу вас до дома?
Дин поднял с пола шляпу и медленно встал:
– Не стоит, я лучше пройдусь. Нужно кое-что обдумать, а думается лучше всего на ходу.
– Приходите еще, – сказала Джуди Чарльстон. – Может быть, в пятницу вечером?
– Почему бы нет, спасибо за приглашение, – ответил Дин.
Чудесные дети, сказал он себе с некоторой гордостью. Добрее и воспитаннее, чем обычные взрослые. Ни наглости, ни снисходительности, словно они и не дети вовсе, но в то же время исполнены идеализма и честолюбия – верных спутников юности.
Рано повзрослевшие, лишенные цинизма… А ведь это так важно – отсутствие цинизма.
Определенно в этих детях нет ничего ненормального. Возможно, это и есть та монета, которую платят Воспитательницы, похищая их детство? А что, если речь не идет о воровстве? Если Воспитательницы всего лишь сохраняют то, что берут?
В таком случае они предлагают детям взамен новую зрелость и новое равенство, а взамен забирают то, чему и так суждено сгинуть, чему человечество не нашло применения, но без чего не может жить эта странная инопланетная раса.
Они забирают юность и красоту и сохраняют в своем доме про запас. Сохраняют то, что человечество способно хранить лишь в памяти. Собирают и удерживают мимолетные мгновения, которыми их дом уже набит до отказа.
«Ламонт Стайлз, – мысленно вопрошал Дин через годы и расстояния, – знал ли ты об этом? Что было у тебя на уме?
Возможно, ты хотел преподать урок самодовольному городишке, который сделал тебя великим? Или привез их в тайной надежде, что больше никто и никогда не скажет местному мальчишке или девчонке, что из них не выйдет ничего путного?»
Весьма вероятно, но и это не все.
Донна потянула его за рукав:
– Пора, мистер Дин, здесь нельзя оставаться.
Вместе они вышли из аптеки, пожелали друг другу спокойной ночи, и Дин зашагал по улице, как ему казалось, бодрее, чем обычно.
«А все оттого, – думал он на полном серьезе, – что за эти два часа я и вправду помолодел».
Дин бодро шагал по улице, почти не хромал и совсем не чувствовал усталости, но боялся признаться в этом самому себе – обычно люди стыдятся подобных мыслей. Надежда жива, пока теплится где-то в груди, но стоит произнести это слово вслух, и вот уже разочарование маячит за ближайшим поворотом.
Дин шел в сторону, противоположную дому, несмотря на то что было поздно и обычно в этот час он уже лежал в постели.
Миновав заросшую кустарником лужайку, он увидел, что свет еще пробивается из-под опущенных портьер.
На крыльце он остановился, пораженный внезапной мыслью: «А ведь есть еще Стаффи, и я, и старина Эйб Хоукинз… Нас много…»
Дверь отворилась, и на пороге стояла Воспитательница, гордая и прекрасная, и ничуть не удивленная. Словно ждала его прихода.
Две другие сидели у камина.
– Не хотите ли войти? – спросила она. – Мы так рады, что вы вернулись. Дети уже ушли, нашей беседе никто не помешает.
Он вошел и сел в кресло, аккуратно примостив шляпу на колене.
И снова в воздухе слышался топот детских ножек, и время остановилось, и звучал вокруг детский смех.
Он сидел и качал головой, размышляя. Воспитательницы ждали.
Как трудно порой найти верные слова, думал он.
Дин снова ощущал себя нерадивым второклассником у доски.
Они ждали, но ждали терпеливо, понимали: ему нужно время.
Он должен найти верные слова. Должен заставить их понять.
Нельзя говорить необдуманно. Его слова должны звучать естественно и логично.
Но откуда взяться логике?
В том, что старикам, подобным ему и Стаффи, нужны Воспитательницы, логики не было и в помине.
Инструменты
Венера сломила многих. Теперь она принялась за Харви Буна, и хуже всего было то, что Бун знал это, но поделать ничего не мог.
Впрочем, виновата тут была не только Венера. Немало поработал и Арчи – штуковина в говорящей банке. Пожалуй, неправильно называть Арчи просто штуковиной. Арчи следовало бы называть «оно» или «они». Несмотря на то что люди разговаривали с ним и изучали его почти сотню лет, в действительности никто толком ничего не знал о нем.