перед вражеской контратакой.
«Эвенджер» спускался, пока неровная поверхность острова не оказалась у него прямо под брюхом, перескочил через пригорок над макушками деревьев, пересек пенную линию прибоя и устремился в море.
Харт прибавил обороты, а Джексон инстинктивно съежился в кресле за пулеметом. Вряд ли ему придется пострелять, сейчас все в руках Харта.
До воды было не больше пятидесяти футов. Впереди маячила и неумолимо приближалась здоровенная туша в серой боевой раскраске.
Выстрелила одна из носовых башен, и Джексон увидел, что огромный корабль содрогнулся от отдачи. Последовал залп второй башни, далее выстрелили еще две.
«Эвенджер» пока не замечали. Башни отвлекали все внимание на себя.
Но вот с борта тявкнуло орудие меньшего калибра, другое, третье… пятое… десятое… Облако шрапнели промелькнуло справа, вода вскипела многочисленными гейзерами.
Линкор стремительно рос в размерах. Самолет вздрогнул от удара, и Джексон заметил, как от правого крыла полетели металлические ошметки. Вода, что взметнулась столбами в воздух, тоже не отставала и вымочила машину до последнего винтика.
Харт бранился себе под нос, осыпая японцев всевозможными проклятиями. Потом самолет качнуло, и Джексон сообразил, что они выпустили торпеду.
«Эвенджер» круто задрал нос и начал буквально карабкаться ввысь, торопясь отлететь подальше.
Джексон вдруг понял, что вскочил на ноги и громко вопит под заунывный вой и свист смерти вокруг.
Вспышка пламени озарила линкор, и огромная туша вздыбилась, сотряслась от носа до кормы, а затем ее швырнуло набок.
Две тысячи фунтов металла – столько весила торпеда – поразили вражеский корабль под самой ватерлинией и прорвались внутрь, сея смерть и разрушение на своем губительном пути.
Ревя мотором, «эвенджер» забирался все выше и выше, к безопасности. Внизу ходил ходуном японский линкор, раненный не настолько сильно, чтобы затонуть, но уж точно выведенный из строя.
– Похоже, мы достали этого ублюдка! – крикнул Харт.
– Так точно, сэр! – гаркнул в ответ Джексон.
– Он посмел меня ударить, – добавил Харт.
Неожиданно Джексон, обмякший в кресле, сообразил, что отныне эта война уже не будет для Харта чем-то посторонним. Потребовался удар по лицу, чтобы он горячо возненавидел все японское.
– Сколько патронов у тебя осталось? – спросил Харт.
– Три обоймы, сэр! – отрапортовал Джексон.
– А у меня ленты почти не израсходованы. – В голосе Харта прозвучала гордость. – Как насчет слегка порезвиться?
Джексон бросил взгляд вниз. Они находились фактически над затянутым дымом кораблем.
– С удовольствием, сэр! – радостно ответил стрелок.
Харт оттолкнул штурвал, и мотор «Райт сайклон» запел песню ненависти.
– А вот и мы! – выкрикнул Харт.
Пулеметы в крыльях слаженно затарахтели.
Девять жизней
1
Гилхрист Вульф подошел к полке и снял с нее журнал. На чистой белой странице он написал: «Сегодня Гофф закрыл дело Хендерсона. Никакого объяснения его исчезновению не найдено».
Сделав эту запись, он пролистал журнал назад, очень медленно, притворяясь, будто просто проглядывает страницы. Но в конце концов он дошел, как и рассчитывал, до той трагической более ранней записи, сделанной тридцать лет назад.
Она была датирована шестнадцатым октября две тысячи триста тридцать четвертого года и начиналась такими словами: «Сегодня исчез Энтони Такермен…».
Он не стал дочитывать до конца. В этом не было необходимости. Он мог бы отбарабанить эту запись наизусть, если бы его попросили.
А теперь в журнале появились и другие заметки и описания обстоятельств дела – сегодняшняя, которую он только что написал, и та, которую он оставил десять дней назад. И он от души надеялся, что ему удалось придать своей заключительной заметке столь же бесстрастный научный тон, как у первоначальной записи Уилфрида Сомса, сделанной тридцать лет назад.
Он снова вернулся к своей заключительной записи и с некоторым изумлением – хотя чему здесь было изумляться? – обнаружил, что, за исключением имен, он почти слово в слово повторил то, что записал Сомс в тот давний октябрьский день: «Двадцать третье июля две тысячи шестьдесят четвертого года. Вчера вечером исчез Сартуэлл Хендерсон…».
Собственно, почему бы и нет, спросил он себя. Оба они писали об одинаковых происшествиях, хотя действующие лица были разными.
Вульф рассеянно задумался о том, были ли Хендерсон и Такермен знакомы. И решил, что вполне могли быть. Но это еще не означало, что данное совпадение имело хоть какое-то касательство к их судьбе. Возможно, заключил он, этот аспект загадки вообще не имел никакого значения. Гофф проверил бы гипотезу об их отношениях, если бы счел ее сколько-нибудь важной: такого толкового начальника службы безопасности можно было только пожелать.
Вульф снова вернулся к записи о Такермене и еще раз перечитал ее, хотя и без того знал наизусть. Его мучил вопрос, не крылась ли в ней какая-нибудь зацепка, до сих пор остававшаяся незамеченной, какой-нибудь неуловимый, скрытый намек. Но он быстро понял, что в ней не было ничего подобного да и вообще ничего нового. Она была бесцветной и немногословной, как и всегда, потому что ее сделал человек, который не мог позволить себе питать даже малейшую надежду. Это было сухое изложение установленного факта и ничего более. И это, подумал Вульф, вполне понятно. В каждом из происшествий имелся один важный центральный факт: исчез человек. Не сбежал, не был похищен. Просто исчез. Только что был здесь и сейчас, а потом – раз! – и нет его.
Он медленно отпустил страницы, слегка придавливая их большим пальцем: серое, сливающееся мельтешение сделанных от руки записей, накопившихся за многие годы, – летопись мелких успехов, воображаемых революционных достижений, преследующих неудач и крушений древних надежд.
Вульф напомнил себе, что лишь в случае с Такерменом и Хендерсоном определение «неудача» могло быть поставлено под сомнение. Из тысяч ученых, которые долгие годы работали над проектом «Песочные часы», лишь эти двое, возможно, сбежали из настоящего в другое прошлое или другое будущее, подальше от «здесь» и «сейчас».
Он поднялся и поставил журнал обратно на полку.
А если Такермен и Хендерсон действительно преуспели, сказал он себе, если у задачи было решение и возможность успеха, несмотря даже на то, что их мог ожидать и провал, значит у них все еще была надежда.
Он пересек комнату и прошел по центральному холлу. У входной двери охранник по-военному четко козырнул ему, повторяя действия своих многочисленных коллег, которые на протяжении этих долгих лет стояли перед выходом во дворик, где сквозь кружево кленовых листьев просачивался пятнистый солнечный свет.
– Слышали, сэр, – спросил охранник, – старая Молли сегодня утром принесла котят?
Вульф почувствовал, как чуть расслабилось его лицо, но так и не улыбнулся.
– Нет. И скольких на этот раз?
– Четырех, – ответил стражник. – Белый, серый и двое черных.
– Что ж, неплохо, – одобрил Вульф. – Спасибо, что сказали.
Он зашагал по брусчатой дорожке в тени кленов, направляясь к лабораторным мастерским, которые в старину, когда проект «Песочные часы» еще только набирал обороты, служили сараями, конюшнями и прочими подсобными постройками. Даже сейчас, подумалось ему, это было хорошее место, где старые кошки могли произвести на свет своих котят.
В этом чудесном краю, подумал он, мечты людей и кошек… Кстати, а о чем мечтают кошки? Наверное, о полевых мышах, большущих мисках с желтоватой жирной сметаной и уютном кресле у волшебного окна, в которое вечно светит теплое ласковое солнышко. Определенно, кошек не посещает вдохновенное безумие, которое овладевает сознанием людей, точно толпа перепуганных чудовищ. Была лишь одна оговорка, которую он не мог не сделать. Мечты людей не были совершенным безумием, ибо все, что можно воплотить в реальность и найти этому практическое применение, нельзя назвать совершенно безумным.
Здесь, в тиши этих выбеленных солнцем древних строений, этих древних полей, поросших кустами шиповника и кишащих кроликами, этого неторопливого ручья и этих далеких холмов, голубеющих в полуденном свете, Человек отважно бросал свои честолюбивые замыслы и золотые мечты прямо в лицо Времени.
И на каменистой ниве многолетних неудач и поражений, удобренной беспримерной дерзостью Человека, пробивались робкие ростки достижений, грубые зачатки какой-то не отмеченной пока ни в одной энциклопедии науки, которая когда-нибудь, возможно, изменит мир.
И даже больше: два человека исчезли!
Дорога подошла к концу, и Вульф быстро зашагал по прокаленной солнцем утоптанной земле бывшего скотного двора. Лишь очутившись внутри первого сарая, он на миг остановился, давая глазам возможность привыкнуть к мягкой прохладной полутьме. Пока он стоял на пороге, щурясь, до него донеслись шаги Джо Стрэнга.
– Это вы, Гил? – спросил молодой голос.
– Я, Джоэль, – отозвался он. – Как поживают твои питомцы?
– Здесь двенадцать. Пять исчезли. Я наблюдал за ними.
– Ты только и делаешь, что наблюдаешь.
– Мне интересно, что они собой представляют.
– А мне плевать, что они собой представляют, – сказал Вульф. – Что мне хотелось бы узнать, так это куда они деваются и как.
– Не «почему»?
– Господи, Джоэль, ну какая мне разница, почему?
– Такая, что это может быть как-то связано. Если бы нам была известна их цель и мотив – почему они исчезают и почему возвращаются снова, – тогда, быть может, мы сумели бы подойти немного ближе к «как»? Эх, если бы только я мог разговаривать с ними!
– Ты не можешь с ними разговаривать, – отрезал Вульф. – Они ведь животные. И все тут. Просто животные с другой планеты.
Он стиснул челюсти так сильно, что у него свело щеку. Очень глупо, напомнил он себе, бессмысленно пререкаться с Джоэлем Стрэнгом о Странниках. Если этот восторженный дурак считает, что он может разговаривать с ними, пускай себе считает так и дальше. В конце концов, это ничуть не большая утопия, чем сотня прочих вещей, которые уже были испробованы в ходе «Песочных часов».