Он перевел взгляд с Мэри на Питера.
– Вам, наверное, смешно? – робко спросил он.
Питер покачал головой:
– Вот уж чего нет, того нет, солдат.
Мэри отдала ожерелье и зажигалку. Солдат положил их в карман и стал надевать ботинки.
– Надо идти. Спасибо за угощение.
– Мы увидимся, – сказал Питер.
– Надеюсь.
– Обязательно увидимся, – убежденно сказала Мэри.
Мэри и Питер смотрели ему вслед. Он заковылял в одну сторону, а они пошли в другую.
– Символ – это их метка, – сказала Мэри. – Те, кому дали вещь с символом, должны вернуться. Это как паспорт, как печать, удостоверяющая, что ты им понравился!
– Или, – добавил Питер, – клеймо, обеспечивающее право собственности.
Они ищут определенных людей. Им не нужен тот, кто боится их. Им нужны люди, которые верят им.
– А для чего мы им нужны? – с тревогой спросил Питер. – Вот что меня беспокоит. Какая им польза от нас? Солдат хочет помочь им, но они в нашей помощи не нуждаются.
– Мы никого из них не видели, – сказала Мэри. – Разве что ящик один из них.
«И сигаретные автоматы, – подумал Питер. – Сигаретные автоматы и еще бог знает что».
– И все же, – продолжала Мэри, – они нас знают. Они наблюдали за нами, изучали. Они знают о нас всю подноготную. Они могут проникнуть в сознание каждого, узнать, о чем он мечтает, и сделать ему подарок. Джонни они подарили удилище с катушкой, вам – нефрит. И удилище было человеческим удилищем, а нефрит – земным нефритом. Они даже знают девушку солдата. Они знали, что ей хочется иметь блестящее ожерелье, знали: такой человек, как она, придет к ним и…
– А может, это все-таки летающие блюдца, – сказал Питер. – Они летали над нами много лет и изучали нас.
«Сколько же потребовалось лет, – подумал он, – чтобы изучить человечество? Ведь им пришлось начинать с азов: человечество было для них сложной, незнакомой расой, они шли ощупью, изучая сперва отдельные факты. И они, наверное, ошибались. Иногда их выводы были неверны, и это тормозило работу».
– Не знаю, – сказал Питер. – Для меня это совершенно непостижимо.
Они шли по блестящей, мерцающей при свете звезд металлической дороге, а здание все росло, это был уже не туманный фантом, а гигантская стена, которая уходила в небо, гася звезды. Тысячеэтажное здание, раскинувшееся на площади в сто акров, – от такого величия, от такого размаха голова шла кругом.
И даже стоя поблизости от здания, нельзя было увидеть бомбу: она болталась где-то в воздухе на слишком большой высоте.
Но зато видны были маленькие квадратики, нарезанные дорогами, а в них смертоносные игрушки неистовой расы, теперь брошенные, ненужные куски металла причудливой формы.
Перед самым рассветом Питер и Мэри подошли наконец к громадной лестнице, которая вела к главному входу. Ступая по гладкой, выложенной камнем площадке перед лестницей, они как-то особенно остро ощутили тишину и покой, царившие под сенью здания.
Рука об руку они поднялись по лестнице, подошли к большой бронзовой двери и остановились. Повернувшись, они молча смотрели вдаль.
Насколько хватал глаз, видны были дороги, расходившиеся, как спицы колеса от ступицы – здания, а поперечные дороги лежали концентрическими кругами, и казалось, будто находишься в центре паутины.
Брошенные фермы с коровниками, амбарами, гаражами, силосными башнями, свинарниками, навесами для машин остались в секторах, отсеченных дорогами; в других секторах стояли военные машины, годные теперь разве лишь на то, чтобы в них вили гнезда птицы да прятались зайцы. С лугов и полей доносились птичьи трели, воздух был чист и прохладен.
– Вот она, – сказала Мэри. – Наша прекрасная страна, Питер.
– Была наша, – поправил ее Питер. – Все, что было, уже никогда не повторяется.
– Питер, вы не боитесь?
– Нисколько. Только сомнения одолевают.
– Но ведь прежде вы ни в чем не сомневались.
– Я и сейчас не сомневаюсь, – сказал он. – Я чую, что все идет как надо.
– Конечно, все идет хорошо. Была эпидемия, теперь ее нет. Армия разбита без единой жертвы. Атомной бомбе не дали взорваться. Разве не так, Питер? Они уже меняют наш мир к лучшему. Рак и полиомиелит исчезли, а с этими двумя болезнями человек боролся долгие годы и никак не мог победить. Войне конец, болезням конец, атомным бомбам конец – чего мы не могли сделать сами, они сделали за нас.
– Все это я знаю, – сказал Питер. – Они, несомненно, также положат конец преступлениям, коррупции, насилию – тому, что мучило и унижало человечество с тех самых пор, как оно спустилось с деревьев.
– Чего же нам нужно еще?
– Наверное, ничего… Впрочем, ничего определенного мы пока не знаем. Все сведения косвенные, не конкретные, основанные на умозаключениях. У нас нет доказательств, реальных, весомых доказательств.
– У нас есть вера. Мы должны верить. Если не верить в кого-то или что-то, уничтожающее болезни и войну, то во что тогда можно верить вообще?
– Именно это и тревожит меня.
– Мир держится на вере, – сказала Мэри. – Любой вере – в Бога, в самих себя, в человеческую порядочность.
– Вы изумительная! – воскликнул Питер. Он крепко обнял Мэри. В это время большая бронзовая дверь растворилась.
Положив руки друг другу на плечи, молча переступили они порог и очутились в вестибюле с высоким сводчатым потолком. Он был расписан фресками, на стенах висели панно, четыре больших марша лестницы вели наверх.
Но вход на лестницу преграждали тяжелые бархатные шнуры. Дорогу им показывали стрелки и еще один шнур, зацепленный за блестящий столбик.
Покорно и тихо, почти с благоговением они направились через вестибюль к единственной открытой двери.
Они вошли в большую комнату с громадными, высокими, изящной формы окнами, сквозь которые лучи утреннего солнца падали на новенькие блестящие аспидные доски, кресла с широкими подлокотниками, массивные столы, несчетные полки с книгами, кафедру на возвышении.
– Я была права, – сказала Мэри. – Все-таки это был школьный звонок. Мы пришли в школу, Питер. В первый класс.
– В детский сад, – с трудом проговорил Питер.
«Все верно, – подумал он, – так по-человечески правильно: солнце и тень, роскошные переплеты книг, темное дерево, глубокая тишина. Аудитория учебного заведения с хорошими традициями. Здесь есть что-то от атмосферы Кембриджа и Оксфорда, Сорбонны и Лиги Плюща. Чужеземцы ничего не упустили, предусмотрели каждую мелочь».
– Мне надо выйти, – сказала Мэри. – Подождите меня здесь, никуда не уходите.
– Я никуда не уйду, – обещал Питер.
Он посмотрел ей вслед. Через открывшуюся дверь он увидел бесконечный коридор. Мэри закрыла дверь, и Питер остался один.
Постояв с минуту, он резко повернулся и почти бегом бросился через вестибюль к большой бронзовой двери. Но двери не было. Ни следа, даже щелочки на том месте, где была дверь. Дюйм за дюймом Питер ощупал стену и никакой двери не нашел.
Опустошенный, повернулся он лицом к вестибюлю. Голова раскалывалась – один, один во всей громаде здания. Питер подумал, что там, наверху, еще тысяча этажей, здание уходит в самое небо. А здесь, внизу, – детский сад, на втором этаже несомненно – первый класс, и если подниматься все выше, то куда можно прийти, к какой цели?
Но что будет после выпуска?
И будет ли вообще выпуск?
И чем он станет? Кем? Останется ли он человеком?
Теперь надо ждать прихода в школу других, тех, кто был отобран, тех, кто сдал необычный вступительный экзамен.
Они придут по металлическим дорогам и поднимутся по лестнице, большая бронзовая дверь откроется, и они войдут. И другие тоже придут – из любопытства, но если у них нет символа, двери не откроются перед ними.
И если вошедшему захочется бежать, он не найдет двери.
Питер вернулся в класс, на то же место, где стоял прежде.
Интересно, что написано в этих книгах? Очень скоро он наберется храбрости, возьмет какую-нибудь книгу и раскроет ее. А кафедра? Что будет стоять за кафедрой?
Что, а не кто?
Дверь открылась, и вошла Мэри.
– Там квартиры, – сказала она. – Таких уютных я никогда не видела. На двери одной наши имена, на других тоже имена, а есть совсем без табличек. Люди идут, Питер. Просто мы немного поспешили. Пришли раньше всех. Еще до звонка.
Питер кивнул.
– Давайте сядем и подождем, – сказал он.
Они сели рядом и стали ждать, когда появится Учитель.
Примирение на Ганимеде
1
– Разрази меня гром! – взорвался Грэмп Паркер. – Собралась мне все испортить? Не хочешь, чтобы я ехал на нашу встречу?
– Ты же знаешь, что это неправда, – возразила Селия. – Но ведь ты постоянно норовишь выкинуть что-нибудь этакое. Я с ума сойти успею, пока тебя дома не будет.
– Да слыханное ли дело: солдат – и без личного оружия?! – продолжал бушевать Грэмп. – Если мне не полагается личного оружия, так я и с места не двинусь. Остальные ребята наверняка возьмут.
Дочь не уступала.
– Тебе напомнить, чем окончилась твоя попытка продемонстрировать Гарри старый бластер в действии? Чудо, что вас обоих не поубивало.
– Да не собираюсь я стрелять, – возмутился Грэмп. – Это же неотъемлемый элемент формы. Я без него словно голый.
– Ладно, пап. – Имея немалый опыт в подобных прениях, запросто способных продлиться до самого вечера, Селия сдалась. – Только будь осторожен.
Она встала и ушла в дом, а Грэмп потянулся всем телом, подставляя солнышку старые кости. Хорошо в июньское утро на скамейке перед домом.
– Деда, что делаешь? – Малыш Гарри вывернул из-за угла и направился к старику.
– Ничего.
Мальчик забрался на скамью.
– Про войну расскажи.
– Иди-ка лучше поиграй, – отозвался Грэмп.
– Ну деда-а… – В голосе внука послышались умоляющие нотки. – Расскажи про ту большую битву. Про ту, в которой ты участвовал!
– Битву при Ганимеде? – уточнил Паркер.
Гарри кивнул.