– С муравьями?
– Ага. Прикинь, он построил дом – стеклянный дом поверх муравейника – и зимой его отапливал. Это ежели моему деду верить. Дед клялся, что своими глазами видел, да только другого такого враля в семи округах было не сыскать. Он и сам это признавал.
Из низины, где курилась труба, прилетел медный клич колокола. Старик слез с изгороди, выбил трубку, глянул щурясь на солнце.
Снова в осенней тиши раскатился колокольный зов.
– Это мамаша, – сказал Дэйв. – К ужину зовет. Небось опять пельмешки с бельчатиной. Спорим, ничего вкуснее ты отродясь не едал? Давай-ка поспешим.
Чокнутый горец, который приходит чинить сломанные вещи и исчезает, не дождавшись благодарности. Парень, что выглядит в точности как и сто лет назад. Затейник, построивший над муравейником теплицу и обогревавший его зимой.
Все это смахивало на чепуху, однако старый Бакстер не лгал. Нет, это не небылица из тех, что рождаются в глухомани и за свой долгий век превращаются чуть ли не в народные сказки. У всех плодов фольклорного творчества имеются черты сходства: это и характерное звучание, и непременный шуточный подтекст. Здесь же – никакого юмора. Ну что забавного, даже по меркам этого захолустья, в защите муравейника от дождя и снега? У смешной байки должна быть яркая концовка, а здесь ее нет как нет.
Грант беспокойно заворочался на матрасе, набитом кукурузной соломой, и подтянул к подбородку толстое лоскутное одеяло.
Где только не приходится спать, подумал он. Сегодня на кукурузном матрасе, вчера у костра под открытым небом, позавчера на перине и чистом белье в доме Вебстеров.
Ветер продувал низину насквозь, не упускал возможности погреметь расхлябанными кровельными дранками. Где-то в темноте семенила мышь. С кровати, стоявшей у противоположной стены чердачной комнаты, доносилось размеренное сопение – там спали двое маленьких Бакстеров.
«Придет, починит, что сломалось, и снова его ни слуху ни духу». Вот так же было и с пистолетом. Заботами этого загадочного человека уже которое десятилетие теплится жизнь в изношенной сельхозтехнике Бакстеров. Чокнутый малый по имени Джо, который не стареет и которому любой мелкий ремонт по плечу…
Тут в голову пришла догадка, но Грант поспешил отогнать ее, заглушить ее голос: «Не спеши радоваться. Походи, погляди, поспрашивай. Да поосторожней, не то люди закроются от тебя, как моллюск в своей раковине».
Занятный народ эти горцы. Прогресс идет мимо них, да они и не желают вносить в него никакого вклада. Повернулись к цивилизации спиной, предпочли уйти в прошлое, к свободе, к природе. К земле и лесу, к солнцу и дождю.
На планете для них вдоволь места, каждый может взять сколько хочет, ведь земное население за последние два века многократно сократилось. Оно лишилось первопроходцев, потянувшихся осваивать другие миры, менять их облик, строить на них человеческую экономику.
Вволю пашни и дичи…
А может, это самый лучший путь?
Гранту вспомнилось, что за месяцы, проведенные на здешних холмах, эта мысль посещала его нередко. И в такие вот уютные вечерние часы, когда он лежал на грубом кукурузном матрасе под самошвейным одеялом, а ветер шуршал и постукивал кровельной дранкой. Или когда он сидел на ограде и любовался россыпями дозревающих под солнцем золотистых тыкв.
Послышался хруст кукурузной соломы – в той стороне, где спали мальчики. Затем по половицам зашлепали босые ноги.
– Спишь, мистер? – прозвучал шепоток.
– Нет. Давай залезай.
Мальчик юркнул под одеяло, уперся холодными ступнями Гранту в живот.
– Деда тебе рассказывал про Джо?
Грант кивнул в темноте:
– Говорил, что он уже давно тут не появлялся.
– А про мурашей рассказывал?
– Конечно. Что ты знаешь про них?
– Недавно мы с Биллом нашли муравейник, но никому не сказали – это наш секрет. Вот только сейчас говорю. Тебе надо знать, ты же из правительства.
– Правда, что ли, он под стеклом?
– Да, и… и… – малец аж задохнулся от восторга, – и это еще не все. Там у мурашей тележки, а из кучи трубы торчат, и по ним идет дым. А еще… А еще…
– Ну что еще?
– Да не знаю я, что там еще. Мы с Биллом струхнули и дали деру. – Мальчик завозился, поудобней устраиваясь на соломе. – Мистер, ты про такое когда-нибудь слышал? Чтобы мураши катали тележки?
Муравьи катают тележки. Из муравейника торчат трубы, выплевывая крошечные клубы едкого дыма. Там что, руду плавят?
От волнения у Гранта аж в голове запульсировало. Он сидел на корточках возле гнезда и смотрел, как по дорожкам, выходящим из-под травяных корней, тряско бегают тележки. Нагруженные движутся к муравейнику, порожние – обратно. А что за груз? Семена, расчлененные трупики насекомых. И в эти мельтешащие, подпрыгивающие повозки впряжены муравьи!
Прозрачные стены, когда-то защищавшие муравейник, растрескались и частично обвалились – должно быть, отслужили свою службу.
Долина простиралась к крутым речным берегам. Сплошное неудобье: бугры да валуны, лишь кое-где пятнышко луга или купа могучих дубов. А тишина такая, что невольно поверишь: не слыхала эта земля других звуков, кроме шороха ветра в кронах да тонких голосков мелкой живности, бродящей по своим тайным тропкам.
В таком месте плуг пахаря или башмак бродяги не потревожит муравьиную жизнь, бессмысленно текущую миллионы лет, с тех времен, когда на земле не было никого похожего на человека; зародившуюся задолго до того, как на планете возникла первая абстрактная мысль. Жестко упорядоченное, застойное бытие, не имеющее иной цели, кроме выживания муравьиной общины.
И теперь кто-то разорвал этот круг, направил судьбу насекомых по другому пути, открыл им секрет колеса, тайну выплавки металла… Этот муравейник – пробка, сорванная с бутылочного горлышка прогресса. И это только почин. Как много еще будет снесено цивилизационных тупиков?
Возможно, один из таких сдерживающих факторов – давление голода. С лихвой обеспечив себя провиантом, муравьи смогут тратить свою жизнь не только на бесконечный поиск средств к существованию.
Еще один вид встал на путь развития. И развиваться ему предстоит на социальной основе, созданной задолго до того, как в существе по имени человек впервые зашевелилась тяга к совершенствованию.
К чему это все приведет? Каким будет муравей через миллион лет? Может ли муравья и человека связать взаимовыгодный интерес, как получилось у человека и собаки?
Грант покачал головой: что-то не верится. И у собаки, и у человека бежит по жилам кровь, а человек и муравей – совершенно разные формы жизни, вряд ли им когда-нибудь удастся понять друг друга. Нет у них общего интереса, что сдружил человека и собаку еще в палеолитические времена, когда они вместе дремали у костра, а кругом во тьме рыскали хищные блестки глаз.
Грант скорее почувствовал, чем услышал шорох травы под ногами. Он вскочил, резко развернулся и увидел перед собой мужчину. Долговязый, сутулый; руки как окорока, но пальцы белые, гладкие, чуткие.
– Ты Джо? – спросил Грант.
Мужчина кивнул:
– А ты тот, кто меня выслеживает.
– С чего ты взял, что тебя? Может, просто кого-нибудь вроде тебя.
– Кого-нибудь не такого, как все, – уточнил Джо.
– Почему ты вчера убежал? – спросил Грант. – Я хотел тебя поблагодарить за починку пистолета.
Джо смотрел и молчал, и не было на его губах улыбки, но все же Грант чувствовал, что этому человеку смешно – невероятно смешно по какой-то таинственной причине.
– Вот скажи, – попросил Грант, – как ты узнал, что пистолет сломался? Следил за мной?
– Слышал, как ты думал о нем.
– Ты слышал мои мысли?
– Ага, – сказал Джо. – И сейчас слышу.
Грант рассмеялся, но получилось натужно. Как ни абсурдно прозвучало признание этого человека, в нем есть логика. Чего-то такого и следовало ожидать. И даже чего-то большего.
– Это твои? – указал он на муравейник.
Джо кивнул, и его губы дрогнули.
– Что смешного? – буркнул Грант.
– Я не смеюсь, – ответил Джо, и отчего-то Гранту стало стыдно – как мальчишке, который совершил опрометчивый поступок и получил за это шлепок.
– Тебе бы стоило опубликовать твои записи, – сказал Грант. – Возможно, они коррелируют с работой, которую ведет Вебстер.
Джо пожал плечами:
– Нет у меня записей.
– Нет записей?!
Долговязый подошел к муравейнику, постоял, глядя на него.
– Небось догадался, зачем я это сделал.
Грант мрачно кивнул:
– Есть предположения. Скорее всего, это научное любопытство. Или сочувствие к низшей форме жизни. Возможно, ты не считаешь, что человек, сумевший уйти в отрыв, получил монополию на развитие.
У Джо глаза блеснули под солнцем.
– Любопытство? А что, пожалуй. Я об этом как-то не думал. – Он опустился на корточки. – Ты когда-нибудь задавался вопросом, почему муравей продвинулся так далеко и вдруг застрял? Почему создал почти идеальную социальную организацию и успокоился на этом? Что заставило его остановиться?
– Ну, в частности, давление голода.
– А еще зимняя спячка, – добавил долговязый. – Гибернация стирает память, накопленную за предыдущий сезон. И каждую весну муравей вынужден начинать сначала, с чистого листа. Никакой возможности учиться на ошибках, получать пользу от добытых знаний.
– Поэтому ты их кормишь…
– И отапливаю муравейник, – сказал Джо. – Они уже не нуждаются в гибернации. И по весне им не приходится начинать с нуля.
– А тележки?
– Я сделал парочку и оставил тут. Лет через десять муравьи сообразили, для чего они нужны.
Грант кивнул на дымоходы.
– До этого они уже сами додумались, – сказал Джо.
– А до чего еще додумались?
Джо устало пожал плечами:
– Понятия не имею.
– Как же так? Ты наблюдаешь за ними, хоть и записей не ведешь…
– Не наблюдаю уже почти пятнадцать лет. Только сейчас пришел, потому что тебя услышал. Не забавляют меня больше эти муравьи, знаешь ли.