И только когда он почти поравнялся с парадным входом, до него вдруг дошло, что машины и след простыл. От недоумения он просто окаменел. Он же оставил ее здесь – в чем в чем, а в этом он был уверен. Да разве мыслимо, чтобы он тормознул поодаль на обочине и прошел по подъездной аллее пешком, а теперь совершенно забыл об этом?
Круто повернувшись, он зашагал по аллее прочь от дома, клацая каблуками по кирпичам и повторяя про себя: «Черт возьми, я же ехал по этой аллее, помню отчетливо». Обернулся еще раз: машины не было ни перед домом, ни по всему полукружью аллеи. Бросился бегом к дороге, – наверное, какие-нибудь сорванцы брели мимо и от нечего делать решили выкатить машину с аллеи на шоссе. Бессмысленная подростковая выходка, а теперь проказники прячутся где-то поблизости и хихикают, глядя, как он мечется в поисках пропавшей таратайки. Да нет, сказал он себе, этого тоже не может быть: он поставил рычаг автоматической коробки скоростей в положение «Парковка» и запер дверцы. Если они не разбили стекло и не забрались в машину, им бы нипочем не стронуть ее с места.
Кирпичная подъездная аллея оборвалась, но никакой дороги дальше не оказалось. Лужайка да и аллея кончались там же, где и раньше, но дальше путь преграждала лесная чаща. Первозданная, темная, густая, с перепутанными ветвями – на том самом месте, где было шоссе, поднимались вековые стволы. Ноздрей коснулся сырой запах древесной плесени, и где-то впереди во мгле заухала сова.
Он обернулся вновь лицом к дому и увидел освещенные окна. А этого тем более быть не может, сказал он себе, пытаясь сохранить рассудок. В доме ни души, зажечь свет некому. Да и электричество скорее всего отключено.
Но освещенные окна твердили свое. Вне всякого сомнения, окна были освещены. За спиной Латимер слышал странные лесные шорохи, и в чаще ухали уже две совы, переговариваясь друг с другом.
Вопреки собственной воле, не веря своим глазам, он двинулся по аллее к дому. Ну должно же отыскаться хоть какое-то объяснение! Может, если б оно отыскалось, все оказалось бы, в сущности, очень просто. Наверное, он так или иначе сбился с курса, как сбился поутру, свернув не на ту дорогу. У него случился провал в памяти, по неизвестным и, не исключено, неприятным причинам он на время лишился чувств. Может даже, это вовсе не тот дом, который он осматривал, хотя по всем признакам, нравится или нет, дом был тот же самый.
Он прошаркал по кирпичам и поднялся по ступенькам к двери. И не успел одолеть последнюю ступеньку, как дверь распахнулась. Появился человек в ливрее и тут же отступил в сторону, приглашая войти.
– Вы слегка припоздали, сэр, – объявил человек. – Мы поджидали вас немного раньше. Другие только что сели обедать, решив, что вы задержались по не зависящим от вас обстоятельствам. Однако ваш прибор ждет вас.
Латимер застыл в нерешительности.
– Все в порядке, сэр, – заверил человек. – За исключением особо торжественных случаев, у нас не принято переодеваться к обеду. Можете садиться за стол прямо так, как есть.
В вестибюле горели короткие свечи, воткнутые в специальные гнезда на стене. Там же, на стенах, появились картины, а на полу рядком выстроились кушеточки и вдобавок несколько стульев. Из столовой доносился приглушенный разговор. Дворецкий запер входную дверь и направился в глубь дома.
– Будьте любезны следовать за мной, сэр.
Все это, конечно, смахивало на безумие. Этого никак не могло быть. Его одолели видения. Он по-прежнему стоит на кирпичной аллее, у него за спиной лесная чаща, где ухают совы, и ему мерещится тускло освещенный вестибюль, мерещится, что в столовой слышится говор и смех.
– Сэр, – поторопил дворецкий, – пожалуйста, не мешкайте.
– Но я ничего не понимаю. Я же был здесь час назад…
– Все остальные ждут вас, сэр. Они предвкушали встречу с вами. Не надо злоупотреблять их терпением.
– Ладно, – согласился Латимер. – Не стану злоупотреблять.
У входа в столовую дворецкий снова отступил в сторону, освобождая ему дорогу. За длинным, элегантно накрытым столом сидели люди. В канделябрах сияли тонкие свечи. У дальней стены стояли в ряд одинаково наряженные подавальщицы. Буфет сверкал фарфором и хрусталем, а на столе красовались букеты цветов.
Мужчина в зеленой спортивной рубашке и вельветовой куртке поднялся со своего места и помахал рукой.
– Латимер, идите сюда! Вы ведь Латимер, не так ли?
– Ну да, я Латимер.
– Ваше место здесь, рядом с Инид и со мной. Не будем сейчас тратить время на то, чтобы представлять вам все наше общество. Это успеется.
Латимер подошел к столу, едва чувствуя пол под ногами, двигаясь как в тумане. Мужчина поджидал его стоя, потом протянул мускулистую руку. Латимер подал ему свою. Рукопожатие было крепким и сердечным.
– Моя фамилия Андервуд, – сказал мужчина. – Давайте садитесь. Никаких условностей. Мы только что принялись за суп. Если ваш остыл, можно его заменить.
– Спасибо, – отозвался Латимер. – С супом наверняка все в порядке.
Его соседка с другой стороны, Инид, произнесла:
– Мы вас ждали. Нам было известно, что вы приедете, но вы так замешкались…
– Одним требуется меньше времени, – перебил Андервуд, – другим больше. Вполне обычное дело.
– Но я ничего не понимаю, – посетовал Латимер. – Не понимаю, что тут происходит.
– Поймете, – заверил Андервуд. – По сути, ничего особенного.
– Ешьте суп, – предложила Инид. – Он по-настоящему хорош. Даже превосходен. Фирменная похлебка из рыбы и моллюсков с овощами.
Инид была миниатюрной брюнеткой с темными глазами, излучающими странную эмоциональную силу. Латимер взял ложку, зачерпнул суп. Инид оказалась права: он был превосходен.
Человек, сидящий напротив Латимера, представился:
– Меня зовут Чарли. Позже поговорим. Обязуемся ответить на любые ваши вопросы.
Женщина, соседка Чарли, добавила:
– Знаете, мы и сами мало что понимаем. Но тут очень славно. Мое имя Алиса.
Подавальщицы убрали опустевшие суповые миски и внесли салаты. Фарфор и хрусталь в буфете посверкивали в отблеске свечей. Цветы на столе оказались пионами. Всего за столом сидели восемь человек, считая и его самого.
– Но понимаете, – сказал Латимер, – я же хотел всего-навсего осмотреть дом…
– Точно так же произошло и со всеми нами, – ответил Андервуд. – И не вчера. С интервалом по году и более. Не знаю, сколько лет назад это началось. Джонатон, вон тот в конце стола, старичок с бородой, появился здесь первым. А потом и остальные, все поодиночке.
– Этот дом, – провозгласила Инид, – мышеловка, и приманка выбрана отменная. А мы мыши, угодившие в мышеловку.
– В ее устах это звучит как кошмар, – вмешалась Алиса с другой стороны стола. – Но кошмаром здесь и не пахнет. О нас заботятся, и очень старательно. В доме штат прислуги, которая готовит и подает на стол, стелет нам постель, содержит все в чистоте и порядке.
– Но кому понадобилось заманивать нас в мышеловку?
– А вот это, – сказал Андервуд, – вопрос, на который каждый из нас пытался и пытается найти ответ. Правда, один или двое смирились и махнули на все рукой. На этот счет возникло несколько теорий, но все они остаются бездоказательными. Вообще-то я иногда недоумеваю: а зачем они нужны, доказательства? Нам что, станет легче, если мы познакомимся с теми, кто держит нас в плену?
Мышеловка, и приманка выбрана отменная, повторил про себя Латимер. И в самом деле отменная. Испытал же он мгновенное инстинктивное влечение к этому дому – всего-то ехал мимо, а влечение полыхнуло и захватило его.
Салат был великолепен, и мясо с печеной картошкой не хуже. А такого роскошного рисового пудинга Латимер и не пробовал никогда. Вопреки собственной воле пришлось признать, что еда, как и живая остроумная болтовня за столом, доставили ему удовольствие. Покончив с ужином, все перешли в гостиную и расселись перед исполинским мраморным камином, где пылал огонь.
– Даже летом, – сказала Инид, – здесь по вечерам бывает прохладно. Может, это даже к лучшему – люблю сидеть у огня. Мы зажигаем камин почти каждый вечер.
– Мы? – переспросил Латимер. – Вы произнесли это так, словно все вы тут принадлежите к одному клану.
– К одной стае. Или, пожалуй, к одной шайке. Собратья-заговорщики, хоть заговора нет и в помине. Мы отлично ладим друг с другом. Вот единственное, что тут по-настоящему хорошо: мы отлично ладим друг с другом.
К Латимеру подошел бородач, сидевший в конце стола.
– Меня зовут Джонатон, – сказал он. – За обедом мы с вами сидели слишком далеко для знакомства.
– Мне сказали, – откликнулся Латимер, – что вы живете здесь дольше всех.
– Теперь – да. Года два назад самым опытным старожилом был Питер. Мы его так и называли – старина Пит.
– Называли?
– Он умер, – пояснила Инид. – Потому-то теперь нашлось место для вас. Понимаете, дом рассчитан на определенное количество жильцов, и не больше.
– Значит, на то, чтобы найти замену умершему, ушло целых два года?
– У меня есть подозрение, – заметил Джонатон, – что все мы принадлежим к какому-то строго очерченному кругу. Мне сдается даже, что надо пройти весьма суровый отбор, прежде чем вашу кандидатуру начнут принимать во внимание.
– Это-то и ставит меня в тупик, – признался Латимер. – Должен же быть некий общий фактор, объединяющий всю группу. Возможно, дело в роде наших занятий?
– Совершенно уверен в этом, – согласился Джонатон. – Вы ведь художник, не так ли?
Латимер утвердительно кивнул.
– А Инид поэтесса, и очень талантливая. Я занимаюсь философией, хоть и не считаю себя большим философом. Дороти романистка, а Алиса музыкант. Она пианистка и не только играет, но и сочиняет музыку. С Дороти и Джейн вы пока незнакомы.
– Пока нет. Я, наверное, догадываюсь, кто они, но незнаком.
– Познакомитесь, – заверила Инид. – Сегодня же вечером. Наша община так мала, что незнакомых в ней быть просто не может.
– Могу я предложить вам что-нибудь выпить? – осведомился Джонатон.