Она не улыбнулась в ответ, и он встревожился, не сказал ли бестактность. Быстро воспроизведя в памяти собственные слова, решил, что беспокоится зря. Начальник отдела разработки сновидений просто не может вести себя бестактно. Ты умеешь управлять людьми – без этого попросту никак. И ты точно так же умеешь управлять выражением собственного лица, когда говоришь одно, а в мыслях совсем другое.
Нет, его слова прозвучали как комплимент, причем вполне уместный. Так что она должна была улыбнуться. И отсутствие ответной улыбки может что-то означать – а может и не означать ничего, кроме того, что Люсинда Сайлоун умная женщина. Норман Блейн не сомневался в ее уме, а также в хладнокровии, какого не встречал еще ни у кого из клиентов.
Хотя в хладнокровии самом по себе нет ничего необычного. Бывали здесь хладнокровные и расчетливые, которые все продумали заранее и знали, на что идут. Бывали и другие, отрезавшие себе все пути к отступлению.
– Желаете погрузиться в Сон?
Она кивнула.
– И вы хотите сновидение?
– И сновидение, – подтвердила она.
– Полагаю, вы все как следует обдумали. Будь у вас хоть малейшие сомнения, вы бы наверняка не пришли.
– Я все обдумала, – сказала она, – и у меня нет никаких сомнений.
– У вас еще есть время. У вас будет возможность передумать до последнего момента. Нам крайне важно, чтобы вы четко зафиксировали в мозгу этот факт.
– Я не передумаю.
– И все же мы исходим из предположения, что вы можете передумать. Мы не пытаемся вас переубедить, но вы должны в полной мере понимать, что решать вам. У вас нет перед нами никаких обязательств, сколь бы далеко ни зашла процедура. Предположим, сновидение уже сформировано и введено в систему, и вы внесли полагающуюся плату и даже легли в хранилище – но у вас еще есть шанс отказаться. В таком случае сновидение будет уничтожено, вам вернут деньги и все записи будут стерты. Все будет выглядеть так, будто мы никогда вас не видели.
– Я все понимаю, – ответила она.
– Ну, раз понимаете – продолжим, – спокойно кивнул Блейн. Взяв карандаш, он вписал ее имя и классификацию в бланк заявления. – Возраст?
– Двадцать девять лет.
– Замужем?
– Нет.
– Дети?
– Нет.
– Ближайшие родственники?
– Тетя.
– Имя?
Она назвала имя тети, и он записал его вместе с адресом, возрастом и классификацией.
– Другие есть?
– Больше никого.
– А ваши родители?
Люсинда Сайлоун ответила, что родители давно умерли и она была единственным ребенком. Она назвала имена родителей, их классификации, возраст на день смерти, последнее место жительства, место похорон.
– Вы это будете проверять? – спросила она.
– Мы все проверяем.
Именно в такой момент большинство заявителей – даже те, кому нечего было скрывать, – начинали слегка нервничать, лихорадочно искали в памяти некий давно забытый инцидент, который мог бы вызвать стыд или стать непреодолимой помехой.
Люсинда Сайлоун нисколько не нервничала. Она просто сидела, ожидая новых вопросов.
Норман Блейн спросил ее обо всем, что полагалось: номер гильдии, номер карточки, имя непосредственного начальника, дата последнего медосмотра, психические или физические дефекты или заболевания и прочие банальности, составлявшие подробности повседневной жизни.
Закончив, он положил карандаш.
– Все еще никаких сомнений?
Она покачала головой.
– Я постоянно возвращаюсь к этому вопросу, – сказал Блейн, – чтобы полностью убедиться, что вы пришли к нам добровольно. Иначе у нас нет никаких законных оснований. Помимо того, есть вопрос этики…
– Понимаю, – сказала она. – В этичности вам не откажешь.
Это могла быть ирония, и если так, то весьма тонкая.
– Нам никуда от этого не деться, – ответил он. – Чтобы выжить, мы должны придерживаться самых высоких этических принципов. Вы отдаете нам на хранение свое тело на многие годы. Более того, вы отдаете ваш разум, хоть и в меньшей степени. В процессе работы с вами мы получаем самые сокровенные знания о вашей жизни. Чтобы продолжать заниматься своим делом, нам требуется полное доверие не только клиентов, но и общественности. Малейший намек на скандал…
– У вас никогда не случалось скандалов?
– В самом начале было несколько. О них давно забыли; по крайней мере, мы на это надеемся. Именно после тех скандалов наша гильдия поняла, насколько важно иметь незапятнанную профессиональную репутацию. Скандал в любой другой гильдии – не более чем правовой вопрос, который может быть решен в суде, а затем прощен и забыт. Но нам никто ничего не простит и не забудет – мы этого попросту не переживем.
Норман Блейн ощутил гордость за свою работу – светлую, спокойную гордость человека, хорошо делающего свое дело. И подобные чувства испытывал не только он, но и все в Центре. Сколь бы легкомысленно они ни говорили о работе между собой, в глубине души каждый гордился ею.
– Такое впечатление, – заметила она, – что у вас работают очень преданные своему делу люди.
Снова ирония? Или попытка польстить в ответ? Он едва заметно улыбнулся.
– Вряд ли, – сказал он. – По крайней мере, мы никогда об этом не думали.
Блейн знал, что это не вполне правда, поскольку каждый наверняка хотя бы изредка задумывался о профессии и о своем месте в ней. Естественно, никто не говорил об этом вслух.
Странная ситуация, решил он. С одной стороны любовь к своему делу и беззаветная преданность гильдии, а с другой – существующие на фоне этой любви и преданности яростная конкуренция и жестокая политика Центра.
Взять, к примеру, Джона Ремера. Его, несмотря на многие годы работы, собираются отстранить от должности. Об этом уже давно идут разговоры по всему Центру. Какое-то отношение к этому имеет Фаррис, какое-то – Лью Гизи; упоминались и другие. Сам Блейн, например, упоминался как один из возможных кандидатов на должность Ремера. Слава богу, все эти годы он держался в стороне от политики Центра – слишком уж много от нее было головной боли. Норману Блейну вполне хватало его собственных обязанностей.
Хотя, подумал он, было бы не так уж и плохо получить должность Ремера. Она выше по карьерной лестнице, за нее лучше платят, и если он будет больше зарабатывать, ему, быть может, удастся уговорить Гарриет уйти с журналистской работы, и тогда…
Блейн заставил себя вернуться к более насущным задачам.
– Есть ряд соображений, которые вам следует принять во внимание, – сказал он сидевшей напротив женщине. – Вы должны осознавать все последствия вашего решения. Вы должны понимать, что пробудитесь в среде, не похожей на привычную вам. В течение вашего сна планеты не будут стоять на месте; они разовьются – по крайней мере, мы на это надеемся. Многое изменится. Стиль одежды и поведения, мышление, речь, взгляды – все будет иным. Вы проснетесь чужой в мире, ушедшем далеко вперед. Для него вы будете чересчур старомодной.
В обществе возникнут проблемы, о которых мы сейчас не имеем ни малейшего представления, – продолжал он. – Могут образоваться новые правительства, изменятся обычаи. То, что сегодня считается незаконным, станет вполне приемлемым; то, что приемлемо и законно сегодня, сделается возмутительным или преступным. Всех ваших друзей не будет в живых…
– У меня нет друзей, – сказала Люсинда Сайлоун.
Блейн пропустил ее слова мимо ушей.
– Я просто пытаюсь объяснить, что после того, как проснетесь, вы не сможете шагнуть отсюда прямо в мир, поскольку этот мир уже не будет вашим. Ваш мир будет уже много лет как мертв. Вам придется заново приспосабливаться, пройти курс адаптации. В некоторых случаях – зависит от личности самого проснувшегося, а еще больше от культурных перемен – на адаптацию потребуется значительное время, поскольку нам придется не только познакомить вас с происшедшими за время вашего сна изменениями, но и помочь вам эти изменения принять. И пока вы не приспособитесь не только к новой информации, но и к новой культуре, мы вас не отпустим. Чтобы жить обычной жизнью в мире, в котором вы проснетесь, вы должны будете воспринимать его так, словно в нем родились; по сути, вы должны стать его частью. И как правило, это крайне долгий и мучительный процесс.
– Я понимаю, – сказала она. – Согласна на все ваши условия.
Люсинда Сайлоун ни разу не поколебалась. Казалось, она ни о чем не сожалела и ничто ее не волновало. Она оставалась столь же хладнокровной, как и в тот миг, когда вошла в кабинет.
– А теперь, – сказал Блейн, – хотелось бы узнать причину.
– Причину?
– Причину, по которой вы хотите погрузиться в Сон.
– Вы и ее станете проверять?
– Да, станем. У нас не должно остаться никаких сомнений. Причины бывают самые разные, и их куда больше, чем вам может показаться.
Блейн продолжал говорить, давая ей шанс наконец решиться и сказать правду. Как правило, для клиента это бывало самой сложной задачей.
– Некоторые, – сказал он, – уходят в Сон, поскольку страдают неизлечимой в данный момент болезнью. Они заключают контракт не на какой-то определенный срок, а лишь до того дня, когда будет найдено лекарство. Есть те, кто хочет встретиться с любимым человеком, который сейчас путешествует к звездам, – переждать на Земле субъективное время сверхсветовых перелетов. Есть и такие, кто желает проснуться богатым, сделав выгодное вложение капитала. Обычно мы стараемся их отговорить, призываем на помощь наших экономистов, которые пытаются доказать, что…
– А простой тоски вам недостаточно? – прервала его Люсинда. – Всего лишь тоски?
Блейн вписал «тоску» в качестве причины и отложил заявление в сторону.
– Можете поставить свою подпись позже.
– Я готова подписать прямо сейчас.
– Мы бы предпочли, чтобы вы немного подождали.
Блейн крутил в пальцах карандаш, пытаясь понять, почему эта клиентка так его беспокоит. С Люсиндой Сайлоун было что-то не так, и он не мог понять, что именно, несмотря на свой огромный опыт.
– Если хотите, – предложил он, – мы обсудим ваше сновидение. Обычно этого не делаем, но…