– Похоже, теперь тут обретается не очень-то много народу, – заметил Герб.
– Правду говоря, не очень, – признал Дэниел Бун. – Старуха как раз говорила мне, что завтра же надо перебраться поближе к соседям. Ей становится ужасно одиноко. А ближайший народ живет в десяти милях, во-он тама.
Он указал на север, где силуэт города вырисовывался словно далекий горный хребет, поблескивая мраморными валами и кирпичными шпилями.
– Послушайте, – сказал я, – вы хотите сказать, что до ближайших соседей отсюда целых десять миль?!
– Определенно. В паре миль к западу жили Смиты, но этой весной они выехали, отправились на юг. Утверждали, что там охотиться лучше.
Он печально покачал головой.
– Может, оно и верно насчет охоты. Я и сам немало охочусь, да только я еще люблю немного покопаться в земле. А целинные земли подымать трудно. У меня в этом году вполне приличный урожай кабачков и морковки. Да и картоха нехудо уродилась.
– Но раньше тут жило очень много народу, – настаивал я. – Целые тысячи человек, может, даже миллионы.
– Слыхал я об этом, – согласился старик, – но не могу сказать, есть ли в том хоть крупица правды. Должно быть, это было сильно давно. Кто-то ж повыстроил все эти дома, хотя чего это ради, даже не представляю.
Вид у комнат редакции «Глобуса» был запущенный, повсюду лежал толстый слой пыли, а тишина стояла чуть ли не такая же осязаемая, как и пыль.
Что-то здесь изменилось, но это по-прежнему была редакция газеты. Чтобы вернуть сюда жизнь, не хватало немногого – шума голосов и торопливого бормотания типографских прессов.
Вся мебель была на месте, а вокруг большого редакционного стола кружком стояли стулья. Пыль от наших шагов вздымалась в воздух целыми облаками, заставляя нас неудержимо чихать.
Я прошел прямо в темный угол комнаты; я был уверен, что найду там то, что нам надо.
Там лежали старые связки газет, такие старые, что их страницы крошились под пальцами, а бумага так пожелтела от времени, что кое-где текст читался едва-едва.
Я отнес одну из пачек к окну и посмотрел на дату. 14 сентября 2143 года – более 300 лет назад!
Броский заголовок восклицал: «Безработные бунтовщики в Вашингтоне!»
Мы торопливо перелистали страницы. И постепенно первые полосы этих газет, впервые увидевшие свет более трехсот лет назад, составились в рассказ, красноречиво объясняющий молчание города, видневшегося за разбитыми и заколоченными окнами.
«Акции рухнули до самой нижней точки за последние десять лет!» – кричал один заголовок. «Конгресс одобрил проект фонда помощи безработным», – гласил другой, а третий сообщал: «Налогоплательщики отказываются платить». После этого события развивались все быстрей и быстрей: «Объявлен мораторий на выплаты», «Банки на вынужденных каникулах», «Войска против толп голодающих», «Конгресс сдался и разошелся по домам», «На Востоке свирепствует эпидемия», «Президент объявил состояние национального бедствия», «Британское правительство ушло в отставку», «Во Франции свирепствуют бесчинствующие толпы», «Крах американского правительства».
А на страницах финансовой и деловой хроники, выписанные помельче и поскромнее, были отражены события, кричавшие с первых полос. Множество историй о закрывшихся предприятиях, о рухнувших корпорациях, сообщения о спаде в торговле, растущей безработице и бездействующих заводах и фабриках.
Триста лет назад цивилизация рухнула под одним лишь давлением собственной надстройки. В пожелтевших стопках газет содержался не весь рассказ, но остальное легко было додумать.
– Весь мир свихнулся, – сказал Герб.
– Ага. Как тот парень, что сиганул.
Все было ясно как день. Спад в экономике, растущая безработица, жестокое налогообложение, чтобы платить безработным пособие и пытаться вернуть процветание, а владельцы собственности были не в состоянии платить такие налоги. Порочный круг.
Герб рылся во мраке у картотеки. Потом снова вышел на свет, перепачканный пылью с головы до ног.
– Там пачки лет за двадцать – тридцать, – сказал он, – и мы взяли самые свежие. Но вот что я нашел позади картотечного ящика. Наверно, она туда упала, и никто не потрудился вытащить.
И протянул мне старую измятую газету, такую хрупкую от возраста, что я испугался, как бы она не рассыпалась в пыль от одного лишь прикосновения.
– За картотекой был всякий хлам, – сказал Герб, – другие газеты тоже. Тоже старые, но эта древней всех.
Я взглянул на дату: 16 апреля 1985 года.
Этой пожелтевшей газете было почти пятьсот лет! Она вышла из типографии всего лишь через тридцать пять лет после нашего с Гербом отправления в будущее!
И все эти годы она лежала позади картотеки. Ящик картотеки большой и тяжелый, а уборщики в газетных редакциях никогда не славились своей аккуратностью.
И что-то меня все время тревожило. Негромкий шепот в глубине моих мозгов, где-то у основания черепа, все твердил и твердил, что надо кое-что вспомнить.
Я отшвырнул старую газету на стол и подошел к окну. Большая часть стекол была разбита, а уцелевшие были покрыты таким слоем грязи, что стали совсем непрозрачными. Сквозь выбитую секцию я выглянул наружу.
За окном лежал город – почти такой, каким я его запомнил. Башня Джексона еще стояла – самое высокое строение там, в 1950-м, но теперь над ней возвышались три или четыре других дома. Шпиль старого собора исчез, и я пожалел об этом – шпиль был довольно-таки симпатичный. Я частенько смотрел на него через это самое окно сквозь туманную морось дождичка ранней весной или сквозь призрачную кисею первого снегопада. Шпиля недоставало, но башня Джексона была на месте, равно как и многие другие узнаваемые здания.
И все они выглядели очень одинокими – одинокими и недоумевающими, словно пес, которого спихнули с кресла, а он-то считал его своим собственным. Окна их пялились на свет пустыми глазницами, не оживляемые ни единым огоньком. А краски домов выцвели и пожухли, стертые прокатившимися над ними годами!
Уж лучше бы города не было, сказал я себе, уж лучше бы бомбежки сровняли его с лицом земли. Потому что, как это ни ужасно, разрушенный город можно понять и принять. Но невозможно ни понять, ни примириться с городом, который просто брошен умирать в одиночестве.
А люди?!
При мысли о них я почувствовал, как мороз продирает по коже. Неужто все они стали такими, как старик Дэниел Бун? Мы видели, как живет его семья, и это отнюдь не привлекательный образ жизни. Эти люди скатились в прошлое, забыли печатное слово, извратили старые истины и историю человечества, превратив их в сумасбродные легенды.
Понять, как это случилось, довольно просто: вытащите из-под цивилизации ее экономические костыли, и уж тогда бед не оберешься. Сперва будет бессмысленный вандализм и еще более бессмысленное разрушение, порожденное пламенем классовой ненависти, а когда после оргии разрушения ненависть угаснет – возникнет ярость, и еще больший вандализм, и снова ненависть, но порожденная яростью.
Однако как бы низко ни падал человек, он вновь поднимался на ноги – такова его природа; он всегда был упрямым малым.
Но как видно, в этот раз встать на ноги человек не сумел. Та цивилизация, что была известна нам с Гербом, рухнула лет триста назад, но человек до сих пор спокойно жил в тени своего прежнего величия, не испытывая вдохновения при взгляде на горами вздымающиеся в небеса блоки обработанного камня.
Что-то тут не то. Что-то пошло чертовски наперекосяк.
Кружащаяся в воздухе пыль щекотала мне ноздри, и я вдруг почувствовал, как горит пересохшее горло – мне хотелось пива. Если б я только мог по-соседски забежать к Датчмену…
И тут меня словно пыльным мешком накрыли – выплыла та штука, что весь день вертелась на грани моего сознания.
Я вспомнил лицо Билли Ларсона и его шевелящиеся от волнения уши, когда он подскакивал от нетерпения изложить свою байку про солнечные пятна.
– Боже мой, Герб, до меня дошло! – с криком отвернулся я от окна.
Герб скривился – по-моему, он решил, что я свихнулся.
– Теперь я понял, что случилось, – сказал я. – Надо раздобыть телескоп.
– Слушай, Майк, если у тебя…
Но я прервал его восклицанием:
– Это солнечные пятна!
– Пятна?! – выдавил он.
– Наверняка не осталось ни единого.
Моя догадка оказалась верной.
Пятен на солнце не было – теперь оно было огромным огненным шаром без единого темного пятнышка.
На поиски у нас ушло целых два дня, пока среди хлама на месте бывшего ювелирного магазина мы не отыскали мощный полевой бинокль. Большинство магазинов и складов были обобраны до нитки. Похоже, сперва, после падения правительства, грабительские набеги совершали только время от времени, а потом начали грабить уже систематически.
– Герб, в словах Билли что-то есть. Много пятен – и на дворе веселые времена. Пятен нет – и все идет наперекосяк.
– Ага. Билли был довольно сообразителен. Знал свою науку так, что будь спок.
Я отчетливо представил себе Билли таким, каким он был тогда утром: глаза горят, уши шевелятся, а сам он пламенно толкует о пятнах на солнце.
Он говорил, что Уолл-стрит следует за солнечными циклами. Пятен много – и наступает деловой бум, а нет их – все летит к чертям.
Я вспомнил, как спросил его, что будет, если издать закон против солнечных пятен. Сдается, кто-то таки протащил этот закон через парламент.
В это трудно поверить, но факты налицо. Вот она, история, – лежит заплесневелыми кипами в редакции «Глобуса». В этих статьях рассказывается о том, как мир сошел с ума, когда бизнес сел на мель, о летящих в тартарары правительствах, об ордах голодающих, стирающих с лица земли нацию за нацией.
Я сжал голову руками и застонал. Мне бы теперь бокал пива – Луи так ловко запускал их вдоль стойки, холодненькие, покрытые пышной шапкой пены. Но пива тут не стало уже целые столетия назад. А все из-за солнечных пятен!
Ультрафиолетовые лучи, эндокринные железы и человеческое поведение – на эти ученые слова никто не обращал особого внимания, но эти штуки сыграли с человечеством весьма скверную шутку.