Вчера, когда мы прибыли к Урлэвынт, примарь сказал, что утром он пошлет в лес людей, они разыщут убитых и привезут их в село. Жена примаря услышала эти слова и, когда муж лег спать, отправилась к вдовам сообщить им горькую весть.
— Ваши мужья погибли!
— Где? Как?
— В лесу. На восточном склоне большого холма. Они стреляли в коммунистов, а те защищались и убили ваших мужей.
Вдовы быстро оделись и побежали к родственникам. Собралось человек двадцать, может быть даже больше. Мужчины захватили с собой фонари. И все эти люди отправились в лес искать тела убитых. Когда примарь узнал об этом, он быстро оделся и пришел в примарию. Он пришел спросить, что ему делать — может, он обязан вмешаться?
— Нет, — успокоил его Орош. — Не надо вмешиваться. Пусть они ищут тела своих родственников. Если найдут и привезут в село, тем лучше. Они избавят примарию от лишней заботы.
Между тем где-то снова пропел петух. А за ним другие… Я посмотрел на часы: они показывали полночь. Орош снова заснул. Цигэнуш по-прежнему боролся со своей болью. Цигэнуш метался в жару. И Резя пытался ему помочь единственным средством, которое было в его распоряжении, — мокрой тряпкой, которую он прикладывал к его лбу.
Сквозь ветер и непрекращающийся дождь мне вдруг послышался какой-то странный шум. Похоже было на то, что по улице движется толпа. Цигэнуш тоже услышал шум и сказал:
— Если ты собираешься выйти, захвати с собой револьвер.
Не успел я открыть дверь в сени, как Цигэнуш крикнул:
— Разбуди Ороша! И приготовьте гранаты. Они могут вам понадобиться.
Но Орош уже и сам проснулся. Потягиваясь и поправляя смятую одежду, он сказал с горькой улыбкой:
— Господи! Господи! Проклятые реакционеры — даже и выспаться не дают… Что еще там случилось?
— Жены убитых, — пояснил Цигэнуш; несмотря на жар, он был в сознании и думал о наших общих делах. — Жены и родственники… Они возвращаются из леса… Вместе с убитыми… Хороший предлог для политической агитации против нас.
— Да, — подтвердил Орош. — Отличный повод для агитации. Дураками они будут, если не воспользуются таким поводом. Но они не дураки.
Я вышел в сени, и Орош за мной. Мы вышли на крыльцо примарии. Ночь была темной и печальной. Уже явственно слышались женский плач и крики. Они наполнили ночь беспокойством и тоской. Вскоре показалась процессия. Впереди шли люди с зажженными фонарями. При свете фонарей мы увидели, что толпа гораздо больше, чем предполагал примарь. Там было человек сорок, не меньше. Некоторые были с ружьями.
Подойдя к примарии, толпа остановилась. Плакальщицы смолкли. Несколько мгновений раздавался только ропот дождя и вой ветра. Потом толпа молча расступилась, и мы увидели самодельные носилки, на которых несли тела убитых.
— Вы убили наших мужей!
— Как нам теперь жить?
— Вы убили наших кормильцев!
Послышались и мужские голоса: ругань и угрозы. Ветер подхватывал крики и разносил их по всему селу. Я никогда не был суеверным, но страстная ругань и проклятья женщин смутили меня.
— Гореть бы вам на вечном огне!
— Проклятье на вашу голову — убийцы!
Женские голоса тонули в грубой ругани и криках разгневанных мужчин. Толпа подступила ближе к примарии. Но мы были уже не одни. Рядом с нами стояли три человека в темных бурках, все трое с винтовками в руках. Они словно вынырнули из бездны и заняли место впереди нас. Это были Гынжи, которые сторожили примарию. Один из них подождал, пока крики немного утихли, и закричал сам, покрывая все голоса:
— Почему вы называете нас убийцами? Кто устроил засаду в лесу — мы или вы? Кто первым начал стрелять — мы или вы?
— Вы!.. Вы!..
— У-у-у!.. Лжецы!..
— Вы!.. Только вы виноваты!..
— Нет, вы!
Кто-то из толпы выстрелил в воздух. Гынжи немедленно ответили тем же.
Орош выдвинулся вперед и крикнул:
— Остановитесь! Вы сошли с ума? Мало вам двух убитых? Немедленно успокойтесь!.. Иначе…
Орош не сказал, что будет, если толпа не успокоится. Но люди, собравшиеся перед примарией, по-видимому, хорошо знали Ороша. Весь уезд Телиу уже успел узнать Ороша.
— Ладно, хватит! — примирительно сказал кто-то в толпе. — Давайте-ка лучше отнесем мертвых…
— Да-да, будет, — подхватил другой. — С этими шутки плохи… Они могут перестрелять нас всех…
Толпа послушалась. Люди, видимо, устали и были рады не вступать в новую драку. Плакальщицы снова принялись за свое дело. Под их заунывные крики толпа снова тронулась в путь. Мертвых понесли домой…
Мы в сопровождении Гынжей вернулись в примарию. Цигэнуш встретил нас осуждающим взглядом.
— Сколько их там было? — спросил он.
— Человек тридцать-сорок, — ответил я.
— Две гранаты, — сказал Цигэнуш, и в его голосе мне послышалась злоба страдающего человека. — Две гранаты — больше и не понадобилось бы… Эх, жаль, что я вышел из строя…
Орош осуждающе посмотрел на него и сказал:
— Жалеть нечего… Они ведь ничего не сделали, только покричали. И спокойно разошлись по домам. Зачем нам лезть на рожон? Ты не хуже меня знаешь наше правило: пользоваться оружием только для самозащиты.
— Чепуха! — сказал Цигэнуш прежним тоном. — Любое правило можно толковать по-разному…
Орош явно хотел переменить тему, но тут вмешался один из Гынжей. Это был молодой человек, высокий, сутулый. Выражение его некрасивого лица с низким лбом изобличало, как у всех Гынжей, непреклонность. Он был еще очень молод, но, как выяснилось, уже успел побывать на войне.
— Я тебя не понимаю, — сказал он Орошу. — Идет у нас теперь классовая война или не идет? А если идет, то почему мы не воспользовались таким удобным поводом, чтобы избавиться от классового врага? Почему мы его не ликвидировали? Так-то лучше было бы…
Орош сначала рассмеялся, потом нахмурился:
— Мы никого не имеем права ликвидировать. Никого… Мы обязаны растолковать людям правду и сделать их своими сторонниками. Быть может, в толпе, которая остановилась перед примарией, и были классовые враги. Но я убежден, что их не так уж много. А остальные — люди темные, невежественные или сбитые с толку, не понимающие, что происходит. Зачем их ликвидировать? Завтра они будут с нами. Во всяком случае, большинство из них.
Цигэнуш, по-видимому, понял, что он перегнул палку. Он лежал, закинув жилистые руки за голову, стиснув зубы, чтобы не кричать от боли. Вдруг он сказал:
— Кажется, у меня снова жар — думаю, градусов сорок, не меньше… В таком состоянии человек может ляпнуть все, что угодно. На другой день он сам ничего не вспомнит…
Все молчали. Только ветер продолжал однообразно завывать за тонкими стенами примарии и время от времени рвать ее ветхую крышу. Только дождь продолжал шуметь за окнами, окутанными непроглядной тьмой осенней ночи.
Дождь и ветер…
Дождь и ветер…
Дождь и ветер…
Я закрыл глаза и снова увидел золотые ворота.
— Скажи мне, Орзу, как ты могла выйти замуж за пожилого человека?
— Он сумел убедить отца и мать, что у него много денег и что это принесет мне счастье: всю жизнь у меня будут деньги, деньги. И я покорилась воле родителей.
— И ты была счастлива?
— Какое там счастье, если он ни разу меня не поцеловал?
— Но почему? Этого я не могу понять…
— Чего тут понимать? Мой муж был одержим с юных лет одной мыслью, одним желанием: разбогатеть. Он работал день и ночь — зарабатывал деньги. Когда ему показалось, что уже заработано достаточно, он отправился искать себе жену. Ему было пятьдесят лет, когда он на мне женился. А до этого он не знал женщин. Он ничего не знал. Ничего не умел. Он зарабатывал деньги.
Я поднимаюсь на крыльцо и вхожу в лавку вдовы господина Акопа. В лавку, над которой висит аляповатая вывеска с синими буквами: «Разные товары». Жаркий полдень. Город как будто вымер, на улицах ни души. И в лавке сидит только Орзу. Она сидит за прилавком и дожидается покупателей. Но покупатели не идут…
Орзу наполнила тарелку орехами и поставила ее на прилавок.
— Грецкие орехи первого сорта, — говорит она. — Я страсть как люблю грецкие огрехи — они не только сладкие, но и пахучие. Угощайся!
Я попробовал — они и в самом деле были вкусные.
— Моей матери тоже нравились грецкие орехи, — продолжает Орзу. — Акоп посмеивался: «Вы съедите весь мой товар. Оставьте немного и для покупателей». Он был добрым, мой Акоп. Мама его любила. Мне он тоже нравился…
— Отчего он умер? Ведь он не был таким уж старым, мог бы еще пожить, растить своих детей.
Орзу набивает рот орехами, долго жует их, потом отвечает:
— Умер он от сердца. У него сдало сердце. В то утро он встал, как обычно, и ушел в ванную побриться. У него была густая, щетинистая борода, и ему приходилось бриться каждый день. И вот он побрил правую щеку, а когда дело дошло до левой, бритва выпала у него из рук и он упал. Я услышала стук и побежала в ванную. Кое-как перенесла его в комнату и уложила в постель, расстегнула рубашку и даже брызнула на грудь холодной водой… Но было уже поздно… он умер…
Она снова набивает полный рот и начинает медленно жевать. Вдруг кто-то резко открыл дверь, и в лавку вбежал запыхавшийся мальчуган, белоголовый, с прыщавым лицом. Он был без шапки и босой.
— Тетя Орзу, меня мама послала сказать, чтобы вы дали нам в долг свечку и коробочку спичек, потому как мой братан Василе умирает, а мама сказала, что нельзя ему умереть без свечки в руках…
Орзу, видимо, знает мальчика. Она идет к полке, достает свечку и спички и передает их мальчику. Потом она дает ему горсть орехов, но мальчик их не берет.
— Что мне с ними делать, тетенька? Мой братан Василе умирает, а ежели он умирает, то ему уже не до орехов, а ежели он не может есть орехи, как же мне их есть?
Мальчик стремглав выбегает из лавки, оставляя дверь открытой. Мы видим, как он бежит по улице, поднимая пыль своими босыми ножками. Орзу смотрит ему вслед и слабо улыбается.