Бадуляса — это село, расположенное неподалеку от нашего. Одна из сестер моего отца вышла замуж за некоего Цуркана из Бадулясы. Сестра отца вскоре умерла. Цуркан снова женился. Новая жена Цуркана считала, что она тоже родня моему отцу — ведь она заняла место его сестры. И она приходила к нам в гости. Она приходила в сопровождении мужа и дочурки, которую звали Стелуца. В прошлом году Стелуце исполнилось четырнадцать лет. Рядом с их домом жил старик вдовец. Однажды он позвал Стелуцу и попросил ее убрать в его комнате. Девочка согласилась. Она перешла улицу и вошла в домик вдовца. И больше не вернулась… Старик изнасиловал ее и задушил. Потом сунул мертвое тело в мешок, дождался темноты и отнес его в поле. Там в канаве среди виноградников нашли через три дня труп. Стелуцу похоронили. Это были красивые похороны. Съехалось множество людей из всех окрестных деревень. Я тоже был на похоронах. А вскоре дознались, кто убил Стелуцу. Вдовец во всем признался… Дядя Цуркан и его жена продали свой дом, землю, виноградник и переехали в Турну. Там они поселились на окраине. Что бы ни случилось, а жизнь продолжается…
Я часто бегал смотреть, как Абрам Калеб кроет новым железом крышу нашей деревенской церкви. Сулейман снимал старое, ржавое и бросал его наземь. Увидев меня, он старался кинуть так, чтобы попасть мне по голове. Почему? Разве я сделал ему что-нибудь плохое? Нет, я не сделал ему ничего плохого. Почему же он пытался разбить мне голову? Просто чтобы позабавиться. Есть люди, которых подобные вещи забавляют.
Однажды моя мать спросила мадам Калеб:
— Где вы нашли этого башибузука?
— На окраине Турну, где живут турки. Он голодал, и Абрам его пожалел, взял к себе в ученики. Вот уже больше года турок ездит с нами — куда мы, туда и он. Когда Абрам получает расчет, он выделяет часть денег и Сулейману.
— А турок работает?
— Когда пригрозишь ему кочергой. Иначе развалится на травке и будет дрыхнуть до вечера. Уж очень он любит спать…
Видя, что я все время верчусь около церкви и задираю голову, господин Калеб кричал с крыши:
— Подымись сюда, Лохматый!
— Боюсь, ваш турок сбросит меня обратно.
— Турок — хороший парень, ничего плохого он тебе не сделает.
В селе меня прозвали Зубастый. Госпожа Калеб — Курносый. А вот господин Калеб придумал мне новую кличку — Лохматый. Мое настоящее имя никого не интересовало. Никто его даже не знал. Каждый называл меня, как ему заблагорассудится. Разговаривая с господином Калебом, я слегка придуривался. На самом деле я ни капельки не боялся Сулеймана. Он корчил страшные рожи? Подумаешь, я отвечал ему тем же. Он угрожал мне кулаком? Я тут же хватал камень и делал вид, что хочу запустить этим камнем ему в голову. Башибузуку это нравилось. И он начинал смеяться, показывая свои зубы, порченые желтые зубы.
— Поднимайся сюда, чертенок, давай мириться!
Я легко поднимался по лесам, влезал на крышу и шел туда, где работал кровельщик. Абрам Калеб откладывал инструмент и, показывая мне вниз, на село, говорил:
— Красиво? Когда смотришь с высоты, все кажется красивым…
— Да, господин Калеб.
— А знаешь ли ты, что такое мечта, Лохматый?
— Знаю. Каждую ночь я вижу сны, господин Калеб. Сон, господин Калеб, — это жизнь, которой нет на самом деле. Это жизнь, которая есть и все же ее нет. А мечта — это тоже что-то такое, чего на самом деле нет…
Я запутывался и умолкал. Не только в те далекие времена мне не хватало слов, чтобы выразить свои мысли. И поныне мне частенько их не хватает… Да, да, я нередко и теперь путаюсь в словах. Есть слова, наполненные содержанием, но есть и пустые, они похожи на сорняки или на высохшие семена. Горе тому пахарю, который бросает в землю высохшие, мертвые семена.
Господин Калеб ругал меня за непонятливость:
— При чем тут сны? Я говорил о мечте, которую человек видит наяву, а не во сне. Мечта — это то, к чему человек стремится, то, чего он добивается, то, на что надеется, понял?
— Да, теперь понял.
— Так вот, какая у тебя мечта?
— Уйти из села и повидать свет…
Я хотел продолжать, но Абрам Калеб перебил меня:
— Все ясно. А вот у меня другая мечта: покрыть железом высокую колокольню. Такую высокую, чтобы с ее верхушки видна была половина Земли. Всю жизнь я мечтал о такой колокольне…
— А почему вы не исполнили свою мечту?
— Потому что Абрама Калеба знают только крестьяне. Только крестьяне доверяют ему крыши своих церквей. А крестьянские церкви не очень-то высоки. Понял?
— Разве в городе бывают такие высокие колокольни? Я думаю, на свете не найдется ни одной колокольни, с которой можно было бы увидеть половину всей Земли. Земля велика, господин Калеб. Очень велика.
— Ты прав, Лохматый. Но я не могу отказаться от своей мечты. Я не могу без нее жить. Эта мечта умрет только вместе со мной…
Он подогнал два куска железа и закрепил шов заклепками: тук-тук… Тук-тук! Удары молотка звучали ритмично, неторопливо. Их слышало все село. Мастер разговаривал со мной и не переставал при этом делать свое дело: тук-тук… тук-тук… С утра до вечера. С раннего утра до позднего вечера. Он уставал. Стояло жаркое лето, жесть накалялась и жгла пальцы. Кровельщик тяжело дышал, но не прерывал работы, даже когда курил.
— А приходилось вам покрывать железом крыши городских церквей, господин Калеб?
— Случалось… Но только это были маленькие церквушки на окраине. На окраинах живут, в сущности, не горожане, а те же крестьяне. Или люди, оставшиеся наполовину крестьянами.
— А вы не боитесь, что когда-нибудь поскользнетесь и сорветесь с крыши?
— Я занимаюсь этим делом с двенадцати лет и ни разу не упал. Ни разу даже не поскользнулся. Почему же это я должен сорваться именно теперь? Если бог отпустил мне здоровья и сил на столько лет, почему он вдруг покинет меня, когда мне уже не так много осталось?
Все лето Абрам Калеб перекрывал крышу и колокольню нашей церкви. Все лето стучал своим молотком мастер-кровельщик, о котором все говорили, что он человек редкой доброты. И все лето ему помогал губастый Сулейман. Сельские девчата, из тех, кто побойчее, иногда останавливали турка вечером на улице и спрашивали:
— Сулейман… Каковы турчанки, Сулейман? Они красивые?
— Они белые и толстые, — отвечал Сулейман. — Все турчанки белые, толстые и красивые.
— Красивее нас?
— Нет. Вы лучше.
— А ты не хочешь креститься, Сулейман? Тогда останешься с нами.
— Меня дома ждет девушка.
— Черная?
— Нет, нет… Зачем черная? Она белая… Белая, как булка…
Все лето мы ходили с Розой на прогулки в лес или в рощу и учили ее, как различать деревья, травы, цветы и звезды. Иногда с нами шла и Филимона. Но Филимона не любила Розу.
Закончив работу и водрузив на макушке церковной колокольни новый крест, Абрам Калеб предъявил крестьянам счет. Получив причитающиеся ему деньги, он попросил дать ему две повозки, чтобы перевезти семью в город, в Турну, где собирался зимовать. И вот я торчал на улице и смотрел, как Абрам Калеб с семейством готовился к отъезду. Лето прошло, и вместе с ним прошли и все летние чудеса и грезы.
Господи, все проходит! Все, все!
Уже приближалась осень с холодными ветрами, хмурым небом и бесконечными дождями. Я ждал на улице отъезда семьи кровельщика и вдруг почувствовал смертельный холод. Ветер жалил меня холодными иглами не только в лицо. Казалось, он пронизывает меня насквозь и жалит в самое сердце. Я знал, что в груди спрятано сердце, что оно бьется днем и ночью, я даже слышал иногда его стук. Но теперь я впервые почувствовал пронзительный холод там, внутри. Как будто кто-то зажал мое сердце в железные тиски. Я подумал, что сердце похоже на птицу, которая хочет взлететь и не может…
— Ты еще когда-нибудь приедешь в Омиду, Роза?
— Не знаю. Скорее всего, не приеду. Никогда…
— Счастливого пути, Роза.
— Счастливо оставаться.
Снова боль в сердце. Да что же это с ним творится? Что такое сердце? Губы у меня пересохли. Во рту появилась странная горечь. Ко всему я почувствовал еще и сильную жажду. Казалось, если даже я выпью всю воду из колодца, мне все равно не утолить этой жажды… Иногда жажду можно утолить. Иногда это невозможно. О, какое это тягостное чувство — жажда, которую нельзя утолить…
Вечером у колодца я встретил Филимону. Она пришла набрать в кувшин воды. Колодец перед нашим домом славился своей чистой водой.
— Тебе жаль, что уехала Роза?
— Да, — ответил я печально. — Очень жаль.
Филимона усмехнулась. Эта усмешка мне не понравилась.
— А вот я рада, что она уехала. И рада, что она никогда не вернется…
Она наполнила кувшин и ушла. Я свистнул свою собаку. В то время у меня была собака по кличке Урсус. Я позвал Урсуса и натравил его на Филимону. Собака послушалась моего приказа и побежала за девушкой. Но, догнав ее, стала лизать ей ноги.
Я часто вспоминал Розу. Я хорошо помнил ее лицо, и все же оно становилось с каждым годом все более смутным, как будто я видел его сквозь туман. А тем временем на мир обрушились новые беды и испытания. Обрушились они и на наше село. Началась новая война, на этот раз уже не Балканская, а мировая, охватившая множество стран. Но для нас это было все то же, давнее, надоевшее всем бедствие.
— С кем мы будем воевать в этот раз?
— С мадьярами.
— А еще с кем?
— С немцами.
— А еще с кем?
— С болгарами.
— И это все?
— Нет, еще и с турками.
— Господи, вот так напасть.
От города Турну нас отделяла одна почтовая станция. А от Турну до Дуная было совсем близко — километра три-четыре, не больше. За Дунаем простиралась Болгария. Как раз напротив Турну стоял старинный болгарский город Никополе. Давным-давно город Турну назывался Маленьким Никополе.
— Наша артиллерия обстреливает болгар?
— У нас нет артиллерии на Дунае.
— А почему же оттуда доносится пушечная пальба?
— По Дунаю плавают военные корабли. На них есть пушки. Наверно, они теперь обстреливают Турну.