— Ты примарь?
— Я. Тебе это хорошо известно. Я ведь уже не первый год здесь примарь. А коли тебе это и так известно, зачем спрашивать?
— Так вот, примарь, выдели-ка ты нам хороший дом, где мы сможем отдохнуть и выспаться.
— Ладно, поищу для вас дом.
— Это еще не все. Распорядись, чтобы нам приготовили обед и ужин. Пусть зажарят цыплят… Обязательно! И вина пусть дадут. Самого лучшего вина, которое только найдется у вас в селе.
— А кто за все это заплатит? — спросил примарь.
Сулейман вскочил как ужаленный:
— Кто? Да вы! Вы и заплатите! Разве вы забыли, что мы вас победили и оккупировали?
В это время, как нарочно, в комнату вошел Абрам Калеб. Нелегкая его принесла в примарию. При виде своего бывшего хозяина Сулейман усмехнулся и спросил:
— Как поживаешь, хозяин?
— Хорошо, Сулейман. Слава богу, хорошо.
— Нет, Абрам, ты ошибаешься. Не хорошо, а плохо… Ты ведь когда-то кормил меня?
— Да, Сулейман, я тебя пожалел и взял к себе. Все мы люди, Сулейман. В то время ты еще не был солдатом. В то время ты был просто Сулейманом…
— А за хлеб-соль ты заставлял меня работать?
— Да, Сулейман. Ты отрабатывал свой хлеб. Но я ведь тоже работал. Я тоже зарабатывал хлеб в поте лица.
— Но меня ты должен был кормить даром.
— Почему, Сулейман?
— Почему? Да хотя бы потому, что… ты — это ты, а я — это я… Настал твой смертный час, Абрам. Сейчас я тебя прикончу. Я это уже давно задумал, да, видно, время твое еще не истекло. А теперь пришел твой смертный час, Абрам. Сейчас я тебя и прикончу!
Ошеломленный кровельщик не смог больше вымолвить ни слова. А турки, повинуясь приказу Сулеймана, вытащили несчастного во двор и принялись его избивать. Четыре турка избивали кровельщика, остальные стояли на страже, чтобы крестьяне не вмешались и не спасли несчастного от рук палачей.
Кто-то все-таки сумел выбраться на улицу и побежал к жене кровельщика. Ася с дочками кинулась в примарию. Вряд ли она смогла бы спасти своего мужа от рук башибузуков, но тут в село вернулся конный отряд во главе с фельдфебелем Рудольфом Бюргером. До войны он жил в Румынии, кажется в Питешти, и хорошо говорил по-румынски. Услыхав крики, немцы галопом поскакали в примарию.
— Кто вы такие? — спросил Бюргер, увидав турок.
Сулейман начал заикаться и бормотать что-то невнятное:
— Мы так… мы… стало быть, мы…
— За что вы избиваете этого человека?
— За то, что он… Стало быть, потому что он…
— Бросайте оружие и сматывайтесь! Да поскорее, пока я не раздумал! Чтобы и духу вашего здесь не было!
Башибузуки побросали свое жалкое оружие и пустились наутек. Немцы провожали их пинками в зад…
Время шло… Сменялись дни и ночи. Наступила зима. Начались дожди и снегопады. Фронт удалялся от нас все дальше и дальше, пока не наступил день, когда далекая канонада, иногда доносившаяся до нас, не умолкла навсегда. Но война продолжалась. Эта огромная мясорубка продолжала пожирать человеческие жизни.
На оккупированной румынской земле немцы установили свой хваленый порядок. Всюду на дорогах появились их дорожные указатели.
Угроза артиллерийских обстрелов для города Турну миновала, и эвакуированные жители города снова вернулись домой. Так я снова присутствовал при отъезде семейства кровельщика Абрама Калеба. А вскоре наступила весна. Когда зацвели вишни и черешни, я тоже покинул Омиду. Уехав из родного села, я навсегда потерял след Розы. Так бывало много раз в моей жизни. Я часто терял след тех, к кому был привязан…
Кто видел, пусть забудет.
Кто не видел, пусть не увидит.
Пусть никто этого больше не увидит.
Никто и никогда…
Клементе Цигэнуш сказал:
— Может, мне хоть сегодня удастся поспать. Уже давно я не спал. Несколько часов хорошего сна снова сделают меня человеком.
Мы пожелали ему спокойной ночи и вышли, оставив больного на попечении Сармизы. На улице на нас снова обрушился ветер. Было пустынно и глухо. Уездная ночная глушь. Чернеющие домики, редкие прохожие, редкие красные огоньки.
Мы вышли из больницы все вместе: Орош, Гынж, Роза и я. На первом же перекрестке мы попрощались с Орошем и Гынжем и остались вдвоем с Розой. Нам обоим было неловко, мы долго молчали. Наконец я решился нарушить молчание.
— Все эти годы я ничего о тебе не слышал, Роза, даже имени твоего не слышал. Думал, мы уже никогда больше не встретимся.
— А от кого ты мог про меня услышать? — задумчиво сказала Роза. — Я-то, конечно, еще могла бы при желании тебя разыскать. Человека, имя которого мелькает в газетах, не так уж трудно разыскать. Но, честно говоря, я думала, что это ни к чему. Я давно закончила медицинский институт и вышла замуж…
— Значит, ты замужем?
— Да. То есть я вышла замуж, но скоро овдовела… Мне почему-то не хотелось касаться ее личной жизни. Я спросил:
— Мой старый друг, господин Калеб, жив?
— Нет. Его убили легионеры во время путча.
— Вот как! Да, тогда были убиты тысячи людей…
— Ты хочешь сказать, тысячи евреев?
— А разве евреи — не люди?
— Были времена, когда их не считали людьми. Мой бедный отец жил тогда в Пиатре и, стосковавшись по семье, приехал тайком в Бухарест. Он приехал как раз в тот день, когда начался путч легионеров. Город гудел, как растревоженный улей. Демонстрации, толпы поющих фашистов, а по ночам стрельба на улицах. В ту же ночь к нам в дом ворвалась банда легионеров. Они искали моего мужа, а заодно взяли и отца. Они забрали их обоих. Когда легионерский путч провалился, мы нашли их трупы на бойне: они висели на крюках для скота.
Все это Роза рассказала почти спокойно. Но, помолчав — она, как видно, подумала, что выразилась недостаточно ясно, — повторила:
— Их подвесили на крюках для скота. Представляешь, как долго они мучались, пока смерть не смилостивилась и не положила конец их страданиям.
На предыдущих страницах этой книги я уже обещал читателям, что как-нибудь в другой раз напишу о мятеже легионеров в 1941 году. Может быть, я напишу об этом времени роман под названием «Исповедь». Но уже сейчас я должен дать читателям некоторые разъяснения, без которых трудно понять то, о чем я рассказываю в этой книге.
В начале сентября 1941 года генерал Ион Антонеску захватил власть в сообщничестве с легионерами Хории Симы. Об этом я уже несколько раз упоминал на страницах этой книги. Вождь легионеров, основатель «Железной гвардии» — Кодряну, был убит за год до этого по приказу Кароля II. И вот «железногвардейцы», или, как их еще называли, легионеры, придя наконец осенью сорок первого года к власти, начали мстить прежде всего тем, кто учинил расправу над Кодряну. Кароль II был вынужден уйти с престола. В Бухаресте и других городах прокатилась волна зверских убийств. Легионеры говорили, что уничтожают своих злейших врагов. Но чаще всего жертвами этих расправ становились люди, не имеющие ничего общего с теми, кто принимал участие в антилегионерских репрессиях. Были похищены, вывезены за город и зверски убиты виднейший румынский историк профессор Николае Иорга, профессор Вирджил Маджару, Виктор Яманди и многие другие общественные политические деятели и даже бывшие министры. Словом, все, что предсказывал Балбус Миерла, осуществилось. Из-за этих бесчисленных убийств и других преступлений, совершенных бандами легионеров, возникли трения между легионерами и военными, входящими в правительство генерала Антонеску. Кончилось все это тем, что в январе сорок первого года легионеры подняли мятеж, чтобы устранить генерала Антонеску и взять всю власть в свои руки. Если бы этот план удался, легионеры оказались бы единственными хозяевами Румынии. Но Антонеску защищался. А так как он командовал армией, ему не очень трудно было подавить восстание. Борьба регулярных румынских войск с легионерами продолжалась несколько дней. Было убито много солдат и немало легионеров. Но еще больше жертв было среди гражданского населения. В дни мятежа легионеры организовали охоту на евреев и убили свыше двух тысяч человек. Одних убили на окраинах больших городов. Других привезли на бухарестскую бойню, где жертвы были подвешены на крюки.
В этом столкновении военных с фашистами в зеленых рубашках победителем оказался генерал Антонеску. Хория Сима и другие видные легионеры бежали в Германию, разумеется не без помощи гитлеровцев. Во время мятежа легионеров я жил неподалеку от улицы Калараш. Я слышал, как ночью приезжали автомашины и останавливались у соседних домов. Я слышал грубые окрики: «Откройте!» Вскоре после этого раздавались вопли и стоны тех, кого волокли к машинам. Снова доносился гул заведенного мотора, и человека увозили из дому навсегда.
Встреча с Розой Калеб напомнила мне все эти события.
Проклятая память! Я ничего не забыл!
Встреча с Розой Калеб снова напомнила мне лагерь под Тыргу-Жиу, где я видел участников легионерского восстания после их поражения. На предыдущих страницах я уже рассказал о том, как вели себя в лагере бывшие министры и послы. Я рассказал о сумасшедшей принцессе и о враче-хирурге, который всю жизнь лечил больных, оказывал помощь страдающим, а вступив в партию легионеров, поощрял убийц своих пациентов. Но я забыл тогда подробно рассказать о легионерском поэте Радомире. Поэзия тоже была соучастницей преступлений того времени. Пожалуй, об этом стоит рассказать.
С поэтом Радомиром я познакомился еще в молодости. Да, мы оба были тогда очень молоды… Познакомил нас писатель Раду, тоже человек молодой.
— Пойдем со мной в кондитерскую «Риглер», — как-то пригласил меня Раду. — Там меня ждет отец.
И вот мы у «Риглера». Кажется, я впервые попал в роскошную кондитерскую. Помню впечатление, которое произвели на меня полосатые ковры, столики из зеленого мрамора, диваны, обтянутые красным плюшем.
Отец моего приятеля, маленький симпатичный старичок, занимал один из столиков в глубине кондитерской. Напротив него сидел веснушчатый молодой человек в больших очках с толстыми стеклами. Старик представил нам молодого: поэт Радомир, сын известного актера из Крайовы.