— Сарми, ты знаешь, о чем я подумал?
— Откуда мне знать? Я ведь не умею читать мысли.
— Я подумал о том, что ты любишь танцевать. Ведь верно?
— Верно, люблю.
— Ведь из-за этого мы и познакомились. Верно?
— Да. Это было в Галаце.
— А потом мы с тобой встречались и в других местах и там тоже танцевали. Верно?
— Да. Но я не понимаю…
— Чего?
— Что ты хочешь сказать? Ты начал: «Я подумал…» О чем ты подумал?
— Я подумал о том, что мы с тобой еще будем танцевать.
— Как?
— Ну, уж это моя забота. Но я обещаю тебе: мы еще будем танцевать.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Неожиданная встреча с Розой Калеб, посещение больницы, где лежал Клементе Цигэнуш, мучительные и горькие воспоминания, вызванные встречей с Розой, — все это выбило меня из колеи. Я вдруг почувствовал, что безумно устал. Едва очутившись в комнате, которую мне отвели в уездном комитете, я лег и сразу же заснул тяжелым сном, словно провалился куда-то в небытие. Приходил Орош и снова ушел. Но я ничего не слышал. Обычно я просыпаюсь от малейшего шороха, но на этот раз спал как убитый.
Проснулся я на рассвете и услышал вой ветра. Кровать Ороша была не застелена. Значит, он ночевал здесь. Я встал и, подойдя к окну, увидел почти черное небо, ветер гнал облака, и похоже было, что вот-вот снова на землю обрушится дождь. Я решил побриться, достал бритву и зеркальце. Из зеркала на меня глянуло желтое, похудевшее лицо измученного, больного человека. У меня ничего не болело, и все-таки я выглядел больным. Может, я и в самом деле болен? Ведь так много болезней, которые обнаруживаются слишком поздно. Может, и меня уже точит такая болезнь, а я еще ничего не знаю? Нет, нет… Это все страхи. Я чувствую себя хорошо. Я здоров, совершенно здоров.
Одеваясь, я забыл о своих мрачных мыслях и думал только о том, что мне предстоит сделать за день. Вы заметили, как быстро рассеиваются мрачные мысли, если у вас впереди много дел?
Выходя из комнаты, я столкнулся с Орошем. Мы вместе вошли в его кабинет, и он тотчас же окунулся в привычную деятельность — звонил куда-то по телефону, назначал какие-то встречи, записывал что-то в свой блокнот. У него не было времени даже на то, чтобы поднять голову. Он так ни разу на меня и не посмотрел. Но вот он ответил кому-то по телефону:
— Что нового в Блажини? Все хорошо? Не беспокойтесь, товарищи, мы вас не забыли. Да, он приедет. Через два-три часа он будет у вас…
Я понял, что речь идет обо мне. Значит, мне предстоит новая дорога. Орош повесил трубку, взглянул на меня и озабоченно спросил, не заболел ли я.
— Нет, нет, все в порядке, я чувствую себя прекрасно. А что нового в уезде?
— Новости есть. И плохие и хорошие. Я рад, что до выборов осталось всего двадцать четыре часа. Наконец-то приближается тот долгожданный день, ради которого мы так стараемся: еще двадцать четыре часа, только двадцать четыре часа… Хотя иногда и двадцать четыре часа могут показаться длиннее года.
— Как вы думаете, избиратели придут голосовать?
— Думаю, что в селах процент голосующих будет большой. Несмотря на погоду. Погода, скорее всего, будет скверная. На севере, в Осике и у подножия гор, уже сейчас идет дождь со снегом. Такое не часто бывает в это время года. Дождь со снегом…
Меня не очень интересовала погода. Я думал о людях.
— Вероятно, не обойдется без инцидентов?
Орош усмехнулся:
— Разумеется. Инциденты будут. Но я принял меры. Провокаторов утихомирят.
— А если они не утихомирятся?
— Тем хуже для них.
Мне не понравилась эта фраза. Но я не стал углубляться в эту тему. Орош познакомил меня с последними распоряжениями, полученными из Бухареста. Нам принесли два стакана горячего чая и по кусочку черствого хлеба. Мы выпили чай и съели хлеб. Такой завтрак стал для меня уже привычным. Когда от хлеба не осталось ни крошки, я спросил:
— Куда мне сегодня?
— Я думал, ты уже и сам догадался, — сказал Орош. — Надо ехать в Блажинь. Там будут голосовать и кулаки из Темею. Мне сообщили, что они готовят какое-то выступление. Я уже принял меры. Сообщил куда следует. Однако не худо, чтобы и ты оказался там, особенно в первые часы голосования. Если кулаки попробуют выступить, они это сделают утром.
— Ты уже принял меры? Какие меры? Уж не распорядился ли ты кое-кого арестовать?
Орош внимательно посмотрел на меня и сказал:
— Не беспокойся. Никто не арестован. Я принял другие меры — превентивные. Не беспокойся, законы мы соблюдаем. Но неужели ты хочешь сидеть сложа руки и спокойно ждать, пока они нас кастрируют?
— Нет, конечно. Но какие тут могут быть превентивные меры? Что это значит?
— Это означает, помимо всего прочего, что тебе нужно немедленно ехать в Блажинь. Поговори с людьми. Разъясни им еще раз то, чего они не понимают. Если увидишь на месте что-нибудь важное, немедленно звони мне.
— Ладно. Еду. В Блажини буду действовать смотря по обстоятельствам. Попробую все-таки обойтись своими силами…
— Я в этом не сомневаюсь. Ты поедешь на нашей машине. На всякий случай я дам тебе провожатого — одного из Гынжей, помнишь, того блондина, который сопровождал нас в Осику.
— Итак, я могу отправиться?
— Машина и Гынж тебя ждут.
— Как, по-твоему, мне лучше вернуться к вечеру и переночевать здесь, а утром снова ехать в Блажинь? Или лучше заночевать там?
— Делай как знаешь. Но я бы остался ночевать там. Местные власти предупреждены, они отвечают за твою безопасность.
Мне почему-то казалось, что он хочет что-то добавить, но не решается. Может, ему не позволяют инструкции, полученные из Бухареста? Неужели партия мне не доверяет? Что бы там ни было, он молчал.
На улице меня ждала знакомая машина. Шофер тоже был мне хорошо знаком. Это был Динка И. Динка, тот самый, который был в войну танкистом и считал свое нынешнее дело пустячным и несерьезным занятием. Рядом с ним сидел Гынж. Едва мы тронулись, он спросил:
— Ты проверил свой пистолет, товарищ?
— Да, — ответил я кратко.
Но Гынж не удовлетворился этим ответом:
— А ты его зарядил? Бывает, что человек револьвер проверил, а зарядить его забыл.
Я ответил уже с некоторым раздражением:
— Не беспокойся. Мой револьвер заряжен. Только я не думаю, что он мне сегодня понадобится. Надеюсь, обойдется и без него.
— На бога надейся, а сам не плошай, — сказал Гынж усмехаясь. — Я тоже надеюсь, что все обойдется… И все же прошу тебя, держи пистолет наготове.
Сделав это многозначительное замечание, Гынж ласково погладил какой-то сверток, спрятанный у него под плащом.
Я спросил:
— Что это у тебя там, под плащом? Уж не взял ли ты с собой кошку?
Гынж усмехнулся:
— Кошку? Нет, я не брал с собой никакой кошки. Кошки приносят беду. По крайней мере в наших краях есть такое поверье.
Говоря это, он приоткрыл плащ и показал мне какой-то мешочек, словно желая доказать, что это и в самом деле не кошка. Я спросил:
— Что это у тебя? Еда?
Он снова ухмыльнулся и ответил:
— Какая там еда! Где ее возьмешь? Это всего-навсего гранаты — ручные гранаты. Товарищ Орош поручил мне охранять тебя как зеницу ока…
И тут я отчетливо услышал выстрелы. Они раздались где-то совсем близко. В следующее мгновение прозвучал громкий хлопок, будто лопнула шина. Наш автомобиль свернул с дороги и сполз в кювет. Все это произошло так быстро, что мы даже не успели опомниться. Шофер громко выругался и сказал:
— Все. Мы остались без задних колес. Они прострелили нам шины.
Гынж выскочил из машины, взяв с собой свои мешочек. Выстрелов больше не было, но Гынж залег в кювет и крикнул:
— Быстрее идите сюда! На нас напали!
Я тут же последовал этому совету. Однако наш водитель не обратил внимания на предостережение Гынжа и, открыв капот машины, стал проверять, в порядке ли мотор. Раздался еще выстрел, и пуля угодила в капот, чуть не задев нашего водителя. Тот оглянулся и крепко выругался. Гынж снова крикнул:
— Давай сюда, товарищ! Быстрее!
Снова прозвучал выстрел. Водитель одним прыжком оказался рядом с нами и пригнул голову. Кювет был до половины заполнен жидкой грязью, но нам было не до этого. Мы молча лежали в кювете и прислушивались к шуму ветра.
Водитель сказал:
— Наверно, это какие-то случайные бродяги. Их трое-четверо, не больше. С тех пор как кончилась вой на, тут много бродит всяких воров и босяков с оружием.
Справа и слева от дороги простирались голые поля, лишь кое-где торчали кустарники. За полями виднелись невысокие холмы, покрытые мелкие лесом. Стреляли, как видно, из-за кустарника. Но откуда именно, было трудно определить. Отвечать на стрельбу пока не имело смысла. Водитель вынул револьвер и хотел сделать несколько выстрелов «для острастки». Но Гынж его остановил:
— Ты только выдашь, где мы находимся. Может, у них тоже есть гранаты, тогда нам несдобровать.
— Что же нам делать? — спросил шофер. — Так и будем здесь торчать в грязи и ждать? Чего ждать? Мы же не каменные…
— Придется торчать здесь до тех пор, пока на шоссе не появится какая-нибудь машина. Или пока мы не убедимся, что они оставили нас в покое.
— А ты думаешь, они оставят нас в покое?
— Я ничего не думаю. Я буду ждать и действовать до обстоятельствам.
Мы решили рассредоточиться. Я пополз в одну сторону, водитель — в другую. Гынж, оставшийся на прежнем месте, снял свою кушму и осторожно высунул ее из кювета. Почти одновременно раздалось два выстрела. Теперь мы видели, откуда стреляют, и засекли место. Гынж снова лег на дно кювета, вынул из своего мешка гранату, снял чеку и бросил гранату в сторону стрелявших. Раздался взрыв, и до нас донесся стон. Впрочем, мы не были вполне в этом уверены. Но, когда дым рассеялся, мы увидели трех людей с винтовками. Они бежали в сторону ближайшего леса, бежали зигзагами, как полагается при перебежках под огнем. Как видно, служба в армии для них не прошла даром. Наш водитель тут же выстрелил, но убегавшие были уже на расстоянии, недосягаемом для револьверного выстрела. Добежав до первого укрытия, они снова залегли и открыли огонь. По команде Гынжа мы приникли к земле, и пули пролетели над нашими головами, никого не задев.