Гынж, ожидавший, что его будут обвинять бог весть в чем, облегченно рассмеялся:
— Вот оно что! Вот что значит, по-вашему, быть хорошим человеком! Я должен был допустить, чтобы бандиты убили меня, нашего шофера и нашего кандидата? Тогда, значит, я был бы хорошим?
Нотариус не знал, что на это возразить. Он пробормотал:
— Я мечтал о другом мире, о братстве и дружбе…
— О мире, в котором каждая собака будет разгуливать с бубликами на хвосте? Так, что ли? Такого не бывает даже и в сказках.
Я разделил хлеб и вино на три части, вино разлил по кружкам, а хлеб разломил руками. Мы выпили, съели хлеб и почувствовали себя лучше.
Дождь за окном все лил и лил не переставая. Вдруг раздался телефонный звонок. Думая, что это звонят из Телиу, я снял трубку и услышал чей-то чужой разговор.
— Алло… Это ты, Ница?
— Так точно, я.
— Что у вас нового?
— Дождь. Льет как из ведра…
Голоса были еле слышны, а потом и вовсе смолкли. Я спросил нотариуса:
— Ты бы не мог достать где-нибудь рогожу?
— Рогожу? Где ее взять? Да еще сейчас, ночью. Вы же не захотите лечь на старую рогожу, полную вшей, товарищ депутат?
Гынж поправил его:
— Товарищ кандидат. Депутатом он еще не стал.
— Не стал, так станет. К завтрашнему вечеру будет уже депутатом.
— Если мы победим на выборах.
— А ты сомневаешься?
— А как же тут не сомневаться? Враги не дремлют, трудностей будет много.
Скверная была ночь. Именно в такие ночи людей посещают всякие кошмары. Непроглядная ночь с дождем и ветром.
Слабый свет лампы еле освещал наши лица. Нет уж, лучше совсем не спать, чем видеть какие-нибудь жуткие сны…
Я все же снял сапоги и остался только в носках, в теплых шерстяных носках ручной работы. Снял я и свой кожаный плащ и постелил его на полу, поближе к печке. Я лег на плащ и подтянул колени к подбородку; как говорится, свернулся «калачиком». Шофер последовал моему примеру. Только Гынж не хотел ложиться. Он занялся своими ручными гранатами; вытащил их из мешочка и несколько раз пересчитал. Нотариус сказал:
— Я, пожалуй, пойду, не буду вам мешать. Все-таки вам надо отдохнуть. А меня дома ждут жена и дети. Пока я не вернулся, никто не ляжет. Так уж у нас заведено…
— Сколько у вас детей?
— Семеро. Только семеро…
Ему, видно, хотелось поболтать:
— Когда я был молод и красив, я влюбился в одну девушку. В нее же влюбился тогда и покойный Мардаре. Девушка целый год думала и выбирала. Кончилось тем, что она выбрала его, Мардаре. Он был здоровее меня. И повыше ростом. Может, и умнее. А теперь… Теперь жена Мардаре осталась вдовой. Молодые мы все красивы. Но время идет, и все стареют. Стареют и становятся уродливыми. А потом умирают. Сперва наши близкие помнят о нас. А после забывают. Все забывают… Все забывается… Вот посмотрите через полгодика на вдову Мардаре. Она будет жить, будет работать. Она еще будет смеяться и шутить. Ведь через несколько лет ей придет пора выдавать замуж своих дочерей. Потом женятся и сыновья. И сколько еще будет веселья на свадьбах. Так оно все и идет — и горе и радость… жизнь и смерть…
Наконец он все-таки завернулся в свой армяк и направился к двери:
— Я приду за вами на рассвете. Ни о чем не беспокойтесь. Что бы ни случилось, на рассвете я буду здесь.
После ухода нотариуса Динка запер дверь на засов и погасил лампу. В темноте мы слышали только шум дождя, барабанившего по крыше, да разговоры тех, кто охранял примарию. Я пытался разобрать, о чем они говорят, но незаметно для себя заснул.
Ветер и дождь…
Ветер и дождь…
Ветер и дождь…
Глубокой ночью Динка вышел на двор. Вернулся он не один, а с теми, кто охранял примарию. Им стало холодно, и они попросились в дом. О сне уже никто не думал. Всем хотелось курить, но курево было только у нашего шофера.
— Мы тоже хотим курить, — сказал кто-то из охраны.
— У кого же разжиться табачком, как не у кандидата. У него наверняка есть табачок, — подхватил другой.
Первый вздохнул:
— Да, времена изменились. В старое время кандидаты угощали нас не только сигаретами, но и водкой. Несколько ведер водки выставляли нам, пока все не напивались до чертиков и не уползали на четвереньках… Да, да, на четвереньках. А теперь! Ни табачку, ни водки, ни еды. Только слова. Одни слова.
Я все это спокойно выслушал, затянулся, выпустил дым и сказал:
— Вот тут ты ошибаешься. Теперь кандидат не может вам дать даже пустых слов. Потому что таких слов у нас нет. Где мне их взять?
Все рассмеялись, и я смеялся вместе со всеми. Потом мы долго молчали. Вспомнив, что они ночевали на улице, на холоде, под дождем, я решил пожертвовать своим неприкосновенным запасом: у меня в заднем кармане были спрятаны четыре пачки сигарет. И я отдал им все четыре пачки. Это были хорошие сигареты, довольно дорогие. Но им они не очень-то понравились.
— Что это за сигареты? — сказал один. — Тянешь, тянешь и как будто ничего не чувствуешь. Даже в горле не першит.
— Это дорогие сигареты, — сказал я.
— Это сигареты для больных. Или для дамочек.
Они долго еще посмеивались над моими сигаретами. Но при этом не переставали их курить. Они курили с упоением.
Я выглянул в окно и понял, что дело идет к утру. Света еще не было, но за окном уже слегка посерело.
Я оделся и вышел на крыльцо. Резкий холодный воздух отрезвил меня. Умывшись дождевой водой, я сразу почувствовал свежесть утра, словно помолодел. Или, как говорят в таких случаях, родился заново… «А ты бы хотел родиться заново, — подумал я, — родиться во второй раз? Нет, пожалуй, хватит с меня и одного раза…»
Крестьяне, охранявшие примарию, тоже вышли на крыльцо и стали рядом со мной с сигаретами в руках. Они все курили, подрагивая от холода и кутаясь в свои плащи и тулупы. Слабые городские сигареты их не согревали. От ледяной сырости воздуха, от ветра их большие руки, в которых они неуклюже держали сигареты, посинели. Они присели на корточки. Я сделал то же самое. Я привык к этой позе еще у нас в селе. Так сиживали, бывало, мой отец и мой дед. Где они теперь?
— Ну и потоп! — сказал один крестьянин. — Экая пакость! Сколько лет уж не упомню таких дождей. Сущий потоп! И как только земля не сгниет от такой пропасти воды!
Другой усмехнулся и ответил:
— Земля никогда не сгниет. Что бы ни было, с землей ничего не случится…
Сколько раз уже мне приходилось слышать такие слова? С тех пор как я себя помню, я слышал подобные рассуждения:
— С землей никогда ничего не случается. И с небом ничего не случается. С людьми может случиться всякое. Или там с деньгами. Деньги можно истратить или положить их в банк, а банк обанкротится. Можно купить скотину, а она околеет. Можно купить дом, а он сгорит или развалится от землетрясения. Да и без всякого землетрясения дома все равно ветшают. А земля… С землей ничего не случится. Земля вечна…
Жажда крестьян иметь собственную землю…
Голод, земельный голод…
1907…
Кровь…
Кровь, пролитая за землю…
Огонь…
За землю…
Дым пожарищ…
За землю…
Смерть…
За землю…
Прошедшая весна принесла крестьянам землю. С какой страстью они делили помещичьи имения.
Земля… Земля…
— Пришел наконец день, и мы стали хозяевами земли.
— Земля не принадлежит больше боярам.
— Земля теперь наша.
— Наша.
— Навеки наша.
— Навеки.
Ветер и дождь обрушились на землю с неожиданной силой. Крестьяне, сидевшие на крыльце рядом со мной, тоже прислушивались к ветру. Нас было пятеро. Пятеро мужчин. Я сказал:
— Теперь у вас есть земля. Вот уже почти год, как вы поделили боярскую землю.
— Да, теперь у нас есть земля, — кисло откликнулся один из них. — Что правда, то правда — земля теперь наша. У одних ее больше, у других меньше, но она — наша.
Я был удивлен его тоном и спросил:
— Разве вы недовольны? Я хотел бы знать правду. Неужели вы недовольны? Почему?
По их лицам я видел, что затронул наболевшую тему. Они долго молчали. Наконец один из них ответил:
— Этот раздел земли… Как бы вам сказать? Для нас, бедняков, может, и лучше было бы, если бы не было этого раздела. Земля, она и правда не гниет и не ржавеет. Но что от нее пользы, если нечем ее возделывать?
Я молчал. Я мог бы, конечно, многое им сказать. Но я чувствовал себя совершенно разбитым после бессонной ночи и молчал.
Разговор все-таки продолжался. Один крестьянин сказал:
— Вы уж не обижайтесь. Только тут ничего не поделаешь. Вы небось думаете, что все у нас хорошо и распрекрасно. Пришла ваша партия к власти, и сразу все пошло как по маслу. Как бы не так!
Тут я уже не мог промолчать:
— Нет, я этого не думаю. И я вам этого не говорил. Я никогда вам не говорил, что приход коммунистов к власти сам собой все решает. Я отлично знаю, что наш путь будет долог и труден.
Мои собеседники пояснили:
— Не беспокойся, мы внимательно слушаем и все запоминаем. Разве ты не понимаешь, что с тех пор, как вы, коммунисты, вышли из тюрем на белый свет, все вас внимательно слушают. Миллионы ушей вас слушают. Миллионы глаз на вас смотрят. Хотите вы этого или нет, но каждое ваше слово запоминается. Народ все мотает на ус. Народ слушает и смотрит. У народа есть голова на плечах. Народ знает, что к чему. Упаси бог, чтобы народ в вас разочаровался, товарищи. Если вы будете говорить одно, а делать другое, народ вас не простит.
Низкие, темные тучи нависли над землей. По-прежнему дождь лил как из ведра. А я-то мечтал, чтобы день выборов был ясным и теплым. Тогда избиратели пришли бы голосовать с удовольствием. Но день был отвратительный — сырой, холодный.
— Да, да, вы правы. Трудностей у нас много, очень много. Но со временем мы их преодолеем. Дайте нам только время…
— А сколько же времени вам нужно? Нам давно уже надоело ждать. Ожиданием мы сыты по горло. Кое-что не мешало бы сделать сразу. Вот если бы вы сразу сделали что-нибудь этакое, невиданное и неслыханное…