е ничего не осталось… Да, да, природа насмешлива… Но сердце мое не изменилось. И душа. И я по-прежнему пишу стихи. Пишу их только для себя. Для самой себя. Для своей души…
Я спросил себя, зачем здесь сижу? Что мне нужно в доме этого привидения? Неужели мне хочется выслушать ее исповедь, еще одну исповедь странной и некогда знаменитой женщины? Но теперь не время. Давно пора перейти к делу, которое привело меня сюда. И я рассказал ей о нашем затруднении.
— Не беспокойтесь, господин депутат! Я помогу вам. Но сначала кое-что вам покажу. Думаю, это будет интересно.
Она встала, и я тоже встал и покорно последовал за ней. Она привела меня в большую комнату, загроможденную книжными полками. Чувствовалось, что здесь давно не проветривали, на книгах и на столе лежал толстый слой пыли. Мне даже показалось, что письменный стол уже разваливается и что тут пахнет тленом… Да, комната напоминала не то склеп, не то могилу…
— За этим столом работал Штефи… Потом здесь же работал Мити… В этой комнате плакал Штефи. И в этой же комнате плакал Мити. Тут он пытался меня убить. А когда увидел мою кровь, наложил на себя руки. В этой комнате… Жизнь… Жизнь и поэзия… Жизнь и любовь… Жизнь и смерть… А теперь у меня свиноводческое хозяйство… Я откармливаю свиней на убой…
— Я все это знаю, госпожа Галбену. Мне ведь известна ваша история.
— Это вам только так кажется. Все думают, что они знают мою историю. Но только я знаю правду, потому что я все это пережила. Всю правду знаю только я одна. И никогда никому не расскажу ее до конца.
— Историки литературы все равно восстановят ее.
— Им это не удастся. Поверьте мне, им никогда не удастся восстановить всю правду.
Когда мы покидали комнату, она сказала:
— Мне нечего вам больше показать. Кроме кукурузы, которой я откармливаю свиней. Дом мой стареет и разваливается. Настанет день, когда он обрушится на мою голову.
— Я надеюсь еще вернуться сюда, госпожа Галбену. Тогда мы поговорим обо всем. А теперь меня ждут товарищи.
— Хорошо, хорошо… Сейчас я покажу вам то, что заинтересует вас больше, чем мои воспоминания и жалобы. Идемте.
Я снова покорно последовал за ней, и она привела меня на какую-то террасу, которую я прежде и не заметил. Там царило такое же запустение, как и во всем доме, но среди старых стульев и сломанных ящиков я увидел лодку.
— Я храню ее здесь уже давно, — объяснила госпожа Галбену. — Оставлять на берегу нельзя — утащат… Когда-то меня катал в ней Штефи. А потом Мити… Она вам пригодится?
Я позвал Гынжей, и они вытащили лодку во двор. Доски казались рассохшимися, но кто-то заметил, что, если опустить лодку в воду, дерево набухнет и течи не будет.
Гынжи отнесли лодку к берегу реки и опустили ее в воду. Течи не было, лодка выдержала испытание.
— Сколько человек она может взять?
— Троих, — сказала госпожа Галбену. — Не больше.
— А весла где?
— Есть и весла.
Началась переправа. В лодку сели двое Гынжей и один из пленных бородачей. Переправившись на тот берег, один из Гынжей остался сторожить пленника, а другой вернулся с лодкой к нам.
— Кто на очереди? — спросил он. — Кому хочется поскорее попасть в ад? Платите за перевоз, иначе не поеду…
Во время переправы я охранял лошадей. Рядом стояла чудовищно толстая, безобразная женщина, из-за которой погибли когда-то два молодых и одаренных поэта. Теперь эта женщина доживала свой век в доме с привидениями и откармливала свиней на убой. Я старался не смотреть на нее, меня мучили мысли об обыденности и невероятной сложности жизни… А Ифтодий Гынж, которому понадобилась лисья шкура? Они тоже были рядом — Ифтодий и убитая им лиса: голова Гынжа свисала с лошади рядом с разбитой головой рыжей лисы.
У мира нет границ.
Границы есть у жизни.
У мира нет границ…
Переправа заняла не меньше часа. А ведь еще оставались лошади. Тут Гынжи показали всю свою смекалку и уменье преодолевать любые трудности. Худощавый Гынж поплыл по реке, держа на поводу двух плывущих рядом с ним лошадей. Остальные лошади поплыли за лодкой… Когда на другой берег была переправлена последняя лошадь, я простился с госпожой Галбену.
Выйдя из лодки на противоположном берегу, я услышал возбужденные голоса. Это ссорились бородачи-сектанты. Я подошел ближе, и вдруг мне показался знакомым голос одного из них. Я сказал этому человеку, что, кажется, знаю его.
Бородач рассмеялся:
— Как вы меня узнали? По бороде?
— Нет. По голосу. Ваш голос мне знаком. И ваше лицо, несмотря на бороду, кажется мне знакомым.
— Чепуха! — сказал он сердито. — Вы меня с кем-то путаете.
— Не думаю… Вы… вы принц Жион?
— Ничего подобного. Я никогда не слыхал о таком.
— Удивительно… как это вы без перчаток?
Бородач вздрогнул, посмотрел на свои связанные руки, потом на меня и вдруг заговорил другим тоном:
— Я уже давно отказался от перчаток.
— Серьезно? И вы не боитесь микробов?
— Нет. Теперь я уже никого и ничего не боюсь. Теперь настали другие времена, времена людей без перчаток. Так что пришлось и мне от них отказаться.
— И вы стали… сектантом? Да еще с ружьем?
— А как же иначе? Вы отобрали мое родовое поместье, которое я наконец отсудил у своих родственников. Не успел я стать хозяином, как вы все у меня отобрали. Вот я и взял в руки оружие. Что же еще мне оставалось делать? Что еще?
В эпоху между двумя мировыми войнами Бухарест был странным городом. Очень странным. Это был город, в котором все знали друг друга. И это был город, в котором каждый человек имел не только имя, но и прозвище, кличку. Абсолютно каждый, начиная с короля, которого все звали Губастый… И вот в этом странном городе проживала некая Лилиана Канта, которую все звали «принцесса». Впрочем, она и в самом деле принадлежала к старинному аристократическому роду. У принцессы Лилианы было три сына. Все трое, как в сказке, были очень похожи друг на друга.
Я знал всех троих… Принц Жион, самый старший из братьев, имел широкие знакомства в журналистском мире, особенно в редакциях бульварных газет. Принц Алеко занимался политикой — он был фашистом-легионером. Принц Шербан был завзятым картежником и вполне заслужил свое прозвище: принц Экарте. В старинном особняке на Каля Викторией, в доме семейства Канта, жила только принцесса Лилиана, которую многие считали не совсем нормальной. Принц Жион жил где-то на окраине, в районе шоссе Вергулуй. Принц Алеко снимал скромную квартиру у моста Элефтерия. А принц Шербан, как уверяли его друзья, ютился в меблирашке неподалеку от церкви «Сфынта Винерь», в очень бедном районе: пожалуй, это был самый нищий и грязный район столицы. Все три принца были в ссоре между собой и не поддерживали никаких отношений со своей матерью принцессой Лилианой. Причина? Наследство покойного отца семейства, принца Мирдала Канта. В течение многих лет наследники — сыновья покойного и их сиятельная мать — судились из-за наследства, оставленного принцем Мирдалом. Процесс этот, начавшийся много лет назад, грозил затянуться до второго пришествия. Это была одна из самых знаменитых тяжб своего времени, в ней принимали участие лучшие адвокаты, но никто не мог сказать с уверенностью, когда кончится это дело и суждено ли ему вообще прийти к какому-то концу.
Каждое заседание процесса привлекало множество народу. Публика являлась на процесс, как на спектакль. Принцесса Лилиана, маленькая и старенькая женщина, вся увешанная фамильными драгоценностями, по ее словам некогда принадлежавшими византийским императрицам, сперва сама защищала свои интересы. Судьи, тоже люди старые, родовитые, с седыми волосами и грозными лицами, внимательно слушали.
— Уважаемые господа судьи, — говорила принцесса Лилиана, — хотя истцы — мои отпрыски, я их не признаю и не считаю больше своими сыновьями. Принц Жион — подонок! Как можно доверить ему часть наследства, на которую он претендует? Ведь он давно рехнулся и стал журналистом. Истинная правда, господа судьи: он пописывает статейки в газетах!.. Принц Алеко? Этот водит компанию с босяками и преступниками… А что касается принца Шербана, то не только весь Бухарест — вся Европа зовет его принцем Экарте. Все трое моих сыновей рехнулись, господа судьи, всех их давно следовало бы посадить в сумасшедший дом. Мне стыдно, что я их родила. Мне стыдно, что я вскормила их своим молоком. Мне стыдно…
Публика в зале хохотала. Председательствующий стучал молоточком по столу и грозился очистить зал. Когда ему наконец удавалось навести относительный порядок, слово брал принц Жион.
— Господа судьи, убедительно прошу вас не верить принцессе Лилиане. Хотя на первый взгляд она кажется вполне нормальным человеком, на самом деле вы видите перед собой опасную психопатку. Она избивает своих слуг до крови, а потом ходит по церквам и молится об отпущении грехов. Посторонним она кажется глубоко верующей и набожной старушкой. Но это не так, господа судьи. Вас не должен ввести в заблуждение ее внешний вид. Принцесса до сих пор содержит любовников, причем самого низкого пошиба — из тех, кого принято называть котами…
Эти слова снова вызывали взрыв хохота в зале, а принцесса приходила в неописуемую ярость. Она кричала и неистовствовала, ее хватало удушье, и она падала в обморок. Когда ее приводили в чувство, слово брал принц Алеко:
— Не верьте ей, господа судьи! Это комедия! Она притворяется. Она умеет притворяться не хуже любой профессиональной актрисы. Это развратная женщина. Можно только сожалеть, что она носит такое древнее и родовитое имя!
Принц Шербан, маленький, темнолицый, с потрепанным лицом — признак разгульной жизни, — выступал последним. У него был слегка приглушенный, утробный голос:
— Не обращайте внимания на ее слова, господа судьи. Эта женщина недостойна называться принцессой. Да в сущности, она и не принцесса. Принцем был только мой отец. А она — мошенница. Отец подобрал ее в какой-то клоаке и сделал принцессой. Она содержит не только любовников, но и любовниц. Да, да, она живет и с женщинами. Мы можем это доказать. У нас есть свидетели.