— А Маниу?
— Тем более. Маниу он просто не выносит.
— Но ведь не может же король сохранить либеральное правительство. Татареску правил столько лет. И запутал все дела. Никто его больше не потерпит.
— Правильно. Несмотря на все свои симпатии к Татареску, король от него уже отказался. Бедный Гуца! Он был готов на все, лишь бы удержаться у власти. Только что не ползал на четвереньках перед его величеством! Пять лет подряд он вылизывал все дворцовые лестницы и паркеты…
— Но кто же тогда придет к власти?
— Советую тебе нанести визит господину Октавиану Гоге. Причем немедленно… Хотя я и сомневаюсь, что он тебя примет, ты все же сможешь посмотреть, что делается в его приемной. А потом советую как-нибудь проникнуть в особняк господина Аристиде…
— Банкира?
— Вот именно!
Я поблагодарил генерала и вышел на улицу. Мне посчастливилось сразу же поймать такси, и я поехал к Октавиану Гоге. Меня принял один из его секретарей, очень элегантный, напомаженный молодой человек. На мой вопрос, могу ли я видеть хозяина, он ответил:
— Нет. Господин Октавиан Гога плохо себя чувствует…
Он едва заметно усмехнулся и даже вроде бы подмигнул мне одним глазом.
— А могу ли я пройти в приемную? На одну секунду…
— Это можно, — ответил секретарь. — Учитывая, что хозяин относится к вам с некоторой симпатией.
Молодой человек провел меня в приемную. Я увидел там четырех довольно известных деятелей национал-царанистской партии. Я раскланялся с ними и сразу же повернул назад, к выходу. Будучи довольно хорошо знаком с нашими политическими джунглями, я сразу понял, что́ готовится в приемной Октавиана Гоги. Теперь я знал все или почти все, что произойдет завтра…
Один из четырех царанистов, сидевших в приемной, очень толстый человек, родом из Олтении, догнал меня у выхода и сказал:
— Мы все очень просим тебя… не проговорись преждевременно, потому что…
— Не беспокойтесь, господин Потырка, я буду нем как рыба…
Часа через два я подошел к подъезду особняка, в котором жил банкир Аристиде Бланк, и нажал кнопку звонка. Дверь открыл лакей в ливрее.
— Что вам угодно?
— Я журналист и хотел бы поговорить с господином Аристиде.
— Это невозможно. Совершенно исключается…
Я подмигнул лакею и сказал заговорщическим шепотом:
— Разреши мне заглянуть в приемную. На одну секунду…
И тут же сунул ему в руки несколько смятых купюр. В сущности, меня вполне устраивало, что хозяина дома я не увижу.
— Пожалуйте, — сказал лакей, распахивая дверь. — Но только не задерживайтесь.
Я вошел с гордо поднятой головой в холл особняка и сразу же увидел Октавиана Гогу. Он стоял в окружении каких-то людей и вел с ними оживленную беседу. Тут же я увидел двух-трех известных национал-царанистов. Я громко приветствовал всю эту честную компанию. Октавиан Гога замолк и удивленно уставился на меня; остальные ответили на мое приветствие. Я еще раз оглядел присутствующих, стараясь запомнить все лица, и вышел из холла. Покидая особняк, я спросил лакея:
— Господин Аристиде дома?
— Нет. Но он должен вот-вот вернуться.
— Из королевского дворца?
— Может быть…
Я сунул лакею еще одну бумажку в сто лей и отправился в редакцию. Там я сразу же сел за стол и написал репортаж под заголовком:
«Господин Михалаке не станет премьер-министром. Правительственный кризис разрешится другим, совершенно неожиданным путем».
В своей статье я не сказал обо всем, что мне было известно. Комбинация, которую, судя по всему, подготовлял король, казалась мне настолько абсурдной, что я решил подождать.
В ту ночь я почти не сомкнул глаз. А вдруг? А вдруг вопреки всему, что я видел, к власти все же придут национал-царанисты? Я стану притчей во языцех, а моя газета, которую я создал с таким трудом, окажется безнадежно скомпрометированной. Еле дождавшись утра, я поспешил в «Корсо», рассчитывая, что буду первым утренним посетителем, но оказалось, что я пришел чуть ли не последним. «Корсо» не закрывалось и ночью, но обычно к утру состав посетителей в кафе менялся; в тот день, однако, утренние завсегдатаи, по-видимому, явились как только рассвело, и все столики были уже заняты. Едва я вошел, меня окружили коллеги журналисты. Они были страшно возбуждены и явно ждали моего прихода. Первым на меня накинулся некто Рокошану — рыжий детина с бесчисленными родинками на лице. Когда-то у него была своя газета, потом она лопнула, и он надеялся, что национал-царанисты, придя к власти, помогут ему возобновить издание собственного листка.
— Провокация! — крикнул Рокошану. — Диверсия и провокация! Ты занимаешься провокацией! Вся пресса, вся серьезная пресса в один голос утверждает, что неминуем приход к власти царанистов, а ты один — против! Все эти дни твоя мерзкая газетенка разглагольствовала о демократии и народном фронте… Какой такой народный фронт? Разве мы находимся в Париже? Слава богу, тут не Франция!
Другой журналист, Ливиу Бокан, работавший в официальном органе национал-царанистов, пригрозил мне палкой:
— Я проломлю тебе голову!
Официанты стали его успокаивать:
— Господин Ливиу, не надо… Не надо скандала, господин Ливиу…
— Это же подлая провокация! — не унимался Ливиу. — Сегодня во второй половине дня господин Михалаке будет призван к присяге. Во второй половине дня или вечером… Ты слышишь? Не позднее сегодняшнего вечера у нас будет национал-царанистское правительство во главе с господином Михалаке!
Я не любил скандалов и решил уйти из «Корсо». По дороге в редакцию я думал зайти в «Капшу» и там позавтракать. Но, заглянув в окно, я понял, что и в «Капше» царит такое же возбуждение, как в «Корсо», что я встречу там других коллег, которые, вероятно, тоже накинутся на меня с упреками. Пришлось обойтись без завтрака.
В редакции меня поджидали репортеры с хмурыми и кислыми лицами. Кажется, они даже не ответили на мое приветствие. Все мои сотрудники сидели в одной комнате, пили кофе и просматривали утренние газеты, в которых сообщалось одно и то же: сегодня будет сформировано новое правительство под руководством Иона Михалаке.
Вскоре репортеры разошлись, и я остался в редакции один. Я послал рассыльного в ближайшее кафе с просьбой принести мне стакан чаю и булочку. Чай оказался холодным, а булочка твердой как камень. Я подумал: «Вполне подходящий завтрак для журналиста, который выставил себя на всеобщее посмешище». Зазвонил телефон, но я не снял трубку и занялся перелистыванием старых иллюстрированных журналов.
Так я сидел в редакции в полном одиночестве довольно долго. Нет ничего на свете омерзительней, чем ожидание. Однако стрелки моих часов медленно, но неотвратимо приближались к полудню. Никто из моих репортеров в редакцию не возвращался. Никаких известий… Наконец в три часа дня вернулись двое, но и они не знали ничего нового.
Надо было садиться за работу и писать очередную передовицу. Завтра тоже будет день, и, что бы ни случилось, газета должна выйти вовремя. В шесть часов я наконец сел за стол и решил написать передовую на международную тему. Вдруг на столе зазвонил телефон.
— Можно поговорить с репортером, господином Раулом Пэрушем? — спросил мужской голос.
В редакции был репортер с таким именем. Я знал, что у него обширные связи в политическом мире столицы, причем с людьми из самых разных партий. И я ответил:
— К сожалению, господин Раул Пэруш не может подойти к телефону — его нет в редакции.
— А вы не знаете, где бы я мог его найти?
— Понятия не имею. Позвоните после восьми часов вечера.
Минут через пять снова зазвонил телефон, и я услышал тот же вопрос:
— Можно поговорить с господином Раулом Пэрушем?
— Я, кажется, вам уже говорил, что его нет в редакции. Звоните после восьми…
Я принялся за свою статью, но не прошло и четверти часа, как позвонил тот же человек — я узнал его по голосу — и снова стал приставать ко мне с вопросом, где можно найти Раула Пэруша. Потеряв терпение, я обругал назойливого незнакомца и повесил трубку.
Не успел я закончить статью, как в комнату влетел сам Раул Пэруш. Это был красивый малый, имевший большой успех у женщин. Я заметил какой-то необычный блеск в его миндалевидных глазах.
— Знаете, кого вы обругали по телефону? — спросил он с места в карьер.
— Одного нахала, который требовал, чтобы я достал тебя из-под земли…
— Вы попали пальцем в небо, господин директор. Этот нахал был не кто иной, как господин Миссиану.
— Ну и что же? Я никогда с ним не разговаривал по телефону и не обязан узнавать его голос. Пусть не нахальничает.
Репортер, однако, продолжал твердить свое:
— А все-таки знаете ли вы, кого обругали?
— Теперь знаю. Ты мне уже сказал: господина Миссиану.
— Да, но знаете ли вы, какую должность занимает теперь господин Миссиану?
— Нет. Не знаю.
— Так вот, сообщаю вам, что час тому назад господин Дику Миссиану был приведен к присяге в королевском дворце в качестве помощника министра внутренних дел в новом правительстве Гоги-Кузы. При этом вам не мешает узнать, что именно ему, господину Дику Миссиану, поручена цензура печати. Зачитать вам список нового правительства?
— Послушаем…
— Это официальный список, — торжественно подчеркнул Раул Пэруш. — Я всегда поставляю редакции самые верные сведения. Проверенные на все сто процентов. Я не караджалевский репортер Каракуди, так что можете не сомневаться…
Он сделал паузу, чтобы насладиться эффектом своего сообщения, потом продолжил:
— Вы знаете, почему так упорно разыскивал меня господин Дику Миссиану? Он хотел еще до принесения присяги вручить мне список нового кабинета, чтобы я передал его лично вам. Когда-то вы обругали господина Миссиану в газете, но он полагает, что пора забыть прошлое.
— А где он тебя все-таки нашел, господин Дику Миссиану?
— У Аллы Башкир. Он догадался позвонить маникюрше Алле Башкир. Она обслуживает нас обоих, мадемуазель Алла Башкир.