Я спросил Розена:
— Почему ты так грубо набросился на Сами Гольда? Мне показалось, что, когда ты заговорил на идиш, ты его даже обругал.
Розен рассмеялся:
— Я хотел показать ему, что ораторским талантом может обладать не только он. В нашем городе много талантливых людей… Но им лучше было бы, если бы они родились не в Телиу, а где-нибудь в Лондоне…
Расставшись с молодыми людьми, я отправился бродить по городу в поисках открытой кофейни. Я очень устал за день и чувствовал, что не засну, если не выпью чашечку горячего кофе. И вот я шел по улице, пошатываясь, как пьяный, хотя совсем не был пьян. Я попросту смертельно устал.
— О, если б мне удалось выпить чашку кофе!
Я вздрогнул, поняв, что разговариваю вслух с самим собой. И растерянно оглянулся: не слышал ли кто-нибудь мой возглас? Я увидел в двух шагах от себя маленького человечка, горбуна с непомерно большой головой. Увидев его улыбку, я понял, что он слышал мои слова. Подойдя ближе, он заглянул мне в лицо и сказал:
— Идите за мной. Я покажу вам дорогу. Да, да, я с радостью вас провожу…
Маленький человечек продолжал говорить, но я больше ничего не понял. Мне показалось, что он бормочет на каком-то незнакомом языке. Я сказал:
— Хорошо. Покажите мне дорогу, только поскорее. Я очень устал, мне хочется поесть горячего.
Маленький человечек пошел вперед, а я последовал за ним на расстоянии двух шагов. Мы шли по кривой узкой улочке с горбатыми, бедными домишками. Вскоре мы подошли к каким-то воротам, и маленький человечек постучал в калитку. Кто-то открыл ее изнутри и спросил:
— Это ты?
— Да. Я привел клиента.
Человек, выглянувший из калитки, осмотрел улицу. Горбун сказал:
— Никого нет. Я проверил, можешь не беспокоиться…
Войдя во двор, я увидел в глубине дом с темными окнами. И сразу же услышал глупой шум, похожий на пчелиное гудение. Мне показалось, что оно доносится из дома с неосвещенными окнами. Маленький человек, который привел меня сюда, нашарил кнопку электрического звонка. Дверь немедленно открылась, и мягкий женский голос пригласил нас войти. За дверью были ступеньки, которые вели вниз, в полуподвал. Мы спустились и вскоре увидели другую дверь. Ее открыла изнутри невидимая рука, и в глаза мне ударил сильный свет. Я решительно перешагнул порог и остановился, совершенно ошеломленный тем, что увидел. По-видимому, мое удивление отразилось и у меня на лице — я понял это по взглядам окружающих. Да, да, я был совершенно ошеломлен…
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Итак, на моем лице отразилось крайнее изумление. Да и как могло быть иначе? Я плохо знал город, в котором проводил избирательную кампанию. Я встречался с избирателями только на собраниях, а с местными товарищами лишь на заседаниях различных комитетов. Город я оглядел самым поверхностным образом. Меня поразили гнилые крыши мещанских лачуг, грязные и убогие дворики, жалкий вид ребятишек, пустыри, сорная трава… Но все это были самые беглые впечатления — времени на то, чтобы осмотреться получше, у меня не было. Разговоры с Орошем тоже не могли восполнить этот пробел, хотя секретарь уездного комитета партии любил поговорить на эту тему. Но он больше говорил о том, каким станет этот город в будущем. Он очень гордился своими планами городского строительства и однажды показал мне карту города и такими отметками: «Здесь мы построим универмаг… Этот парк реконструируем и расширим… Здесь будет текстильная фабрика… Мы надеемся покрыть асфальтом главные улицы… Отремонтируем электростанцию… Тут хватит работы на всю жизнь». (Вспоминая теперь проекты Ороша, я снисходительно улыбаюсь. По сравнению с тем, что было построено за последние годы в Телиу и в других провинциальных городах, планы Ороша кажутся мне ребяческими. Но это уже другая тема.)
Правда, многое из того, что я успел заметить в Телиу, было мне знакомо. Даже префект Зенобий Бушулянга — типичный мелкий провинциальный политикан старой закалки — меня не удивил. И все-таки мне никогда бы не пришло в голову, что в центре Телиу я попаду в ночное заведение, устроенное в подвале с наглухо забитыми окнами. Все, что я здесь увидел, было похоже на странный и тягостный сон. С первого взгляда я понял, что заведение открыто совсем недавно, помещение заново побелено и слегка покрашено простым и дешевым способом: к мелу примешали немного сурика, так что стены получились розоватые. Столы и стулья тоже самые простые и дешевые, занавески на забитых окнах сделаны из бумазеи, лампы, свисающие с потолка, украшены бумажными лентами — словом, все, что я тут увидел, было не только плохого вкуса, но ясно показывало, что хозяин не очень-то верил в прочность своего тайного предприятия и старался свести свои расходы к минимуму.
Когда я вошел, в лицо мне ударил тяжелый воздух, пропитанный множеством самых разнообразных запахов. Пахло вином и пивом, водкой, жиром, человеческим потом и еще чем-то не поддающимся точному определению. В глубине подвала я увидел деревянный помост, нечто вроде эстрады, на которой суетились музыканты. Внешне они вполне гармонировали с окружающей обстановкой. За барабаном сидел грузный человек с закрученными кверху усами и густыми мохнатыми бровями. Тромбонист тоже был огромный детина с оттопыренными ушами и лицом запойного пьяницы. За расстроенным пианино сидел высокий и очень худой человек с длинными ручищами. Обшарпанный старый аккордеон висел на тонкой, цыплячьей груди юноши, похожего на привидение. Тут же стоял толстый, горбатый и совершенно лысый человек с кастаньетами в руках. Все они занимались своим делом с таким рвением, так азартно дули и били в свои инструменты, что казалось, будто их охватило бешенство, своего рода музыкальный транс. На эстраде выбивалась из сил и певица — уже немолодая дама с помятым, изрытым оспой лицом, одетая в какое-то странное длинное платье, похожее на сарафан. Голос у нее был громкий, резкий, она терзала публику каждым звуком, каждым движением тела.
Чтобы ошеломить человека, вполне достаточно было бы этого бешеного, словно выжившего из ума, оркестра и этой певички, исторгавшей из себя громкие и резкие вопли. В Бухаресте подобные заведения уже давно закрыты. Здесь, в Телиу, да и в других провинциальных городах, они, как видно, еще не перевелись, и все из-за продажности местных чиновников и отсутствия контроля.
Но меня ждал здесь и другой сюрприз: за большим столом, установленным на почетном месте рядом с эстрадой, я увидел сеньора Алонсо, моего старого знакомого, человека, который продавал идеи. Я познакомился с ним в годы войны в концентрационном лагере. Встреча эта меня совершенно ошеломила. Ведь я видел не привидение, а самого что ни на есть настоящего сеньора Алонсо, хотя и несколько потускневшего с тех пор, как я с ним расстался в лагере. Прошло лишь немногим больше двух лет, но лысина сеньора Алонсо основательно за это время расширилась и округлилась, противоестественной величины челюсти выпирали как будто еще больше, лицо потемнело, обрюзгло, огромный прямой нос казался еще более острым. Присмотревшись, я увидел, что сеньор Алонсо сидит за столом в компании очень важных людей. Один из них был доктор Дарвари, второй — господин Тырнаву, а третий — не кто иной, как боярин Пьер Цепою собственной персоной, самый важный деятель уезда Телиу, бывший депутат и министр, возглавляющий и теперь список национально-либеральной партии на предстоящих выборах.
Официант в поношенном зеленоватом фраке с профессиональной улыбочкой проводил меня к единственному свободному столику в центре зала. Я следовал за ним, понимая, что отступать уже поздно. И вместо стеснения я вдруг почувствовал, что мною овладевает старое, хорошо знакомое чувство, причинившее мне столько, неприятностей в жизни: любопытство.
— Что прикажете подать? — спросил официант, после того как я снял плащ и сел за стол. — Шампанского? У нас есть «Мумм», «Помери», «Грено», «Вдова Клико»…
Я отрицательно покачал головой, но официант продолжал:
— Настоящее, господин… Последние бутылки заграничного шампанского в нашем городе, так что советую вам воспользоваться случаем.
Поскольку я и теперь не выразил никакого восторга, официант спросил:
— Тогда, может, прикажете «Бургундского»? «Клосло»? «Шато Икем»? Выдержанные марочные вина… Мы предлагаем только лучшие выдержанные вина.
— Я предпочел бы румынский «Котнар».
— Какой именно? Имеется «Исэческу», «Рышновяну», «Теренте».
— «Рышновяну».
Официант поспешно удалился. Не успел я оглянуться, как он уже вернулся и показал мне бутылку, в которой, судя по осадку на дне, действительно было старое, выдержанное вино.
— Спасибо. Вы меня убедили. Можете открывать.
Официант старательно вытер бутылку салфеткой, хотя этого и не полагалось делать, открыл ее и налил мне полный стакан. Рядом с моим стаканом официант почему-то поставил еще другой.
— Я один, — сказал я с легким раздражением. — И не люблю, когда на столе стоят пустые стаканы.
— Разрешите прислать вам кого-нибудь для компании, барин?.. Когда пьешь вино в одиночестве, это навевает грусть. А этого добра теперь и так хватает…
— Кого же ты собираешься мне прислать?
— Укажите сами. — Он сделал жест в сторону соседнего столика. — Какую из них?
За соседним столом сидели три женщины с бледными, усталыми лицами и печальными глазами. Все три были почему-то очень похожи друг на друга. Может, это не от усталости, подумал я, а от недоедания. Голод ни для кого не проходит даром. Все они курили. Судя по выражению лиц, курение не доставляло им удовольствия. Наверно, именно вот так выглядят люди, находящиеся на грани самоубийства. Я еще раз посмотрел на всех троих и сказал:
— Пошли мне блондинку…
Меня охватило смущение: зачем я это сказал? Почему так легко поддался на предложение официанта? Что со мной происходит? Но мне удалось взять себя в руки — ничего страшного не случилось: со мной ничего не происходит. Как так ничего? Вот именно — ничего. Со мной ничего не происходит.