Он был невысок, с кривыми, как у монгольского всадника, ножками, с плоским и помятым лицом, глядя на которое можно было предположить, что когда-то ему сильно досталось в драке. На самом деле такое лицо у него было от рождения. Одевался он даже здесь, в лагере, весьма элегантно, брился каждый день, каждые два-три дня стриг свои густые и курчавые волосы, и от него всегда пахло одеколоном. О своей профессии он рассказывал без всякого стеснения, но предпочитал называть себя импресарио, а своих девушек — актрисами.
Жил он неплохо. В последнее время даже удалился от дел. Он собрал достаточно денег и занимался главным образом карточной игрой. И здесь, в лагере, он много играл и легко проигрывал, ничуть при этом не огорчаясь: если деньги кончатся, ему пришлют еще.
— Кто же вам пришлет? — удивленно спрашиваю я. — Из ваших же слов я понял, что у вас нет никакой родни?
— У меня нет даже друзей. Но вы забываете о моей профессии. Я вел себя не так, как другие. Девочки, которые прошли через мои руки, все до одной нашли свое счастье.
— Каким образом?
— Я выдал их замуж. И они мне очень благодарны. В Бухаресте мне ни о чем не нужно беспокоиться: каждая из них рада мне помочь. Не проходило дня, чтобы кто-нибудь из них не приносил мне подарка. И все это только потому, что я относился к ним с уважением. Я относился к ним так, как будто это были мои собственные дети.
— И много у вас таких детей?
— Сейчас посмотрим.
Он достал записную книжку с алфавитом. Почти на каждой странице стояло имя одной или нескольких девушек, их адреса и номера телефонов. Было видно, что записи в книжке ведутся очень аккуратно: когда кто-нибудь менял адрес, появлялась соответствующая поправка. Все это было очень похоже на реестр должников.
— Как видите, детей у меня немало… И все же я пропащий человек, маэстро!
Он слышал, что я журналист и писатель, и, видимо желая мне польстить, называл меня «маэстро». Обычно я остерегаюсь людей, которые меня так называют. По опыту я знаю, что рано или поздно такой человек обязательно извлечет из кармана какую-нибудь рукопись и попросит меня высказаться о его литературных способностях. Но торговца живым товаром я в этом не подозревал.
И вот я гуляю с ним по аллее Жака Попеску. Мой спутник так мал, что, когда он идет рядом, кажется, будто это карлик.
— А что случилось? — спрашиваю я. — Почему вы вдруг решили, что вы человек пропащий?
— Я влюбился.
— Давно?
— Нет. Совсем недавно. Я влюбился в красивую женщину, которую встретил случайно на улице. Она мне так понравилась, что я пошел за ней следом и узнал, где она живет, где работает, как ее зовут. Когда она возвращалась с работы, я ждал ее на улице. Потом шел за ней. Роскошная женщина! Но одета неважно: старое платье, шляпка, которая была модной года три назад. (Я разбираюсь в дамских туалетах.) Словом, я узнал о ней все, что можно узнать, и вскоре мы познакомились. Выяснилось, что она вдова. Как обычно, я начал делать ей различные предложения: свести с богатым человеком или устроить в кабаре… Она в ответ только посмеивалась. Заметив, что я ей не противен, я пригласил ее в ресторан. Во время обеда она вдруг говорит: «Почему вы все хотите пристроить меня к другому? Разве вы сами не мужчина?» Может, вам это покажется странным, маэстро, но дело в том, что в отношениях с женщинами я всегда был скромен и застенчив. От ее слов я покраснел, как восемнадцатилетний юнец. «А разве, — говорю, — это было бы возможно?» — «Пока нет, — сказала она. — Но позднее… кто знает». Я заказал шампанское. Потом купил ей огромный букет цветов и отвез ее домой. Ночь была такая… с луной… Но у ворот своего дома она сказала: «Здесь мы расстанемся». На другой день я снова послал ей цветы. И на третий. А на четвертый явилась полиция и отправила меня сюда. Вы поверите? Я уже получил от нее двадцать семь писем — каждый день по письму. Ах, какие поэтические письма!..
Видя, что он шарит рукой по карманам, я говорю:
— Оставьте. Покажете мне их в другой раз. Теперь мы на прогулке.
Я смотрю на него. Он очень взволнован. Когда он говорит о своей любви, у него дрожат губы. Вдруг он опускает голову и делает великое признание:
— Маэстро, я тоже пишу ей каждый день. В стихах. Вы не согласились бы прочесть?
— Письма в стихах? С удовольствием. Но не все сразу. Стихи надо читать не торопясь. Их надо смаковать.
В его глазах зажигается радостный огонек. Он вынимает из кармана пачку писем и протягивает мне одно из них. Я читаю:
Как только я увидел тебя,
Я влюбился навсегда…
Теперь ты далеко от меня,
Но я не могу забыть тебя.
Ты пишешь мне каждый день,
Но я все же одинок, как пень.
Лучше бы ты приехала сюда.
Чтобы я хоть издали увидел тебя…
— Как вы их находите? — робко спрашивает карлик.
— Замечательно. Я надеюсь, теперь вы позволите и мне в свою очередь называть вас «маэстро». Окажите мне честь и приходите вечером — я хотел бы услышать, как вы сами Читаете свои стихи.
Вечером он явился. И прочитал мне свои стихи. Прежде чем распрощаться, мой новый коллега сделал еще одно признание:
— Жду не дождусь освобождения из лагеря. Как только вернусь в Бухарест, принесу себя в жертву своей любви и женюсь…
— Вы думаете, она согласится?
— Да. Она это уже обещала в одном из своих писем. Вот…
Он разыскал нужное письмо и прочитал:
Как только ты освободишься, мой дорогой,
Ты должен сделать меня своей женой.
— Прекрасно, ведь правда же?
— Замечательно! — воскликнул я. — Но я не знал, что она тоже вам пишет в стихах…
— Ну разумеется… Разве я влюбился бы так сильно, если бы она писала прозой?
Мир полон поэтов…
Что связывало романтического торговца живым товаром с таким человеком, как Король лагеря? И была ли тут какая-нибудь связь? Не знаю. Не знаю…
Да, среди заключенных первого класса был человек, которого звали Королем лагеря. Удачное прозвище. Он был очень богат и не жалел денег, чтобы помочь другим узникам. Многие из них в нашем секторе жили за счет Короля. Все его любили и уважали. Но вот загадка: как такой человек попал в лагерь?
Его звали Раду Ксенопол. Он был крупным промышленником, владельцем большого предприятия. Но Михай Антонеску, правая рука премьер-министра и диктатора Румынии генерала Антонеску, человек, бесконечно занятый фашистской пропагандой и прочими неотложными делами, все же не забывал и о своих личных интересах. Михай Антонеску решил, что ему не худо бы стать компаньоном Ксенопола. Он вызвал промышленника в свой кабинет и довольно откровенно поделился с ним этим своим желанием.
— Отдайте мне половину ваших акций.
— Почему? — спросил Ксенопол. — С какой стати я должен отдать вам половину своего состояния?
Михай Антонеску ответил совсем просто:
— Я так хочу.
— А если я этого не сделаю?
— Я отправлю вас в концлагерь.
— Ну что ж. Отправляйте. До свидания.
На другой же день Ксенопола арестовали и отправили в лагерь.
Время от времени его вызывали в Бухарест. Там его приводили в кабинет генерала Думитриу Попеску, одного из руководителей министерства внутренних дел.
— Так что же вы решили, господин Ксенопол? — спрашивал генерал. — Вы согласны отдать свои акции?
— Нет!
Его вели в кабинет генерала Пики Василиу.
— Почему вы упрямитесь? Отдайте акции.
— И не подумаю.
Иногда его даже приводили в кабинет самого заместителя председателя совета министров Михая Антонеску.
— Ну как? — спрашивал Антонеску. — Вам еще не надоело сидеть в лагере?
— Нет.
— Значит, вы не хотите уступить акции?
— Нет.
— Очень жаль. В таком случае вы вернетесь в лагерь.
— С удовольствием!
И Раду Ксенопол в сопровождении охранявших его агентов ходил по магазинам, делал все необходимые закупки — ведь у него в лагере был даже свой повар. Денька через два, отправив все покупки в лагерь, он и сам садился в машину и в сопровождении охраны возвращался в Тыргу-Жиу.
Едва он появлялся, друзья спрашивали:
— Ну как? Вы сдались?
— Что я, сумасшедший? С какой стати я отдам ему свои акции? Подожду, пока рухнет этот режим. Режим, основанный на бандитизме и тупости, не может держаться долго.
— Вам нравится сидеть в лагере?
— По правде сказать, нравится. Ведь я здесь важная персона. Те, кому я помогаю, любят меня. Здесь я могу наслаждаться обществом настоящих интеллектуалов. В Бухаресте немало таких, как я. Среди них я незаметен. А здесь — совсем другое дело. Здесь я — король.
— Да, пожалуй…
И Король лагеря отправлялся на прогулку по главной аллее, носившей имя генерала Жака Попеску. В середине этой аллеи стоял белый каменный крест. Он был воздвигнут комендантом лагеря как памятник солдатам, погибшим на германо-советском фронте. Рядом с крестом были выложены, тоже из камня, различные патриотические лозунги.
От креста на аллее Жака Попеску дорога расходилась. Если свернуть направо и идти по аллее, названной именем другого полицейского генерала — Ионициу, — можно дойти до сектора, где поместили коммунистов. Но заключенным первого класса позволено было прогуливаться только до креста. Дальше путь был закрыт. Когда кто-нибудь забывал о запрете и пытался идти дальше, его останавливал часовой:
— Эй! Поворачивай оглобли!
И мы поворачивали оглобли.
Не только Король лагеря ездил в Бухарест. Короткие «отпуска» получали и другие заключенные, рангом пониже. Довольно часто ездил домой из лагеря некто Рудольф. Когда я спросил его, как это ему удается, он ответил:
— Очень просто. Я устроил себе процесс…
— Процесс? Что это значит?
— Я подговорил своего зятя, чтобы он подал на меня в суд за то, что я якобы взял у него крупную сумму денег и не хочу ее вернуть. Наш адвокат составил заявления с соблюдением всех юридических тонкостей. Писарь трибунала тоже наш человек. И вот каждые два месяца я получаю вызов в Бухарест, в