— Нет. Когда она началась, мои годы уже вышли. На фронт меня не послали. Но от такой беды разве спасешься? В сорок втором все-таки взяли, надели на меня шинель, сунули в руки винтовку и послали охранять каких-то несчастных, посаженных в лагерь за колючую проволоку…
— А где это было?
— За рекой Олт, в горах.
Я подумал: мир велик… И все же как он мал… В Шатре я встретил Замбилу. Старец Калистрат Грэмада оказался моим знакомым Мареем Косымбеску. В подпольном кабаке Телиу я встретил сеньора Алонсо. А вот еще один человек, которого я уже когда-то встречал. Прошлое меня преследует. Оно гнездится где-то внутри меня. Оно безжалостно идет за мной по пятам. Нет, никогда мне уже не забыть своего прошлого.
Я спросил человека, который ехал со мной рядом:
— Ваше имя Думитру Кичура?
— Он самый! Вы меня знаете, товарищ?
— Знаю. И рад, что мы снова встретились.
Я говорил правду: я ощущал какую-то щемящую радость. Как ни странно, эту радость пробудили во мне воспоминания о лагере, в котором мне довелось сидеть во время войны.
…Лагерь под Тыргу-Жиу был окружен лесистыми горами. В летнее время леса зеленели, зимой становились белыми от снега. Когда небо прояснялось, леса блестели на солнце и казались серебряными. Но мы редко видели солнце. Чаще всего небо было затянуто тучами. И все же заключенные почему-то часто поднимали глаза к небу. Может быть, они верили в бога? Может быть, к нему они обращали свои взоры? Вряд ли… Но вид бескрайнего высокого неба почему-то успокаивал. Вид неба вселял надежду.
За высоким забором с колючей проволокой, окружавшей лагерь, на его южной стороне тянулось голое заснеженное поле, а за ним небольшой лесок из молодых акаций. Мы знали, что там лагерное кладбище. Оно тоже было окружено колючей проволокой: после смерти заключенные снова попадали за колючую проволоку… Но не только они. На лагерном кладбище хоронили и солдат из охраны. Говорили, что солдатских могил там даже больше, чем могил заключенных. Потому что солдаты из охраны были все люди пожилые, взятые из запаса, непригодные для фронта. Да и условия лагерной жизни были для них тяжелы. Их мучили не меньше, чем бесправных заключенных. Я узнал это, когда мне довелось однажды поговорить по душам с одним из солдат. Я запомнил имя этого человека: Думитру Кичура. Он рассказал мне о своей семье: два его старших сына погибли на фронте. Младший тоже был на войне, и от него уже давно не было никаких известий. Поняв, что я сочувствую ему и таким, как он, Думитру Кичура спросил, не знаю ли я, когда кончится эта ужасная война.
— В нынешнем году, — сказал он, — нас, запасников, пригнанных сюда охранять лагерь, уже не так мучают. Но в прошлую зиму — господи спаси и помилуй! Зима-то была лютая, с метелями и морозами, со страшным снегом, а нам не дали ни полушубков, ни зимних шапок. В поле снежный ураган и мрак, а мы ходим в тоненьких шинельках — ветер продувает их, точно они бумажные… Мы умоляли полковника: «Господин полковник, дайте нам увольнительные на два-три дня, мы съездим домой и привезем свои тулупы, кэчулы, шерстяные носки». — «Какие тулупы? — кричит он. — Какие кэчулы? Если вы посмеете еще хоть раз пикнуть про тулупы, я вас всех в карцер засажу! Здесь казарма, а не бабья хата. В казарме солдат обязан носить казенное обмундирование. Солдат не в форме — это не солдат!» — «Господин полковник, без тулупов и кэчул мы погибнем». — «Дело ваше! Государство призовет других. Мужиков у нас хватает… Кэчулы… тулупы… вишь чего выдумали! А форма? А устав?» Мы тоже знали, что по уставу никаких тулупов не полагается. Но ведь мы все люди пожилые, среди нас были и слабые старики. Как выстоять на часах в шинели, когда вокруг непроглядная мгла и страшный мороз? Вот многие и не выдерживали. По утрам мы подбирали трупы замерзших и отвозили их на кладбище, в лесок. Там их раздевали. Зачем мертвому одежда? Мертвому уже ничего не нужно…
— И вы хоронили их голыми?
— В чем мать родила… Да и это было не просто. Очень мы намучились с рытьем могил. Земля-то замерзла, лопатой ее не возьмешь. Приходилось разжигать костры, чтобы она оттаяла… Вот так мы их и хоронили. Кресты заготовляли впрок. Крестов на всех хватало. Видали, сколько там крестов? А полковнику хоть бы что — ему устав дороже нашей жизни. Бывало, что жены наши сами догадывались и привозили из дому тулупы и кэчулы. Но и тогда полковник не разрешал их надевать. «Если я еще раз услышу про тулупы, я отдам вас под суд». Что делать? Терпеть. И ждать. Вот мы и терпели, и надеялись на бога…
Думитру Кичура, который говорил мне когда-то эти слова, ехал теперь рядом со мной верхом на лошади. А впереди, на другой лошади, везли труп человека, погибшего в болоте.
— Значит, вы все же уцелели, — сказал я.
— Уцелел. А сыновья погибли. Все трое. Остался только зять… И вот теперь нас снова убивают. Вчера одного бросили в болото. Сегодня, может, настанет черед другого. Как вы думаете, дорогой товарищ, сколько еще нужно терпеть? Ведь нас много, а их мало. Как же они смеют? Я вот все время спрашиваю: как они смеют?
— Смеют… И, видимо, ни перед чем не остановятся.
— До каких же пор?
— До тех пор, пока мы их всех не переловим.
— Что ж! Так оно, наверно, и будет. Пока всех не переловим, не жди покоя. Видимо, иначе нельзя. Иначе никак нельзя…
Дальше мы ехали молча. Я думал о том, что судьба Думитру Кичуры, которого я знал давным-давно, во время войны в лагере, пока что еще не очень-то изменилась. Тогда он не был заключенным, но мучился больше, чем многие заключенные. А теперь, после войны, ему снова приходится терпеть. Изменилась ли судьба тех, кого он охранял в Тыргу-Жиу? Тогда у меня было такое чувство, что «все впереди». Оно меня не обмануло. Моя жизнь сильно переменилась. Но вот сеньор Алонсо по-прежнему занимается темными делами. Правда, в очень мелких масштабах: он теперь всего-навсего агент боярина Цепою и содержит подпольный кабачок в Телиу. Ну а те, другие? Продолжают ли они свою пеструю и сладкую жизнь?
Я вдруг вспомнил Ирму Корнеску Адам, братьев Нанеску, их сестру Помушоару Нанеску.
Нет, эти не были ни гангстерами, ни мошенниками. Но и они были персонажами «человеческой комедии», которая разыгрывалась в том обществе, которое мы собирались теперь решительно уничтожить…
Госпожа Ирма Корнеску Адам была очень веселой дамой. Она легко переносила все тяготы лагерной жизни и, видимо, смирилась с тем, что ей придется оставаться здесь до конца войны. Однажды ее уже арестовали, потом выпустили. Потом арестовали вторично.
— Какие идиоты! — говорила госпожа Ирма, имея в виду полицию. — Они втемяшили себе в голову, будто я шпионка.
Кто-то спросил:
— А разве это неправда?
— Глупый вопрос! — ответила Ирма. — Я содержу в Бухаресте салон красоты. Естественно, что у меня много клиенток из высшего света. Я знакома с женами, дочками и любовницами всех иностранных послов. Мой салон посещают также жены, дочери и любовницы всех румынских политических деятелей. Я забочусь об их красоте. А полиция подозревает, что мой салон — явка шпионов. Когда эти идиоты пришли за мной в последний раз, я уже даже и спорить не стала.
— Собирайтесь! Мы отправляем вас в лагерь, в Тыргу-Жиу.
— Прекрасно!
В первый раз я еще пробовала возражать:
— За что меня в лагерь?
— За шпионаж. С вашей помощью происходит утечка информации. Разве вы не знакомы с женой посла Мозамбика? Разве к вам не ходит жена представителя Мадагаскара? И любовница консула Панамы?
Да, это правда. Я хорошо знакома с этими дамами. Я делала им массаж, накладывала на лицо косметические маски…
Когда госпожа Ирма в хорошем настроении, а это с ней бывает не так уж редко, она рассказывает разные истории из жизни своих клиенток. Это пестрый мир: богачи, куртизанки, авантюристы, люди без определенных занятий. Еще один слой бухарестского «высшего света».
Одну из клиенток госпожи Ирмы зовут Лолита. Она жена важного деятеля. И все ее друзья — важные персоны. Ирма рассказывает:
— Лолита приходит ко мне почти каждое утро в сопровождении своей собачонки и господина Шошолики. Это один из ее любовников. Он выполняет и роль секретаря. Пока я массирую мадам Лолиту, Шошолика стоит у дверей и ждет распоряжений.
— Кретин, — говорит ему мадам Лолита, — почему ты стоишь без дела? Позвони моему мужу и скажи, что я сегодня обедаю в городе, пусть не ждет меня…
Шошолика идет к телефону и выполняет поручение. Потом он снова становится у дверей. Мадам Лолита:
— Шошолика, позвони Паулине, что мой муж обедает сегодня один. Я прошу ее составить ему компанию.
Шошолика идет к телефону, выполняет поручение и снова возвращается на свое место.
Мадам Лолита:
— Шошолика, позвони майору, чтобы он заказал столик в ресторане «Модерн». Я буду обедать с ним.
Шошолика идет к телефону и звонит в генштаб, где служит майор. И снова возвращается на место.
— Я все выполнил, мадам Лолита. Теперь я могу идти?
— Нет, дурачок. Это еще не все. Позвони Адине — ты будешь обедать с ней в «Кашне».
Шошолика звонит Адине, потом докладывает:
— Госпожа, но Адина занята. Я позвонил ей слишком поздно. Она уже приняла приглашение Бебе.
— Позвони Шарлотте.
Шошолике не везет: Шарлотта тоже занята.
— В таком случае, — говорит госпожа Лолита, — я тебе уже ничем не могу помочь. Будешь обедать один. Разрешаю тебе напиться. После обеда можешь пойти в кино. А к вечеру повезешь меня куда-нибудь ужинать. Если я буду в спальне, жди меня внизу и не торопи — может быть, майор будет сегодня в форме…
Кто-то спросил госпожу Корнеску, почему она так бесцеремонно рассказывает незнакомым людям о личной жизни своих клиенток.
Ирма ответила:
— А почему бы и нет? Раз мои клиентки сами не считают нужным держать в тайне обстоятельства своей личной жизни, почему я обязана хранить их секреты? Если хотите знать, я даже оказываю им услугу: создаю рекламу.
Госпожа Корнеску с беспечностью рассказывает всем, кто желает слушать, и о своих любовных приключениях.