а уедете. Где вас искать? Вы приезжаете, произносите речи, а потом уезжаете восвояси. Так-то… А если что стрясется, где вас искать?
Чем больше он говорил, тем больше волновался. Ему явно хотелось сказать что-то еще, но он не решался. Я дал ему выговориться, и наконец он сказал:
— Жаль Мардаре. Хороший человек был, бедняк, вроде меня… Как увидел я, что кладут его на стол, всего залепленного грязью, а тут еще эта лошадь с отсеченными ушами… да как я все это увидел, молчать уже не мог. И тут-то я и говорю самому себе: «Будь что будет — иди и скажи! Расскажи всем, что ты видел. А если нужно, скажи и под присягой».
Нотариус, который слушал свидетеля в страшном волнении, снова обрел наконец дар речи:
— Пойдем с нами, Ванога. Идем!
Мы вышли все втроем на крыльцо примарии. Нотариус попросил толпу подойти поближе. Потом сказал вдове Мардаре, чтобы она прекратила плач:
— Слезами горю не поможешь. Еще не было такого случая, чтобы слезы помогли кому-нибудь воскреснуть…
Затем, обращаясь к толпе, он продолжал:
— Внимание, товарищи! Вот нам сейчас товарищ Ванога расскажет, что он видел своими глазами… — И нотариус указал рукой, как бы представляя Ваногу, хотя в этом не было никакой необходимости: Ваногу и так все хорошо знали. — Товарищ Ванога, будь добр, подойди поближе. И расскажи людям все, что ты уже рассказал нам. Не бойся. Говори все. Преступники обязательно будут пойманы и понесут заслуженную кару.
Ваноге понадобилось несколько минут, чтобы овладеть собой. Он начал свой рассказ очень медленно, тихим и робким голосом:
— Да, так-то оно так… Преступников, может, и поймают… А может случиться, что и не поймают… Все может быть… То-то… Но я уже не пойду на попятную. Я расскажу все… Как на исповеди… Так-то…
И Ванога повторил свой рассказ, добавив к нему новые подробности. Он оказался великолепным рассказчиком, и толпа слушала его затаив дыхание. Никто не шевельнулся, никто даже не кашлянул, только глаза у всех блестели…
Ванога кончил, несколько мгновений люди молчали, словно окаменевшие. Первой нарушила молчание вдова убитого:
— Мардаре! Они убили тебя, Мардаре!.. На кого же ты оставил меня с детьми!
Дети снова прильнули к материнской юбке. Самые маленькие, близнецы, которых она держала на руках, заплакали. А вдова продолжала причитать:
— Посмотрите на моего мужа… Вот он лежит мертвый… Он был коммунистом, и бояре его убили. Они убили его за то, что он не хотел быть у них слугой. Посмотрите на моего Мардаре…
У вдовы пересохли губы, голос охрип, она уже почти не могла говорить. Но из последних сил она продолжала причитать:
— Посмотрите на своего отца, дети! Вот он лежит убитый! Запомните, как бояре убили вашего отца. Запомните, что его убили бояре из Кырну, сыновья боярина Леонида. Они убили его и бросили в болото. Запомните… Хорошенько запомните!..
Кто-то крикнул из толпы:
— Товарищи! Неужели мы будем сидеть сложа руки?! Возьмем топоры, косы, грабли и отправимся в Кырну, в разбойничье гнездо братьев Чиорану, убийц Мардаре! Надо схватить этих зверей!
Кто-то робко возразил:
— Ну зачем торопишься? У братьев Чиорану оружие. Они офицеры. Начнут стрелять — и вместо одной вдовы станет несколько…
Слова говорившего возымели свое действие. Крестьяне заколебались.
— Он прав… Не делайте глупостей…
— Голыми руками их не возьмешь…
— Они будут отстреливаться. А потом поскачут в горы…
— Может, они уже смылись. Ищи ветра в поле!
— Наверняка смылись. Разве они дураки? Убить человека и дожидаться дома, пока тебя арестуют и засудят? Это на них не похоже…
Но те, кто был на войне и прошел через множество опасностей, не сдавались:
— Никуда они не удрали. Братья Чиорану думают, что никто не видел, как они убили Мардаре.
— Но у них есть оружие, они будут стрелять.
— Пусть попробуют!
— Довольно болтать! Надо немедленно ехать!
Нотариус придерживался другого мнения:
— Успокойтесь. Это дело властей. Я тоже представитель власти. Не ваше это дело. Без вас разберутся.
— Как это так, не наше? Неужто нам терпеть, чтобы братья Чиорану творили самосуд, а мы так и будем сидеть сложа руки?
Нотариус обратился ко мне:
— Ваше мнение, товарищ?
Я задумался. Потом сказал:
— Не останавливайте их… Пусть едут.
Я понимал, что возбужденную толпу все равно не унять. Крестьяне, решившие схватить убийц Мардаре, не послушаются моих советов. Да и уместны ли тут были благоразумные советы? Ими сейчас управляли только чувства. И я решил: пусть едут. Пусть подчинятся этому порыву гнева.
Но вся эта история выбила меня из колеи. Я ощутил вдруг неуемную тоску. Особенно расстраивала меня вдова Мардаре. Я не мог больше слушать ее причитания. Не мог смотреть на сирот. (А я ведь не из тех, кто легко расстраивается. Однажды мне даже пришло в голову, что я похож на колодец, на поверхности которого появляются круги, только если в него бросить уж очень тяжелый камень.)
Я подумал, что мне пора покинуть Блажинь. В сущности, мое дальнейшее пребывание здесь бесполезно. То, что случилось, исправить уже нельзя… Стараясь не глядеть на труп Мардаре и особенно на вдову, я покинул двор примарии. Но не удержался и все-таки бросил последний взгляд на детей убитого. Их глаза по-прежнему с ужасом смотрели на отца. Но, пожалуй, еще больше было в их глазах удивления — они ведь никогда не видели отца таким неподвижным и молчаливым. Жизнь его оборвалась… А что такое жизнь и что такое смерть? Когда кончается одно и начинается другое? Раздался колокольный звон. Кто-то забрался на колокольню и ударил в колокола… Церковный колокол оплакивал товарища Мардаре, коммуниста Мардаре, убитого братьями Чиорану, боярами из Кырну…
Я отвязал свою лошадь и спросил крестьянина, который ездил со мной к болоту, не согласится ли он сопровождать меня в Темею. Увидев, что он колеблется, я сказал:
— Учти, я тебя не неволю. Хочешь — поедем. Не хочешь — я поеду один.
— Так разве я отказываюсь? Не пойму только, вы сами-то зачем лезете в волчью пасть? С богатеями из Темею шутки плохи…
Я взобрался на лошадь. Молодой крестьянин сделал то же самое. Мы выехали из Блажини молча и молчали почти всю дорогу. Перед моими глазами стоял убитый Мардаре. И мне казалось, что всем своим обликом он говорит: «Не надо туда ехать… Не надо вам ехать в Темею».
В Темею мы прибыли уже во второй половине дня. Село поразило меня. После того, что я видел в Блажини и других местах, зрелище, открывшееся моим глазам, показалось мне настоящим чудом: просторные дворы, солидные каменные сараи и другие постройки, почти за каждой оградой высокие копны сена. Но удивительнее всего были, конечно, дома: высокие, красивые, с резными окнами, с железными крышами. На каждом окне — занавески. Дети, которых я увидел на улице, тоже совсем не были похожи на крестьянских детей: упитанные, хорошо одетые. Женщины были высокие, сильные, статные. И одеты, как боярыни — в длинных шерстяных платьях, в красивых шалях. Мы встретили по дороге и мужчин, и я заметил, что они смотрят на нас с нескрываемым любопытством. Вероятно, они знали, кто мы такие. Нотариус из Блажини сообщил сюда по телефону о моем прибытии и попросил созвать народ для встречи с кандидатом.
Почти все мужчины тут носили высокие барашковые кушмы, как бояре в старые времена. Да и вся остальная одежда — расшитые жилеты и рубахи, высокие сапоги с серебряными кантами — свидетельствовала не только о достатке, но и о щегольстве. Мой спутник сказал:
— Плохи дела, товарищ. Очень плохи. Мы сами с тобой по собственной воле полезли в волчью пасть.
Он говорил словно бы шутя. Но в то же время ясно было, что он испугался. Я ответил:
— Поживем — увидим…
Мой спутник ухмыльнулся:
— Увидим, если поживем…
Тем временем мы подъехали к примарии. Здесь собралась целая толпа: человек триста.
Село Темею очень большое. В нем около шести тысяч жителей, и почти все зажиточные. Это я слышал еще в Телиу. Но, посмотрев на этих людей, я подумал: слово «зажиточные» тут, пожалуй, не подойдет: это богачи!
Они тоже смотрели на меня. Они разглядывали меня так пристально и так вызывающе, что я на миг даже устыдился своего костюма. Люди, собравшиеся здесь, были одеты, как бояре на старинных литографиях. Я подумал, что следовало бы одеться по-другому, собираясь сюда. А на мне было довольно потертое, видавшее виды кожаное пальто и простая шапка. Но эта мысль была мимолетна. Я тотчас же о ней забыл и потихоньку шепнул своему спутнику:
— Никуда не отлучайся. Будь начеку!
— Ясно! — ответил он. — В случае чего попробую прийти вам на помощь… Если только не испугаюсь…
— А если испугаешься?
— Попробую не испугаться!
Мы оба рассмеялись и в таком, уже более веселом настроении привязали своих лошадей к забору примарии и вошли во двор, где стояла толпа. Мы громко поздоровались. Ни один человек нам не ответил, как будто все собравшиеся здесь были глухонемые. Я пошел к крыльцу, навстречу мне сделал несколько шагов какой-то толстяк с широким и румяным лицом. Я обратился к нему с обычным приветствием:
— Доброго здоровья!
— Н-да, — неопределенно ответил толстяк. — Вы, верно, ждете, чтобы и я сказал вам: добро пожаловать? Н-да… Этого я пока говорить не стану. Подождем. Вот так. Да.
Я выслушал его не перебивая, потом сказал:
— Я приехал сюда поговорить с людьми.
— Это можно, — сказал толстяк. — Пожалуйста. Видите — люди сами пришли посмотреть на вас. Так что можете немедленно приступать к делу. Если ваши речи им понравятся, они вас внимательно выслушают. Если нет — освищут. Только и всего. Все ясно и просто.
— Вы здешний примарь?
— Да. Меня зовут Илие Иким.
— А давно вы состоите в этой должности, господин Иким?
— Не так чтобы уж очень давно, господин кандидат. Лет двадцать, не больше. Всего лишь двадцать лет.
Он самодовольно усмехнулся. Я тоже усмехнулся и спросил: