— Нет.
— Кажется, вы были дружны?
— Кажется…
— Вы давно знакомы?
— Лет двадцать…
В кафе входит другой легионерский поэт. Он в зеленой рубашке. Усаживается за наш стол.
— Что скажете? Великие события!
Он выглядит таким счастливым, будто выиграл крупный куш по лотерейному билету. Человек он со странностями, но, несомненно, даровит. Он не только поэт, но и хороший математик и даже преподает в университете. Чему он радуется? Тому, что убито два университетских профессора?
Поэт говорит:
— Профессора Иоргу давно следовало убрать…
— Почему? Ведь он крупнейший румынский историк, большой ученый. Другого такого нет в Румынии.
— Какое это имеет значение? Иорга писал статьи против Кодряну. Правильно поступили ребята, что наказали его.
— А Маджару? Что сделал Вирджил Маджару?
— Маджару был франкмасоном. Агентом еврейско-масонского капитала.
Я смотрю на человека, сидящего рядом со мной, и почти не верю своим глазам. Он поэт и математик. А разговаривает как обыкновенный погромщик. Он продолжает:
— Мне очень жаль, что избежали казни франкмасон Россети, критик Виану и Михаил Раля.
— Но ведь все они — замечательные люди, гордость нашей культуры. К тому же вы, кажется, дружили с ними. Мне помнится, Россети был вашим первым издателем, а Виану написал целую книгу о вашей поэзии. По-моему, вы с Виану чуть ли не друзья детства…
— Все это было давно. После нашей победы я решительно порвал с прошлым. Меня больше не интересуют стихи, которые я писал когда-то. Видимо, не случайно их так расхваливали все эти евреи. Теперь я легионер, участвую в ночных походах. Кроме того, я надеюсь скоро получить кафедру в университете. До сих пор я был простым преподавателем, но Брэиляну обещает сделать меня заведующим кафедрой.
— Если вы получите кафедру, это будет неплохо! Вы ее заслужили. Но какое это имеет отношение к профессору Россети, к Тудору Виану, к Михаилу Рале? Почему вы так хотите, чтобы их убили?
— Россети следует прикончить за то, что он служил королю. Что касается Виану, то он не чистокровный румын, следовательно, его литературная деятельность опасна для румынской культуры. А Раля? Это же коммунист. А потом, я не могу простить ему, что, будучи министром, он ничего для меня не сделал. Раля был министром труда, он мог бы устроить мне какую-нибудь синекуру. Но он этого не сделал…
Как легко призывать к убийству! Но как изменились эти люди, когда смерть стала угрожать им самим! Я видел немало таких людей… Я видел их в пору успехов и в пору падения.
У мира нет границ.
Границы есть у жизни.
У мира нет границ…
Проклятая память! Я ничего не забыл…
Лагерь под Тыргу-Жиу. Зима 1942 года.
Утро. Второй день рождества.
По лагерю с раннего утра распространился слух: «Сюда везут легионеров! Первая группа уже находится у ворот. Они проходят контроль».
Выйдя во двор, мы увидели, что сержант Заиц конвоирует трех человек. Они уже побывали в канцелярии, где оформляют новоприбывших. Все трое хорошо одеты. Все трое, судя по лицам, в отличном настроении: можно подумать, что они возвращаются с веселой пирушки.
Вскоре мы узнаем, что все трое — бывшие участники легионерского движения. Антонеску почему-то распорядился посадить своих бывших союзников. Один из них подходит к нам и представляется: профессор Радулеску. Он возмущен:
— Меня взяли сегодня ночью дома. Я как раз собирался попробовать винцо, которое шурин прислал мне из Драгашаня. Возмутительно! Ворваться к человеку в дом среди ночи и отправить его в лагерь. Разве я преступник? Я легионер! Вот и вся моя вина…
— Разумеется, — отвечает ему журналист Бенкиу. — Вы не преступник. А я разве преступник? Я еврей, вот и вся моя вина.
— Ну, это совсем другое дело, — говорит легионер. — Если вы еврей, ваше место в лагере. Но я-то ведь не еврей, я националист. За что же меня сажать в лагерь?
Характерный тип. Он до сих пор еще не разучился разговаривать безапелляционным тоном. Он отвратителен. Отвратительны даже его густые, закрывающие всю верхнюю губу усы, которые он все время подкручивает то справа, то слева.
Два его товарища беспрестанно курят и после каждой затяжки почему-то плюются, так что на снегу вокруг них появляется большой желтый круг. И эти двое считают себя интеллигентами: один из них врач, другой — чиновник из префектуры. Я вижу, что в лагере они быстро опустятся, не будут ни бриться, ни чистить зубы до самого своего освобождения.
Заключенные евреи в панике.
— Что делать? Теперь уж обязательно легионеры отыграются на нас!
Другие подбадривают себя:
— Какие легионеры? Их всего-то три человека. Больше не будет. Эти, наверно, в подпитии обругали Антонеску.
Но в одиннадцатом часу всякие сомнения отпадают: к воротам лагеря подвели новую группу. Человек тридцать, если не больше. Все легионеры. Их привезли из Турну-Северина.
Вскоре прибывает еще одна группа — из Крайовы. Затем еще человек десять под охраной жандармов входят в ворота лагеря. Между внешними и внутренними воротами собралась небольшая толпа заключенных: они с интересом наблюдают за процедурой водворения в лагерь новичков. Майер с моноклем нервно перебегает от одного знакомого к другому. Каждому он задает один и тот же вопрос:
— Что делать? С этими бандитами шутки плохи. Ночью они могут нас прикончить.
— Тем лучше. Человек умирает только один раз. Рано или поздно это ведь все равно произойдет!
Майер с моноклем возмущен:
— То есть как это — тем лучше? Я, например, вовсе не хочу умирать. Почему я должен умереть? С какой стати?
Легионеры у ворот оживлены и даже веселы. Легионеры из Буковины — все как на подбор молодые, высокие парни в остроконечных кушмах и длинных до пят сермягах — подходят к забору, отделяющему их от внутреннего двора, и смотрят на нас.
— Есть тут жиды? — спрашивает один из них. — Мы соскучились по жидовской крови!
Ему отвечает Леон Браву, о котором говорят, что он сам еврей:
— Есть, братцы. Я давно вас жду. Я вам их всех покажу…
Он хотел бы обнять своих «братьев», но не может этого сделать — мешает колючая проволока.
Один из легионеров с подозрением оглядывает Леона Браву и спрашивает:
— А ты сам-то не еврей? Что-то у тебя не очень-то румынская физиономия…
Леон Браву возражает:
— Нет, друзья. Я легионер из Ясс и посажен сюда за легионерскую веру.
Евреи, присутствующие при этой сцене, набрасываются на Леона Браву с криками.
Кто-то из них изловчился и плюнул ему в лицо. Он вынимает платочек, вытирает плевок и говорит сквозь зубы:
— Погодите! Дайте только моим товарищам войти в лагерь. Вы мне за все заплатите!
Снова возмущенные крики, плевки. Дежурный офицер приказывает:
— Немедленно разойтись! Не подходить к забору и к воротам. Буду стрелять без предупреждения!
Люди расходятся, но никто не уходит в свой барак. Все остаются во дворе и издали наблюдают за происходящим.
Толпа легионеров растет. Привезли еще одну группу.
— Эти из Бухареста, — говорит Симон. — Пойдем к забору. Офицер ушел. Интересно все-таки, кого привезли?
Подходим к забору. В толпе легионеров я узнаю бывшего министра просвещения Траяна Брэиляну, бывшего директора газеты «Кувынтул» профессора П. П. Панаитеску, бывшего посла Румынии в Риме Жана Виктора Вожена, идеолога «Железной гвардии» Эрнеста Берню и своего старого знакомого, автора легионерского гимна поэта Радомира.
Траян Брэиляну, сутулый старик с небритым отекшим лицом, выглядит больным и несчастным. В руках у него чемодан и еще какой-то пакет. Рядом с ним — профессор Панаитеску в черном пальто до пят, в каракулевой серой кушме и меховых перчатках. Совсем жалко выглядит Эрнест Берня. Он уселся на свой чемодан, закрыв лицо руками; кажется, он плачет. Один Виктор Вожен держится свободно и даже нагло: он нервно прогуливается взад и вперед, бросая на окружающих презрительные взгляды.
Радомир в сером пальто с меховым воротником, в большой кушме, надвинутой на лоб, лица почти не видно, поблескивают только очки. Он тоже небрит, и я не без злорадства думаю, что автор «Святой легионерской молодости» теперь долго не будет бриться, обрастет рыжей бородой и станет похож на раввина.
Вот уже двадцать лет я знаю Радомира. Он всегда ходит, низко опустив голову, как свинья, готовая рыться в любых отбросах. Впрочем, в те времена, когда он мог открыто щеголять в зеленой рубашке, он высоко задирал голову. Но те времена прошли.
В лагере нарастает напряжение. Ко мне подходят старик Шутц, Майер с моноклем и другие.
— Что делать? Ночью железногвардейцы нас перережут.
— А что вы предлагаете?
Майер с моноклем говорит:
— Запрем двери и попробуем забаррикадироваться изнутри.
— Нельзя. Двери запирать запрещено.
Поняв, что я не могу им дать никакого совета, кто-то из группы говорит:
— Пойдемте к господину Виктору Ефтимиу.
И они уходят к Виктору Ефтимиу.
К вечеру все легионеры водворены в лагерь.
Большинство из них будет жить в пустых бараках в глубине лагеря, но бывшие министры и другие важные персоны получают места в бараках демократов.
Там, где живу я, почти все заключенные — евреи. У нас есть две свободные комнаты, и в них поселяются шесть легионеров. Седьмого приглашают в свою комнату Леон Браву и Жан Албеску. Молодой легионер со свирепой физиономией радостно принимает приглашение.
И вот я снова прогуливаюсь по главной лагерной аллее. Навстречу мне идет бывший министр Р., он всегда выходит погулять перед ужином.
Я спрашиваю:
— Вы видели легионеров?
— Да. Я еще в Бухаресте знал, что их будут отправлять в лагерь.
— Очередной маневр Антонеску?
Р. молчит. Он явно побаивается новичков.
— Они опасны… Даже сейчас они еще опасны…
У Р. есть все основания бояться легионеров: он дважды был в их руках и оба раза уцелел только чудом.