Наступает вечер. Надо идти ужинать. Но многим в лагере сегодня не до еды.
Ко мне подходит легионер Эрнест Берня и просит дать ему какую-нибудь книгу.
— Вряд ли мне удастся заснуть.
Его арестовали два дня назад. У него трое детей, все девочки. Когда его забрали из дому, одна из них была тяжело больна. У Берни совершенно несчастное лицо.
— Чего от меня хотят? Я давно отказался от своей политической деятельности. Да, я был другом Кодряну. Может быть, даже самым близким другом нашего Капитана. Но после смерти Кодряну я ведь даже не участвовал в делах «Железной гвардии». Я поступил на службу в министерство иностранных дел, чтобы кормить семью. Когда Хория Сима пришел к власти, он даже не вспомнил обо мне. Он считал меня предателем. Если бы Антонеску не подавил восстания Хории Симы, легионеры наверняка прикончили бы и меня. За что же Антонеску арестовал меня?
Он садится на мою койку. Плачет, не стыдясь своих слез. Я предлагаю ему сигарету, но он не курит. Я смотрю на него: не мужчина — тряпка.
Неожиданно ловлю себя на мысли, что мне его жалко. Но тут же вспоминаю, что этот человек был в свое время правой рукой Кодряну, что он писал статьи и книги, призывающие к убийству. Этот человек даже не подумал выйти из «Железной гвардии», когда трое железногвардейцев выстрелили в спину премьер-министру И. Г. Дуку на перроне синайского вокзала. Человек этот не вышел из «Железной гвардии», когда банда железногвардейцев, вооруженных револьверами и топорами, ворвалась в больничную палату, где лежал беспомощный, больной Михаил Стелеску. Они всадили в него несколько десятков пуль. Он обиделся на «Железную гвардию» только тогда, когда она дорвалась наконец до власти и не сделала его министром. Он заявил о своем уходе лишь на другой день после того, как эта организация потерпела крах в своей попытке захватить власть в стране в январе сорокового года.
Как легко проповедовать убийство!
— Вас, наверно, освободят, — говорю я вслух. — Поживете здесь несколько недель, а потом отправитесь домой, к семье…
— Вы так думаете?
— Уверен!
— А я боюсь, как бы меня здесь не убили. Я уже был однажды в тюрьме и видел, как убивали заключенных. Я очень боюсь, что меня убьют…
Говоря это, он весь дрожит, как будто у него начался приступ лихорадки.
— Мои дети… Мои бедные девочки… Я все время о них думаю… Дайте мне книгу… Все равно я теперь ни за что не усну…
Я показываю ему свои книги. Он выбирает приключенческий роман и уходит.
После его ухода меня посещают братья Арая.
Судя по фамилии, братья — македонцы. Они служащие министерства иностранных дел. Разыгрывают из себя дипломатов: разговаривают медленно, многозначительно.
Мои бедные стулья кажутся им неподходящими, и они предпочитают стоять. Что ж, эти стулья и в самом деле не похожи на кресла из министерских кабинетов.
— Нас арестовали в министерстве, — говорит старший брат. — За что? Мы ни в чем не повинны. Мы никогда не были легионерами. Никогда не занимались политикой. Мы профессиональные дипломаты. Политика правительства — это наша политика. Устав министерства не позволяет нам иметь собственные политические воззрения. Мы находимся на государственной службе и должны подчиняться уставу. Наверное, кто-то написал на нас ложный донос. Кто-нибудь из тех, кто нам завидует. Будьте спокойны, мы здесь долго не останемся! Несколько дней, и все выяснится. Уж тогда мы обязательно дознаемся, кто написал на нас донос, и потребуем у него удовлетворения по всем правилам кодекса чести. Мы никогда не отступали от кодекса чести.
Меня развлекло напыщенное и глупое самодовольство братьев Арая. Меня всегда забавляли люди напыщенные и склонные к декламации. И я немедленно начинаю им подыгрывать:
— Уважаемые господа, я очень сожалею, что не имел чести лично знать вас раньше. Поверьте, я совершенно счастлив, что мы с вами познакомились, хотя и при несколько печальных обстоятельствах. Очень прошу вас снять пальто и оказать мне честь выпить у меня по чашечке кофе.
Молодые люди в восторге. Они снимают пальто и милостиво соглашаются выпить по чашечке кофе. В свою очередь они угощают меня сигаретами «Папастратос». Это большая редкость в лагере. Выпив кофе, они удаляются, пообещав зайти в другой раз.
Вслед за братьями Арая является еще один новый жилец нашего барака. У него большая, круглая, наголо выбритая голова и маленькие колючие глазки. Одет он как спортсмен, собирающийся на лыжные состязания: великолепные лыжные ботинки, куртка, брюки, шерстяной шарф. Он, по-видимому, единственный из всех легионеров, который не очень-то расстроен тем, что произошло. Я знаю этого человека давно, так что ему нет надобности представляться.
— А почему я должен расстраиваться? Поживу здесь денька два-три и уеду домой. Мой дядя, генерал Попеску, и мой двоюродный брат, полковник Никулеску, заверили меня: «Ты, Нику, ни о чем не беспокойся. Разве мы в этой стране уже ничего не значим? Даже если бы ты совершил убийство, мы вытащили бы тебя из тюрьмы. А ведь ты ничего дурного не сделал!» И они правы. Что я сделал? Я был легионером. Ну и что? Я носил зеленую рубашку. Ну и что? Сам Антонеску щеголял в зеленой рубашке. Когда правили легионеры, я заработал немного денег. Ну и что? Разве я один зарабатывал? Разбогатели и другие. У евреев я отобрал одну-единственную лавку и перевел ее на имя своей жены — на мое имя нельзя было: я государственный служащий! Ну и что? Как будто только я один отбирал лавки у евреев! Если начнут сажать в лагеря всех, кто этим занимался, и десяти лагерей не хватит. Мой дядя и мой двоюродный брат заверили меня, что я могу быть совершенно спокоен. Придется отсидеться здесь несколько дней. Подумаешь! Я готов посидеть и два-три месяца, отдохну от всей этой суматохи, только и всего…
— Однако, — прерываю я его разглагольствования. — Многие опасаются, как бы их здесь не расстреляли.
— Это их личное дело! Пусть их расстреливают! Меня это не касается.
— Почему?
— Неужели вы думаете, что меня тоже могут расстрелять? Никогда! Я позвоню своему дяде, позвоню двоюродному брату, и они все уладят.
— Как вы им позвоните?
— Очень просто — по телефону. Я вызову их по телефону.
— А где вы возьмете телефон?
— Разве в канцелярии нет телефона? Я уже договорился с полковником. После вечерней поверки придет солдат из охраны и проводит меня в канцелярию. Я позвоню в Бухарест. Сначала я буду разговаривать с ней целый час. Надо ее успокоить. Скажите, а братья Арая уже приходили к вам? Это не они сейчас прошмыгнули в дверь?
— Да, они были здесь.
— И наверно, уверяли вас, что они не легионеры?
— Разговор шел о самых разных вещах. Но, кажется, была речь и об этом…
— Ну, знаете, вот это уже нахальство! Да я ведь был с ними, когда началось восстание Хории Симы. Мы вместе залезли на крышу министерства, и я еле уговорил их не открывать стрельбу по королевскому дворцу! Они хотели палить по дворцу из пушки…
— А где они взяли пушку?
— Это была зенитка, установленная на крыше. Братья Арая во что бы то ни стало хотели открыть стрельбу по королевскому дворцу. У них даже снаряды были. Но вскоре выяснилось, что они не умеют стрелять. Они никогда не были в армии. Между нами говоря, я тоже не проходил военную службу. Сами понимаете: дядя, двоюродный брат… Если у тебя есть высокопоставленные родственники, все можно устроить… Который теперь час? Девять? Мне пора… Иду говорить по телефону…
И он уходит.
В коридоре стоит маленький приземистый человек. Природа наградила этого человека двумя горбами — одним спереди, другим сзади. Впрочем, он не только горбун, но и хромой — одна нога у него короче. Голова длинная, похожая на лошадиную, на этом горбатом теле она особенно безобразна.
Мой друг, журналист К., заметил горбуна, как только легионеры вошли в лагерь.
— Посмотри на этого красавца с двумя горбами. Лет двадцать тому назад, когда я еще был студентом — мы с ним из одного города, из Браилы, — он был моим соперником в любви.
— И вышел победителем?
— Вот именно.
И мой друг рассказывает мне давнюю романтическую историю. Героиня — молодая красивая студентка. Мой друг надеялся ее покорить. Когда мужчине восемнадцать, он надеется покорить каждую женщину, которая ему приветливо улыбнулась. Но на этот раз все выяснилось очень быстро: К. встретил свою Дульцинею в городском парке рука об руку с горбатым донжуаном. Любопытная это была пара: студентка — длинноногая, стройная, а горбун — низенький и толстый. Голова его была чуть ли не на уровне ее бедра. Тем не менее они шли, тесно прижавшись друг к другу, как и подобает влюбленным…
— Он женился на ней?
— Ничего подобного. Он вскоре ее бросил. Я уехал в Париж и больше ее не встречал. А Василе Сурду — так зовут этого горбуна — я как-то видел на параде «Железной гвардии». У него был высокий чин в легионерской организации. Он шагал во главе целого батальона зеленорубашечников, затянутый в блестящие ремни и обвешанный со всех сторон револьверами. Это был батальон так называемых «железных ястребов». Как, по-твоему, можно из такого человека сделать ястреба?
— Любопытно, что иные физически неполноценные люди питают склонность к насилию. Они охотно примыкают к тем, кто проповедует насилие и кровопускание.
— Помнишь ли ты Арама Д.?
— А как же! Маленький, щупленький, с черными усиками. У него всегда было такое выражение лица, будто он вот-вот упадет в обморок.
— Помнишь, какие статьи он печатал в еженедельнике «Огненный цветок»?
Я запомнил одну-единственную. Она поразила меня своим названием: «Гимн крови». В ней он прославлял войну и выражал презрительное сочувствие тем молодым людям, которым не посчастливилось умереть на полях сражений. Когда война началась, я как-то встретил автора на улице. «Как? — спросил я его. — Ты все еще ходишь в гражданском? Когда-то ты сожалел, что молодое поколение не имеет возможности сражаться. А теперь, когда война наконец началась, ты как ни в чем не бывало разгуливаешь по бухарестским улицам? Сотни тысяч молодых румын, которые не хотели войны, гибнут теперь в русских степях. А ты здесь?» — «Во-первых, — ответил он совершенно спокойно, — я не румын. Ты отлично знаешь, что я происхожу из армянской семьи. Во-вторых, я никогда не служил в армии. Меня освободили от военной службы по состоянию здоровья». — «Но ты ведь мог бы пойти на фронт добровольцем?» — «За кого ты меня принимаешь? Я не сумасшедший!»