Трифою слегка растерян. Он обращается к Виктору Ефтимиу за сочувствием:
— Дорогой маэстро, почему они так настроены против меня? Это жестоко.
— А вы были милосердны?
— Мы? — невинно спрашивает доктор. — Но ведь мы убивали только врагов…
И доктор Трифою снова садится на своего любимого конька. Он пытается убедить Виктора Ефтимиу в том, что Гитлер все же выиграет войну.
— Немецкое отступление — маневр. Вот увидите, что будет весной, когда Гитлер пустит в ход новое, секретное оружие. Немцы снова перейдут в наступление и остановятся только в Сибири. Там они соединятся с японцами и вместе перейдут через Гималаи в Индию.
— А вы когда-нибудь смотрели на карту? — спрашивает Ефтимиу.
— Смотрел.
— И ничего не поняли?
— А что в ней понимать? Карта — одно, а война — совсем другое. В этой войне география не играет никакой роли. Главную роль играет немецкая армия. Она непобедима. Таково и мнение профессора Панаитеску. Так думает и Траян Брэиляну. Как видите, у нас у всех единое мнение по этому вопросу.
Виктор Ефтимиу пытается переменить тему. Он вспоминает о своих юношеских годах, проведенных в Париже. Этот Париж начала века никто из нас не видел. Но по рассказам Виктора Ефтимиу мы представляем себе, какой это был прелестный город. Виктор Ефтимиу вспоминает и о своих друзьях поэтах, которых теперь уже нет в живых. Доктор Трифою, как видно, в литературе разбирается еще меньше, чем в политике и стратегии, и пытается вернуться к своей любимой теме:
— Итак, как я вам уже доказал, поражение Германии совершенно исключается. Гитлер…
Виктор Ефтимиу перебивает:
— Ваш Гитлер умрет в сумасшедшем доме. Если только его не успеют зарезать его собственные адъютанты.
И Ефтимиу продолжает рассказывать о своей молодости, о своих умерших друзьях.
Доктор Трифою отнюдь не самый наглый из легионеров. И даже не самый глупый. Среди этой публики особенно выделяется некий Карбунеску — маленький щуплый человечек с воровскими усиками. Встречая Виктора Ефтимиу, он всегда задает ему один и тот же вопрос:
— Маэстро, правду говорят, что вы франкмасон?
— Да, это правда.
— А правда, что франкмасоны…
— Да, да, правда. Франкмасоны убивают людей и пьют их кровь. Франкмасоны добиваются исчезновения с лица земли румынской нации. Все это правда. Правда и то, что франкмасоны желают, чтобы все фашисты поскорее сломали себе шею.
— Маэстро, я не хотел вас обидеть.
— А я и не чувствую себя обиженным.
Карбунеску когда-то занимался журналистикой, точнее, работал в какой-то редакции агентом по рекламе. Он не обладал никакими качествами, кроме наглости. Писать он не умел. Зато он научился жить на содержании у своих любовниц. В конце концов ему даже удалось жениться на дочери богатого лесоторговца, получить большое приданое и открыть ночной ресторан. Так как это совпало с войной в Абиссинии, он назвал свой ресторан «Абиссиния». Но дело у него не пошло, и он обанкротился. Оставшись без денег, он тут же развелся со своей женой.
После того как легионеры пришли к власти, я встретил однажды этого человека на улице. Он был одет весьма элегантно и опирался на толстую палку с серебряным набалдашником. Разумеется, он был в зеленой рубашке… Нетрудно было догадаться, чем он занимается после победы националистов: терроризирует еврейских коммерсантов, экспроприирует их магазины. После краха легионерского правления он куда-то исчез. В наш лагерь его привезли вместе с первой группой легионеров. Но у него был какой-то особый режим: по вечерам он уходил в канцелярию — ему разрешалось звонить в Бухарест. Каждые две недели его даже отпускали из лагеря на денек-другой без охраны. Когда его спрашивали, что это значит, он невинно объяснял, что этого требуют «дела».
— Какие дела?
— Торговля лесом, — отвечал Карбунеску. — У меня большие связи в торговом мире, я поставляю немецкой комендатуре доски для строительства бараков. Я зарабатываю большие деньги.
Он зарабатывал большие деньги, но у него никогда не было своих сигарет, он вечно «стрелял» курево у других. Его умственный уровень и политические взгляды целиком исчерпывались ненавистью к франкмасонам; он любил повторять:
— Я хорошо знаком с этим вопросом, изучал его в течение многих лет. Я не пропустил ни одного номера «Антииудейского и антимасонского бюллетеня». У меня дома хранятся все выпуски. Я даже переплел эту подшивку. Этот бюллетень — мое Евангелие. В мире не будет порядка, пока мы не избавимся от франкмасонов…
Даже кое-кого из легионерских вождей Карбунеску подозревает в тайной связи с масонами.
— Посмотрите на Брэиляну! Не может быть, чтобы он не был масоном. Обратите внимание на форму его головы — типичная голова франкмасона.
В разговор вмешивается журналист Бенкиу:
— Брэиляну франкмасон? Чепуха! Брэиляну еврей! Уверяю вас, он еврей, как и я. Вы говорите, голова? Правильно. У него типично еврейская голова. Если б он не был евреем, он никогда не был бы таким ярым антисемитом.
Карбунеску протестует:
— Как только вы видите какого-нибудь выдающегося человека, вы сразу же объявляете его евреем…
Бенкиу плюется:
— Брэиляну? Это ничтожество? Это, по-вашему, выдающийся человек?!
Спор продолжается в том же духе. Карбунеску и Бенкиу — старые друзья. Они когда-то работали в одной редакции и сообща занимались шантажом. Они на «ты», что, впрочем, не мешает им ругать друг друга самыми последними словами. Дело доходит чуть ли не до драки.
— Шантажист! — кричит Бенкиу.
— Сам ты шантажист! — отвечает Карбунеску.
Бенкиу замахивается палкой и пытается ударить Карбунеску по спине. Тот отворачивается и произносит:
— Твое счастье, что ты хромой. Я не дерусь с калеками.
Через полчаса они уже сидят рядышком на скамейке у восьмого барака и шепотом обсуждают какие-то свои делишки. Когда кто-нибудь проходит мимо, они смолкают.
У мира нет границ.
Границы есть у жизни.
У мира нет границ…
Резкие голоса Гынжей отвлекли меня от воспоминаний.
Хотя Гынжи, вероятно, проголодались не меньше, чем все остальные участники собрания, они в буфет не пошли. Посовещавшись между собой, они обступили Ороша и о чем-то его просят. Я прислушался.
— Если вы отправите их в префектуру, — говорил один из Гынжей, — Бушулянга и Бэрбуца отпустят их на все четыре стороны…
Речь явно шла о братьях Чиорану.
Орош сказал:
— Ладно… Берите их. Вы за них отвечаете.
— С удовольствием! Сам черт не вырвет их из наших рук.
— Ни черт, ни ангел…
Гынжи подошли к арестованным, все еще сидевшим на полу, и приказали им встать. Один из Гынжей вынул свой носовой платок и вытер нос и лицо Чиорану, который страдал от насморка.
— Ты что, в няньки к нему нанялся, что ли? — ухмыльнулся другой Гынж.
— Нет. Просто я не привык глядеть на бояр, которые глотают сопли… Я привык видеть, как они проглатывают людей…
— Это они умеют… Вчера они проглотили товарища Мардаре.
— А позавчера нашего Ифтодия.
— Вставайте, господа! Просим вас, извольте встать на собственные ножки.
Не успели Гынжи увести арестованных, как в зале появился товарищ Лалу. Он был чем-то сильно озабочен.
— Что случилось? — спросил его Орош.
— Плохие новости, — ответил Лалу. — Только что позвонил из больницы доктор Дарвари и сообщил, что здоровье товарища Цигэнуша неожиданно ухудшилось. Резко ухудшилось.
Орош ничуть не удивился. Казалось, он именно этого и ожидал. Он обернулся ко мне и сказал:
— Поезжай в больницу! Скажи Цигэнушу, что я тоже приеду, как только освобожусь. Мне надо еще позвонить в Бухарест. Цигэнуш меня простит — он знает, что дела откладывать нельзя.
— Хорошо, я иду.
Я подходил к больнице, которую построил боярин Албу Доля, когда из ее ворот вышла шумная мужская компания, что-то громко и бессвязно обсуждавшая. Подойдя ближе, я понял, что люди эти просто-напросто пьяны. Впечатление было такое, будто они вышли не из больницы, а из кабака после веселой пирушки. До меня донеслись их веселые голоса:
— Мица — бабенка что надо!
— Ну что Мица… Вот Мими — это огонь!
— Лучше всех Софика!
Я посторонился и дал им пройти. Но при этом старался не пропустить ни слова из их странного разговора.
— А как ловко они законспирировались… В больнице… Вот это идея!
— Ни одному полицейскому и в голову не придет искать девочек в больнице.
— Да, это они ловко придумали. Только вот цены повысили почти вдвое!
— Так ведь им приходится делиться… Тут и Бушулянга, и Дарвари, и швейцар — все в доле…
Я не хотел привлекать к себе внимания и отвернулся, но гуляки меня заметили и, по-видимому, решили, что я пришел в больницу за тем, за чем приходили они. Весельчаки проводили меня криками:
— Эй, приятель, вызовите Мицу! Хотите развлечься — берите Мицу!
— Нет, Мими лучше!
— А по-моему, лучше всех Софика. Послушай, друг, эти двое ни черта не понимают в бабах. Ты послушай меня: Софика лучше всех. Бери Софику!
Небо, обложенное тучами, казалось совершенно черным. Черными были и деревья. Ветер гудел и гнул их голые ветки… Мица… Мими… Софика… Я мечтал о другой жизни. Я дрался за другую жизнь. Когда все это наконец кончится? Когда нам удастся покончить с наследием проклятого прошлого? Я знал, что необходимо терпение, что придется преодолеть тысячи препятствий. Я знал также, что не существует в мире силы, способной по мановению волшебной палочки превратить нашу жизнь в райские кущи. Я понимал, что нужны годы и годы упорной, трудной работы. И все-таки меня часто охватывало отчаяние. Весь мой романтический пыл пропадал, и я превращался в слабое и безвольное существо. В такие минуты мне казалось, что мы продвигаемся навстречу будущему черепашьими шагами. Разумеется, это тоже было продвижением вперед. Но если вспомнить о быстротечности человеческой жизни, не окажется ли, что результаты всех наших усилий не стоят положенного на них труда?