— Но ведь Антонеску хочет стать диктатором?
— А король? Разве он не готовит личную диктатуру? Клин клином и вышибают. Если нам удастся столкнуть этих двух честолюбцев, демократия только выиграет.
Я не разделял этого мнения, но в политической публицистике тех лет оно было чрезвычайно популярно. Летом сорокового года мне попадались в руки манифесты генерала Антонеску. В том же году Стелиан Попеску чуть ли не ежедневно пророчил на страницах своей газеты, что вскоре на политическом горизонте появится человек, «избранный самим провидением для спасения нашего любимого отечества». Стелиан Попеску, разумеется, знал имя этого «избранника», но давал понять, что назовет он его лишь тогда, когда наступит «подходящий момент».
В том же сороковом году Гитлер и Муссолини навязали так называемый Венский диктат и вынудили Румынию передать Венгрии, находившейся под властью фашиста Хорти, почти половину Трансильвании. Кароль II подчинился приказу Гитлера. И это стало началом бурных политических событий, каскадом обрушившихся не только на Румынию, но и на ее соседей. Вскоре на улицах Бухареста появились немецкие солдаты и офицеры: король впустил в страну гитлеровские войска.
— Когда это они проникли в Румынию?
— Несколько дней назад. По приглашению правительства.
— Но ведь это же оккупация?
— Совершенно верно!
Бухарестские рестораны и бары заполнились немцами, а бухарестские гостиницы, пансионаты и частные дома — беженцами из Северной Трансильвании.
Однажды в типографии, печатавшей литературный еженедельник, в редактировании которого я принимал непосредственное участие, мне показали экстренный выпуск газеты «Универсул» с сообщением, что правительство подало в отставку. Новый кабинет было поручено сформировать генералу Иону Антонеску.
— Это дело рук немцев?
— Разумеется!
Половину газетного листа занимала фотография генерала Антонеску в полной парадной форме. Другую половину занимала статья Стелиана Попеску, в которой говорилось, что настал долгожданный исторический момент, когда «спаситель» нации наконец выходит на политическую арену.
«Вот человек, избранный провидением, о котором я много раз писал, не называя его имени. Он спасет наше отечество!»
Я быстро сверстал страницы очередного номера нашего еженедельника и передал их метранпажу с просьбой поскорее отправить весь материал в ротационную. Я не сомневался, что это мой последний номер, что больше я не смогу заниматься журналистикой.
День был солнечный и ветреный. Я покинул типографию и направился по улице Сэриндар наверх, по направлению к кафе «Капша». Всюду на тротуарах валялись листы экстренного выпуска «Универсул», ветер гнал их по мостовой. На каждом листе — фотография нового правителя Румынии. Весть о приходе к власти генерала Антонеску уже успела распространиться по городу, на Каля Викторией стали собираться штурмовики «Железной гвардии». Почти у всех этих юнцов были волосы до плеч, все они носили зеленые рубашки и длиннополые сермяги. Они шагали по мостовой и пели свои легионерские гимны, а хозяева магазинов на Каля Викторией уже потихоньку закрывали ставни и опускали шторы на витрины. Атмосфера, как говорится, накалялась. Все понимали, что начался новый этап в истории страны. На Западе и на Балканах уже шла война, и приход Антонеску к власти мог означать только одно: война приближается вплотную к границам Румынии. Румыния становится военным союзником гитлеровской Германии.
Когда стемнело, на бухарестских улицах появились новые колонны легионеров. Они скандировали свои лозунги:
— Смерть! Смерть! Смерть!
— Отомстим нашим врагам! Смерть врагам!
— Хайль Гитлер!
— Хайль!
— Смерть! Смерть! Смерть!
Они шагали и выкрикивали эти лозунги, как автоматы, способные только ненавидеть и угрожать: «Смерть! Смерть! Смерть нашим врагам! Месть и смерть!»
Сентябрьская ночь была теплой, почти душной. Центральные рестораны закрылись в ту ночь очень рано. Лавочники давно заперли свои лавки. Город замер от страха. А на улицах продолжали раздаваться сумасшедшие крики: «Смерть! Месть! Смерть!»
Может, этого и не следовало делать, но любопытство победило осторожность, и я прошел всю Каля Викторией до королевского дворца. Я встретил по дороге немало знакомых. Они окликали меня:
— Эй, ты! Продался иудеям! Как теперь поживаешь?
— Вот и пришел твой конец!
Среди встречных был и Балбус Миерла. Мы почти столкнулись с ним лицом к лицу. Он схватил меня за руку и, отведя в сторону, сказал:
— Слушай, друг. В эту ночь будет покончено с Губастым. Мы сбросим его с трона!
Он был прав. Я это понял, как только прочитал статью Стелиана Попеску в экстренном выпуске «Универсул». Но во мне заговорил дух противоречия.
— По-моему, ты ошибаешься, уважаемый, — ответил я. — Смотри — на крыше министерства внутренних дел, на балконах — всюду пулеметы. Они будут защищать короля. Армия не даст короля в обиду.
— Чепуха! У меня самые достоверные сведения: армия уже перешла на сторону генерала Антонеску. Все части, стоящие в Бухаресте и его окрестностях, на стороне Антонеску. Так что Губастому конец. Это будет сегодня ночью.
— А что вы сделаете потом? Приметесь за свое главное дело?
— Какое дело?
— Расстрелы… Помнишь, ты ведь говорил, что в ваши черные списки внесено двести тысяч фамилий?
Балбус удивленно уставился на меня. Казалось, он забыл свои собственные слова. Я их ему напомнил.
— Ах, да!.. Но не теперь… В ближайшее время мы будем заняты захватом власти. Нам нужно захватить всю власть!
Здания, в котором находилось кафе «Корсо», где мы так часто встречались с Балбусом, уже не существовало. Его и несколько других домов снесли, чтобы расширить площадь перед королевским дворцом. В этот вечер широкая дворцовая площадь была полна длинноволосых юнцов, оравших без всякого стеснения:
— Долой короля! Долой! Долой! Месть! Долой короля!..
Один из бывших хозяев «Корсо», Финкельштейн, ушел от дел. Но его компаньон, Хаймович, открыл новое кафе, в самом начале Каля Викторией, напротив Центральной почты. Я отправился туда. Пока я сидел в кафе, с улицы все время доносились крики. Потом я услышал выстрелы. И снова крики:
— Долой короля! Долой! Смерть нашим врагам! Смерть и месть! Месть и смерть! Долой короля!.. Смерть!..
Ночь, как я уже говорил, была очень теплая. Небо совершенно ясное. Запоздалая осень еще не успела тронуть деревья ржавчиной. Но это была жуткая ночь. Никто не спал. Все ждали событий. Все понимали, что начинается новая эра в нашей истории. Утром по радио и в газетах было объявлено, что Кароль II отрекся от престола в пользу своего сына Михая. Перед отречением король подписал декрет о назначении генерала Иона Антонеску премьер-министром. Таким образом, генерал Антонеску остался верен национальным традициям: революция революцией, но… санкционированная королевским декретом! Газеты сообщали и другие новости: Румыния становится фашистским государством. В правительство, помимо военных и специалистов, вошли также легионеры из «Железной гвардии». Михай Антонеску, молодой человек с меланхолическими глазами, защищавший генерала Антонеску на суде, доверенное лицо нового диктатора, стал министром юстиции. Можно было не сомневаться, что «спасение» Румынии начнется с разгула фашистских банд и погромщиков. (Здесь не место описывать все, что произошло в те жуткие дни. Я надеюсь сделать это в другой книге.)
Итак, Ион и Михай Антонеску стали хозяевами Румынии. Впервые я увидел их в зале суда, когда слушалось дело о нарушении генералом Антонеску румынского законодательства о браке. Мог ли я думать в тот жаркий день, где и при каких обстоятельствах я встречу их вторично?
В годы войны я их не видел ни разу. Но часто слышал голос Михая Антонеску по радио. Когда румынские войска перешли Прут, Михай Антонеску распорядился послать на фронт самолетом Петраке Лупу из Маглавита — «человека, который разговаривал с богом». Заикающийся пастух благословил солдат, отправлявшихся на смерть. Генерал Ион Антонеску сфотографировался рядом со «святым пастухом». Эта фотография появилась во всех газетах, и никто не рассмеялся. Никто не посмел даже улыбнуться. В стране царил страх. Страх перед начавшейся войной. Страх перед легионерскими бандами. Страх перед гитлеровцами. Мог ли я тогда думать, что не так уж далек тот день, когда я снова увижу Иона и Михая Антонеску? И снова в зале суда?
Осень 1944 года. После вынужденного четырехлетнего молчания я снова занялся журналистикой. Я писал статьи, очерки, фельетоны. И вот я снова увидел генерала Антонеску в зале суда.
Теперь это был зал Народного суда на улице Штирбей-Водэ. И снова Ион Антонеску сидел на скамье подсудимых. Но в этот раз уже под охраной. И не один, а в окружении целой группы сообщников. Шел процесс над главными румынскими военными преступниками. А я снова был простым репортером, как и в тот день, когда генерала обвиняли в нарушении закона о браке.
Зал Народного трибунала был обставлен простой мебелью. На возвышении за обыкновенным столом сидел председатель суда, молодой человек с тонким интеллигентным лицом. Рядом с ним народные заседатели — простые люди, рабочие. Вместо прокурора выступали общественные обвинители. Судя по внешности, тоже простые люди, рабочие. На стене висела большая картина: «Воскресение господа Иисуса Христа». Никто ее не снял, и она продолжала висеть за спиной судей. Время от времени в зале включались мощные прожектора. При их свете лица становились мертвенно-бледными. Кинооператоры трещали своими камерами, фоторепортеры щелкали аппаратами. Все объективы были нацелены на обвиняемых. Генерал Антонеску изо всех сил старался выглядеть гордо и независимо. Под лучами прожекторов он напрягал свое лицо, взгляд его становился надменным и презрительным. Остальные обвиняемые с ужасом смотрели на своего вожака: они опасались, как бы он своей позой не ухудшил их положение. Впрочем, их опасения были напрасны. Положение обвиняемых уже ничто не могло ухудшить. Нельзя повернуть стрелку часов вспять. Невозможно воскресить убитых. Жалкие уловки бывшего диктатора, его гордый вид, его упорное стремление доказать, что он унижен, но не сломлен, ни к чему не могли привести. Когда процесс шел к концу, Антонеску уже отказался от своей позы. Он все чаще склонял голову, не желая встречаться глазами со свидетелями. Он уже не смотрел с презрением на фоторепортеров. С каждым днем он выглядел все более бледным и усталым. Вскоре его охватило какое-то оцепенение. Кажется, он даже перестал воспринимать происходящее. Он был в хорошем штатском костюме, но чувствовал себя в нем неловко. Особенно смущало его отсутствие галстука. Вместо галстука он обмотал шею шарфом. То же самое сделали и другие обвиняемые. Лично я никогда не понимал, да и теперь не понимаю, почему у обвиняемых отнимают галстуки, но разрешают носить шарфы. В конце концов, при помощи шарфа можно повеситься ничуть не хуже, чем при помощи галстука. Было бы только желание. Но ни один из тех, кто сидел тогда на скамье подсудимых, не повесился. Они ждали приговора, который мог быть только один: смертная казнь. И они его дождались.