й и от них проведены стрелы до самых висков. Губы выкрашены кармином, им же — соски. Что до волос, то поначалу мне померещилось, будто она водрузила на себя парик. Лишь потом стало ясно, что она густо напудрила их тем же золотым порошком. Множество браслетов и колец — все сплошь золотые, никакого серебра и бронзы, усаженные бирюзой. Вызолоченная кожа сандалий. Все это производило впечатление отчасти устрашающее. Наверное, так и было задумано, иначе для чего так сильно искажать данный ей Богиней облик?
Бедная, как сильно у нее, должно быть, чесались глаза, как ломило шею, и как трудно отмывать волосы! Но, видимо, обычаи Керне требовали, чтоб замужняя знатная женщина выглядела именно так. Или в этом виде требовалось являться на прием к правящим особам. Даже если правящая особа ходит в простой рубахе и сапогах.
— Приветствую Дочь Света. Я махнула рукой — успела отвыкнуть от ною выспренного кернийского обращения.
— Привет. Как дела на острове?
— Все благополучно. Ихи просит прощения за свое отсутствие. Он хотел приехать, но нельзя оставлять остров без наместника.
— И ты заскучала от благополучия?
— О, нет. На острове сейчас трудно ску-чать. Я не припомню, чтоб на Керне жизнь текла столь бурно. Все заняты — ремесленники, землепашцы, торговцы. Благодаря тому, что здесь строится город, у всех появилась работа, а работа приносит доход, а где доход — там споры… и ссоры. А что начнется, когда возобновится торговля с Критом! Но…
— Но ты оставила все это и прибыла сюда.
Я обращалась к ней без упрека. Не имела права. Скорее, она вправе упрекать меня, удравшую от них на материк.
— Потому что мне кажется… очень трудно судить об этом, когда родной город всю жизнь служил центром мироздания… что судьба Керне действительно решается здесь…
— В крепости?
— Не обязательно. — Она вздохнула. — Келей сказал мне, что нынче ты отправляешься на встречу с горгонами. — Келей, как истинный мужчина, не мог не проболтаться. — Я хочу быть там, — продолжала она.
Я оглядела ее.
— Не думаю, что это разумно.
— Я должна там быть, — настаивала Ихет. — Я спрашивала, идет ли с тобой кто-нибудь из атлантов. И услышала — нет. А наш народ обязан быть представлен!
— Ты права. Но я о другом. Ты умеешь ездить верхом?
Ихет смутилась.
— У нас не учат этому женщин. Но я могу научиться!
— Боюсь, что сегодня не успеешь.
— Но Келея ты же берешь с собой! А он наверняка не великий наездник!
— Верно. Но Келей, в случае чего, и на своих двоих добежит, куда надо. И драться он умеет совсем неплохо. А я не исключаю, что будет стычка, и если с тобой приключится беда, Ихи позабудет про присягу и отрежет мне голову.
Она хихикнула, что совсем не шло ни к ее торжественному виду, ни к аристократическо му тону. Однако она задала мне задачу…
— И впрямь, кто-то из атлантов должен быть при встрече. А Ихет, как сонаместница Керне — в особенности. Но каким образом ее туда доставить? Ума не приложу. Велеть ей умыться, переодеться, переобуться, снять драгоценности и отправить вместе с пехотинцами? Она выполнит приказ, а толку?
Слышала я, на Керне знатные женщины никогда не носят обуви, потому что по своим дворцам они разгуливают по коврам, а по улицам их носят в носилках. И ступни у них нежные, как у младенцев. Я ступни Ихет не разглядывала, но сомневалась, что они такие же грубые, как у нас или самофракийцев.
Носилок же у нас не водится. Точно. Носилок нет, а вот колесницы старого, атлантского гарнизона остались, и мои их не сожгли. А Эр-гин, болтун несчастный, как-то похвалялся, что был у себя в Аттике колесничим…
— Хорошо. Ступай, передохни. Если будет возможность, поедешь на колеснице.
— Благодарю, Дочь Света.
— Хоть ты бы обошлась без титулов.
— Без титулов нельзя.
— Рабство необходимо, — сказала Митилена, бывшая рабыня.
— Без титулов нельзя, — сказала Ихет, бывший жертва царя.
Но в справедливом государстве, построенном нами, не будет ни титулов, ни рабов, ни жертв.
Я не собиралась отправляться к горгонам полным войском. Однако, одна я уже приходили. Известно, что из этого вышло. Не карательная экспедиция, но отряд, готовый к любым неожиданностям — вот кто должен явиться на границе.
Со мной был Боевой Совет, кроме Анайи и Никты, оставшихся в крепости, и Аргиры, которая уплыла с Неретом на Керне. Был Келей — он и впрямь не любил ездить верном, как большинство уроженцев Архипелага, но в седле удерживался, а Энно подобрала ему кобылку посмирнее. (Кое-кто из самофракийцев, долго упражнялся в остроумии по поводу того, что я езжу на жеребце, а Келей — на Кобыле, но Келей не обиделся, я же — тем паче.) А сотня воинов, конных и пеших, отбывших раньше и по возможности незаметно занявших позиции у канала, — не в счет. Колесница, которую привели в порядок, была побольше ахейских, где умещаются лишь два человека — возница и копейщик. И я, помимо Эргина с Ихет, поместила туда еще и Гериона. Ему я сказала:
— Если что случится, руби поводья, хватай Ихет, кидай поперек седла — и в крепость!
Ихет это слышала, но возражать не стала.
Когда пала ночь, мы оказались вблизи от места. Несмотря на то, что ожидалась полная луна, мы взяли с собой много факелов, и с наступлением темноты самофракийцы — а они шли в пешем строю — их запалили. Так мы продвигались — по белым дюнам, под черным небом, в рыжем свете факелов.
Хуже всего, наверное, приходилось Ихет, но она ничем не выдала своего утомления. Только цеплялась за борт колесницы. На обоих бортах ее, кстати, красовались бронзовые изображения солнечных дисков, изрядно потускневших, но все равно заметных. Ничего нельзя придумать лучше, чтобы разозлить горгон. Но сбивать солнца нам было некогда.
А потом вышла луна. И почудилось, будто нас сопровождает еще одна, призрачная армия — наши тени на белом песке. Будь с нами псы, мы стали бы точь-в-точь свитой Гекаты на охоте. И спутники Богини — Лук и Ярмо, Крестовина, Дракон, Колесница, Коза, Овен, Змея и другие созвездия взирали на нас В высоты, как свидетели, собравшиеся к месту вознесения клятвы.
Мы остановились там, где кончались пес-ки. На границе отвратительного леса, служившего прикрытием болот тянулась вырубка. Между пнями была расчищена дорога. Канал оказался севернее, по левую руку от меня.
В тишине стало слышно, как фыркают кони, как самофракийцы переминаются с ноги на ногу, и скрипит амуниция. Со стороны болота не доносилось ни звука. Может быть, моих дозорных, посланных вперед, вти-хую перерезали, и трупы их валяются на дне канала? Тогда пусть горгоны, что бы они там ни приготовили, не рассчитывают на свои золотые серпы и каменные топоры евнухов.
Затем послышались музыка и пение — сперва тихо, почти беззвучно, по мере приближения — громче, но по-настоящему громкими они так и не стали. Замелькали огоньки.
Ясделала знак «готовься», хотя, наверное, это было лишнее — мои и так были готовы к бою. Но бой ли ожидал нас впереди? Странное шествие двигалось по вырубке, еще более странное, чем мы сами. Похоже, нее население — человечье население — Змеиного Болота вышло нам навстречу. И ни у, кого из них, насколько я могла видеть, не оказалось оружия. Даже у евнухов-охранников.
Они ступали впереди, но, словно достигнув Незримой черты, останавливались, расступались и выстраивались по краям дороги. Вме сто неподъемных топоров в их лапищах теперь были музыкальные инструменты. При своей глухоте к музыке я могла лишь выделять звуки флейты, систров, барабанов и трещоток. Тяжелые, лоснящиеся рожи евнухов оставались неподвижными. Те, кто не играл на флейтах, пели, но без слов, не разжимая губ.
Точно так же, голосом выводя непонятную мелодию, вторили им младшие горгоны, показавшиеся следом. Как и в подземном храме, они были полностью обнажены, и даже больше, чем тогда. Сейчас они шли без масок, изображавших змеиные головы. Было еще одно отличие. Зачесав волосы наверх, они водрузили на собственные головы маленькие светильники — вот что за огоньки мелькали над дорогой. Чтобы светильники не падали, а горячее масло не проливалось, горгонам следовало держаться очень прямо. Так они и держались, но это не мешало им танцевать! Ибо передвигались они, танцуя, а выйдя вперед, продолжали пляску. Я уже видела ее — это была начальная часть ритуала первого круга. Их движения повторяли движения змеи, приподнявшейся на хвосте и раскачивавшейся из стороны в. сторону, и, как эти движения, завораживали взор смотрящего.
Как я уже говорила, в значительной мере то, что именовалось магией горгон, было доведенным до совершенства умением тем или иным образом ввергать в столбняк наблюдателя, При условии, что он невежественный и непосвященный. И отчасти они своего добились. Взглянув на самофракийцев, я заметила, что они уставились на горгон во все глаза, а уж лица их… Ни разу у них не видела я таких лиц, хотя выражение это было мне знакомо.
Странно… Уж в нашем-то обществе к виду Голых женщин они давно могли привыкнуть. Но — поправила я себя — наша нагота не содержит в себе соблазна. Она связана с боем, бегом, воинскими упражнениями. Пылью и потом. Потому что вымыться самой быстрее и проще, чем стирать одежду.
А Ихет… Даже в своем прозрачном платье она держалась так, словно ее тело источало ледяной холод. Вероятно, это свойство, не прожденное, так привитое, было присуще всем аристократкам с Керне.
Здесь глазам самофракийцев представало совсем иное. И не только движения змей, усыпляющих жертву, повторяли раскачивающиеся перед нами тела. Пожалуй, я поторопилась, решив, что горгоны вышли безоружными. Оружие было всегда при них, так же, как их сила. И пусть она нам чужда, но все же понятна. И я могла бы все это оправдать, если бы не видела тупых, бессмысленных рож евнухов, словно вместе с мужским достоинством тех лишили и мозгов. А ведь в большинстве своем это были их дети. Ну, не этих самых горгон, так предыдущего поколения, но какая разница?
Длился этот танец, с моей точки зрения, слишком долго. Наконец плясуньи содрогнулись в последний раз, замерли на миг, широ ко расставив ноги (ни один светильник не погас), и тоже расступились.