Спрыгнув, я утвердилась по колена в воде. И про воду радостно орал что-то Зуруру.
Только впоследствии я поняла, с чего он вновь так осмелел. В отличие от своих хозяек, не придававших никакого значения огненному обряду, он, несомненно, полагал, что я в родстве с огнем, а значит, в воде должна потерять силу. Это я, из моря пришедшая…
Тогда я не размышляла о суевериях. Зуруру хохотал и крутил над головой кривой клинок. Я отскочила в сторону и зацепила вождя топором, изрядно затупившимся, за поясной ремень, словно крюком. Стащила с коня так, что он плюхнулся в воду, и прежде чем Зуруру успел приподняться, наступила ему босой ногой на горло. Совсем недавно другой вождь наступил мне на руку. Но сейчас мы остались — одна против одного. Он булькал, взбивая воду и песок, кадык ходил под ступней, и он еще какое-то время скреб дно руками, прежде чем затих.
Мне не было до него никакого дела.
Кормчие отогнали «Змею» и «Крылатую» от кромки берега, но справиться с пожаром не смогли.
Два пожара предстало моим глазам — второй бушевал, повторенный в черных волнах.
После первого оцепенения я побежала по воде, по рыжей отраженной дороге.
Тушить! Заливать! Делать что-нибудь!
С каждым шагом я погружалась все глубже, и каждый шаг стоил все больших усилий. Нужно поплыть, и я приготовилась к этому. Заложив топор за спину, в ременную петлю, чтобы оставить руки свободными.
Не успела.
Они пробивались мне навстречу вплавь — Келей, Нерет, Аргира, остальные. И стало ясно, что они покинули корабли не раньше, чем погибла надежда на спасение.
Келей был ранен, и, выбравшись на мелководье, упал бы, если бы Аргира не подставила ему плечо. У Нерета были опалены волосы и борода. Эргина среди тех, кто спасся, я не увидела.
— Они оказались там раньше нас, Мирина, — откашлявшись, произнес Келей.
Нерет вознес кулаки к небу:
— Эти суки с их ядовитым зельем!
О каком яде он говорил — о дурмане, которым отравили вино, или о черной и жирной крови огня? Это уже не имело значения.
Мы выбрались на берег. Среди тех, кто дожидался нас, не оказалось горгон. Зато были кернийцы, все с тем же, подобранным на площади оружием. Я не предполагала, что они последуют за нами до самой гавани. Когда мы отъезжали от завала, кернийцы разбирали его, дружно исполняя мой приказ, и мне показалось, что их воинственный пыл не распространится дальше этого действия.
— Зачем вы здесь?
— Они рушат храм, госпожа, — донеслось до меня, как сквозь пелену. — Мы дрались с ними, сколько могли… Но ведьмы открыли городские ворота… в городе новые отряды горгон…
Митилена упала на колени.
— Это я во всем виновата! Я думала, что предатели — атланты! Я следила не за теми, я всех сбила с толку, я позволила себя обмануть и обманула других!
Она рыдала, хотя рушились не ее мечты, а мои. Я не шевельнулась, ни чтобы утешить ее, ни чтобы ударить.
Огонь полыхал везде, в городе и на море. Исчезало все, что я успела создать.
И там, среди тьмы и пламени, собирались свежие силы врагов.
— Убей их всех, Мирина! — прохрипел Келей.
— Убей! — подхватил Нерет. — Не оставь отравительниц живыми!
Мне стало страшно. И с этим страхом, рожденным отчаянием и тоской, я пошла в бой. Почему я, ненавистница повествований о победоносных сражениях, столько времени уделяю ночи, когда я потерпела поражение? Не знаю. Знаю, что это поражение не зависело от исхода боя. И виновна в разгроме была не Митилена, а я, позволившая заманить себя и своих людей в ловушку, более жуткую, чем на пиратском корабле.
Тогда я была готова к предательству, потому что ничего, кроме предательства, не ожидала. Но до той ночи я никогда по-настоящему не могла поверить, что женщины способны обмануть и предать женщин. Издержки темискирского воспитания.
Однако воины побережья, губившие город, храм и флот, всего лишь исполняли волю жриц Болота. А те относились к мужчинам гораздо хуже, чем, например, Митилена. Она хоть их ненавидела. Жрицы же рассматривали мужчин как скот или орудие ублажения собственной плоти. То есть так, как большинство мужчин смотрит на женщин. И эти — здешние — подчинялись и принимали подобное обращение (как женщины в других краях), а я, желавшая поднять их, стала им врагом.
В ту ночь я молила Богиню послать мне боевое безумие, уподобить Пёнтезилее или Аэлло. Ибо мне не так повезло, как Таавту, который умер, не успев увидеть, как гибнет его творение. Но тщетно. И я не могла забыть последние слова Мормо. Она была права, даже если хотела напоследок солгать. Ничто не в силах победить нас, кроме нашей собственной глупости.
Горгоны нас не одолели. Они умели нападать из засады и были хороши в нападении, но долгого, упорного боя не выдерживали.
Энно, доставившая раненых в крепость, привела остатки гарнизона нам на помощь. И атланты, примкнувшие к нам, при всем неумении, держались стойко.
К утру те, кто напал на город, были уничтожены либо бежали.
Но и города тоже больше не было. Мы брели среди дымящихся развалин, груд камней и черепицы, разбитых колонн и трупов, трупов, трупов… Их присыпал пепел, и лица их казались неузнаваемыми.
Однажды мне показалось, что среди них лежит несчастный дурачок Шиллуки — за кого он сражался? Или просто подвернулся кому-то под руку? Не стоило останавливаться ради него.
Были более важные потери. До трети амазонок, свыше половины самофракийцев. Хтония, Аэлло, Меланиппа, Эргин, Геланор, Менот… Сколько длить перечень?
И не счесть потерь среди переселенцев, которые пришли сюда в надежде, что я дам им защиту. Никто не попрекал меня этим, но что пользы?
— Парус! — это кричал Герион. Он уцелел, при том, что всю ночь провел в гуще сражения. — На море — парус!
Голова была так тяжела, словно на нее водрузили шлем наподобие ахейских. Поднять ее удалось с великим трудом. Но Герион оказался прав.
Над синими валами волн, швырявших обломки моей великой флотилии, мелькал белый парус. Пираты, успевшие прознать о нашей беде? Или мятежные атланты? Боевые корабли Крита и Черной Земли не выходят в плавание поодиночке. А этот плыл один.
Все равно, нужно уводить людей в крепость. Открытый бой, даже с невеликим противником, нам сейчас не по силам. Даже я, не получившая ни царапины, вряд ли смогу поднять топор, а многие еще и ранены…
Герион, подсаженный Архилохом, вскарабкался на груду обгорелых бревен, приложил к глазам измазанную сажей ладонь… Глаза у него, как у всякого охотника, были острые.
— Это «Гриф», — сообщил он. — «Гриф» возвращается!
Я не поверила ему. Но, по мере того, как корабль приближался к берегу, я узнавала его очертания, нос, утяжеленный тараном, изображение птицы на полотнище паруса.
Может, корабль захвачен критянами, и это снова обман?
Весла, сверкающие на солнце, дружно взметнулись в воздух. Щурясь, я высматривала на палубе вооруженных воинов в бронзовых доспехах и косматых шлемах. Не было их. Обычные моряки… И, сдается мне, я узнаю их.
Диокл, покинув рулевое весло, что-то кричал, радостно размахивая руками.
Да, «Гриф», птица-падальщик, как ему и подобает, направлялся к месту побоища. Что бы там ни было, у нас снова есть корабль. Нужно все начинать сначала. Ничего не поделаешь.
ПОСТИСТОРИЯ
Это была моя первая и последняя попытка построить справедливое государство. Я ошибалась. Хоть и служу Дике Адрастее, но — не она.
С тех пор я стала править, как принято между людьми, и преуспела в этом. Народа горгон больше не существует. То есть люди остались, но это имя у них отнято. Теперь это просто мои подданные.
Война оказалась не слишком долгой, но кровопролитной. Армию мою, взамен погибших амазонок и самофракийцев, усилили атланты, добровольно выступившие на моей стороне. Они имели на это право — ведь именно они сохранили мне верность, а из-за меня Керне лишился своего верховного жреца.
Змеиного Болота тоже больше нет. Как и его служительниц. Причем даже не я выжгла болото с его храмом, змеями, жрицами и всем прочим. Это сделали сами горгоны, когда поняли, что удача от них отвернулась.
Когда та война закончилась, у меня было наполовину разоренное государство и сильное, боеспособное войско. Такое сочетание опасно. Соседи этого не поняли и попытались говорить со мной неподобающим языком. Я быстро научила их вежливости и взяла их страны под свою руку. И все покатилось по накатанной дороге.
С тех пор прошло восемь лет. В белобрысых моих волосах седина незаметна, но я знаю, что она там есть. И давно следовало остановиться и поразмыслить, но все время некогда. Ведь дорога завоевателя не знает остановок.
Замирив соседей и укрепившись на всем побережье между Великими мелями, я осуществила давний замысел, прельщавший моих мореходов, благо флот был заново отстроен и силен.
Я ходила и к Столпам Богини, и на север, захватывая остров за островом, поскольку царьки архипелага, и без того ослабленные Большой Осадой, где потеряли множество людей и кораблей, успели ввязаться в новую свару — между собой.
При этом я снова посетила Самофракию, но, как уже рассказывала, задерживаться там не стала. Моя резиденция — на Керне, но и там я редко бываю. Так же, как и в основанных мною городах. Некоторые из них люди назвали моим именем, а иные — именами моих воительниц. Я не отдаю предпочтение ни одному из них.
Мой дом по-прежнему — военный лагерь, где я и начала рассказывать свою историю, и рассказ этот занял всю дорогу до Керне.
Но теперь я знаю, что порой приходится идти на уступки людскому мнению — ноче вать во дворцах, и как ни удобна моя кожаная рубаха, порой цеплять на себя парадные одеяния. Но лунный обруч я все равно ношу только на шее и запрещаю именовать себя царицей. Что толку — люди придумывают другие титулы, еще более замысловатые, чем упомянутые выше.
Многих, кто находился рядом со мной в начале похода, уже нет. И не только тех, кто был убит в ночь предательства горгон.