Савиньяк коротко сощурился на тонущее в снегах солнце и сдвинул полотняные занавески. Предстоящий разговор не казался трудным и был необходим в том числе и для того, чтобы проверить их с Рокэ замысел. Если в нем есть прореха, Хайнрих ее отыщет. Если…
Ронсвикские стрелки талигойского маршала не просто знали, они его признавали: такова цена присланного вовремя пива и не унизившей никого войны.
– Его величество в дальней комнате, – объявил здоровенный капитан со сбитым на сторону носом.
– Спасибо. – Отправляясь на север, Лионель знал дриксен несколько хуже кэналлийского, а гаунау заметно хуже дриксен; сейчас, как сказали бы в Торке, дубы сравнялись, жаль только, в Сагранне и далее варитские языки без надобности.
Бергерские анфилады состоят из четырех комнат, а важные разговоры ведутся у последнего окна, где ставят стол и при нем скамью для оружия. Не расстаются с железом и гаунау, вот что у варитов рознится, это цвета. Подданный Хайнриха умрет, но не наденет бирюзового, соплеменник Вольфганга-Иоганна шарахнется от темной гаунасской зелени.
– Хорошо, что пришел. – Сегодня его величество был по-медвежьи бур и хмур. – Я уже собирался за тобой посылать, любопытство заело. При нежелании всегда можешь отовраться.
– Обычно я так и поступаю. – Приглашать гостя сесть король и не подумал, а Ли не подумал этого приглашения дожидаться. – Ваше любопытство я по возможности удовлетворю, но пришел я потому, что Эмиль сходит с ума, Арно пока не годится, а Рокэ мне поможет не больше, чем я ему.
– Южные выверты, – Хайнрих приподнял свою любимую кружку. – Если я понял правильно, в Липпе ты не едешь.
– Я еду в Паону.
– Подлое место, – Хайнрих дернул и так распущенный пояс. – Ты не будешь пить на моей свадьбе, потому что спешишь?
– У меня два с лишним месяца. – Стань Бертрам варварским королем, он бы глядел так же, глядел и ждал ответа. – Если бы в Паоне не было Ореста, я бы проводил вас до Липпе.
– Но Орест есть и купается в скверне. Что ты собрался с ним делать?
– Лишить его возможности купаться, остальное доделают либо мориски, либо подданные.
– Если ты оставишь без скверны Ореста, ее поделят ваши дуксы и Марге.
– Они тоже не смогут купаться. Никто не сможет, если у нас выйдет.
– У нас… – гаунау заглянул в свою кружку, словно на дне ее скрывалась истина. – Ворон, само собой, летит в Олларию, а кто отправится в Эйнрехт? Его дриксенский сынок?
– Пока неизвестно, есть и другая возможность.
– А в Паоне ее нет?
– Или мы ее не нашли, что по сути одно и то же. Ваше величество, у меня к вам будет просьба, странная, но тут уж ничего не поделаешь. Селина могла рассказывать о своей подруге и спутнице…
– Рыжая тебя любит. А ты?
– Сейчас это не имеет значения. Ваше величество, Мелхен – или Мэллица, или Мэллит – должна остаться с людьми, которые не станут ее мучить, даже любя и ради ее же блага. Лучше всего, если Сэль уговорит подругу остаться в Липпе. Она один раз уже помогла Мелхен, если потребуется, поможет снова.
– Похоже, я понял, – его величество сурово глянул в кружку, но пить не стал. – Хвала кому-то, ты не говоришь пакостей вроде «если я не вернусь».
– И не скажу. Мы слишком мало знаем, чтобы оценить, куда и на что идем. Вероятней всего, полный успех обратной дороги не предполагает, а полная неудача превращает затею в обычное… приключение.
– Вроде твоей прогулки по моей Гаунау?
– Нет, поскольку в Гайифе нет вас и есть бесноватые. Если нам удастся войти и не удастся ничего сделать, придется выбираться по собственным следам. Скорее всего, это получится, но я бы предпочел удачу в главном.
– Ладно… – кивнул, будто разрешая, Хайнрих. – Ты решил, и ты попробуешь оставить тварей без скверны. Гаунау это выгодно, значит, я не стану бить тебя по голове и запирать в Липпе до конца весны. Если вы с Алвой добьетесь своего, с кем из ваших мне придется говорить?
– О войне – с моим братом, о мире – с кардиналом и графом Валмоном, но в этом случае вам лучше стать вождем почти всех варитов.
– Бергеры мне ни к чему, пусть сидят на своих ледниках, а варитов попробую прибрать. Мне поклясться, что войны не будет, хоть бы у вас остались сотня вояк и одна пушка?
– Это решать вам и… варитским богам.
– Тогда я поклянусь. Если Талиг потеряет тебя и Ворона, этим, пока я жив, никто не воспользуется. Я сказал, ты услышал, и хорошо бы не только ты. Что вы затеяли, не спрашиваю, о таком говорить хуже, чем орать на перевалах. Если бы я мог помочь делом, ты бы сам сказал.
Иногда молчать тяжело, иногда молчание помогает дышать… Из чего вырастает ненависть, чаще всего понять можно, но как рождается дружба и сходится то, чему, казалось бы, не сойтись никогда?
– Вы обещали попросить варитских богов за мою мать и брата. Они выбрались.
– Да уж… На, выпей.
– Желаю вам счастья с Сэль.
Пиво. Видимо, отличное, но для тебя все равно горечь, гадость и… уверенность в том, что можно не беспокоиться ни о матери с Арно, ни о Мелхен. Хайнрих с Бертрамом и поврозь сильны, а вместе они отбросят этот безумный Шар, должны отбросить.
Тишина, неожиданно громкий скрип двери, приглушенные половиками, но все равно тяжкие шаги. Ты успел сказать, тебя успели услышать.
– Ваше величество, – врывается в молчание кривоносый адъютант, – пришел тот, кому назначено.
– Выйди. Через пять минут зайдешь снова. Кружку забери, – Хайнрих проводил адъютанта тяжелым взглядом. – Явился мой ронсвикский дуб. Мне его пустить?
– Если решите пить, то да. Боюсь, наедине с вами я начну себя жалеть. После второй фляги.
– Поглядим. Я ведь знаю, чего он напрашивается. Его сын умудрился влюбиться в Кримхильде. Еще при Фридрихе. Я ничего не хотел видеть и не видел, ну так мне написали, пришлось заметить, а это любовь, причем хорошая. Вмешиваться пока не стану, не горит, но я – король, и мне теперь успокаивать друга, который еще и подданный. Ты мне поможешь?
– В меру сил.
– Сейчас мы выпьем вдвоем, – король зашарил рукой по лавке и шарил, пока не нащупал флягу, – и пусть заходит. При полковнике мы будем очень умными, это он будет глупо ломиться в открытую дверь, а сейчас я скажу варварскую глупость. Ты сделаешь что надо и вернешься, потому что этого хотят правильные люди. И этого хочешь ты.
Записку Рудольфу Арлетта не дописала, потому что герцог явился сам. Один и без предупреждения.
– Хотелось бы знать, – насупился он вместо приветствия, – чему вы улыбаетесь.
– Многому, – графиня дважды дернула звонок, вызывая камеристку и буфетчика, – в частности тому, что вы не дали мне закончить письмо вам же.
– Я польщен, и о чем же оно?
– О необходимости встречи.
– А я вот решил не писать, просто пришел. Похоже, зря я увернулся от этого праздничка.
– Скорее, от Малого двора. – Арлетта взяла исписанный на треть листок и протянула гостю. – Возьмите на память.
– Это еще зачем?
– На всякий случай. Вдруг вам придет в голову, что я писала не вам и вообще начинаю ловчить.
– Да ловчите себе на здоровье, если охота… Мне пять раз рассказали про сегодняшнее, но я так толком и не понял, что случилось. Гизелла требует выгнать девицу Манрик, Георгия с этим согласна, только хочет, чтобы все прошло тихо, а вот Октавия уперлась. Дескать, это ее фрейлины и она сама с ними разберется. Похоже, нахалку подучил ваш сын.
– Не исключено, он еще не возвращался. Что все-таки с Гизеллой?
– Пока не понять. Мэтр Лизоб допускает перелом и надеется на растяжение. В любом случае прыгать ей в ближайшие дни не придется. Так что вы можете мне рассказать?
– Многое, – заинтриговала графиня, и тут очень к месту подоспела прислуга. – Летиция, попроси госпожу Скварца к нам присоединиться. Гастон, наши вкусы вы знаете. Монсеньор, вы, полагаю, будете глинтвейн?
– Правильно полагаете. И что-нибудь перекусить, я вообще-то без ужина остался.
– Гастон, слышите?
– Да, сударыня.
– Всё в порядке, – Арлетта наклонила голову, чтобы не упустить стука закрывшейся двери. Собаку, что ли, завести? – Голодная смерть вам больше не грозит.
– Спасибо, – герцог потер спину. – С вашего разрешения…
– Бродите на здоровье. Что именно вам рассказать?
– Что, на ваш взгляд, произошло?
– То, чего следовало ожидать. – Двор есть двор, и это только начало. – Если вы прогоните Иоланту, вы не только поступите несправедливо, но и кому-то всерьез подыграете.
– Начнем со справедливости. Вы думаете, она налетела на мою дочь нечаянно?
– У нас с Франческой сомнений в этом нет. Вы имеете понятие об эйнрехтских танцевальных туфлях?
– Ни малейшего, – чуть ли не с удовольствием признался Рудольф.
– На ноге их держат особые ленты. – Которые еще и ногу натереть запросто могут. – Их-то и подрезали, а затем подклеили к коже, скорее всего, яичным белком. Во время танца они, само собой, сперва отклеились, а затем и лопнули. Удержаться на ногах, когда такое случается, еще можно, но при этом почти наверняка споткнешься и потеряешь равновесие. Что, собственно, и произошло.
– А подклеивать-то зачем?
– Чтобы лента не порвалась раньше времени. Пока двигаешься медленно, не дергаешь и не встаешь на носочки, клей держит и защищает надрезанную ленту. Не будь этого, и Лань, и Волчица под прикрытием снежинок выбрались бы из танца и сменили обувь или хотя бы разулись. Босиком на гладком полу танцевать можно, в одной туфле – нет.
– Судя по вашему тону, у вас есть доказательства.
– Да, и благодарить за них нужно госпожу Скварца. – И подбившего ее на поездку Бертрама. – Она сразу заподозрила неладное и велела одной из девушек подобрать потерянные туфли, сесть на место, которое освободил Валме, не вставать и не отдавать добычу, что бы ни произошло. Айрис Хейл, это была она, так и поступила. Девушка просидела с уликами до конца представления, что, кроме Франчески, могут подтвердить кагетские и бакранские дипломаты. У костюма снежинки, в котором была Айрис, очень короткие рукава, незаметно подрезать ленты в нем не выйдет.