– Я помню. Главная свадьба будет ночью у старейшей из башен. Гаунау зажгут костры среди камней, я и Царственная подведем тебя к большому королю, и вы сразу уйдете, а гости останутся радоваться.
– Рубашку ждать они останутся. – Селина вновь занялась волосами ничтожной и вдруг пожаловалась: – Не знаю, какие камни надеть. Хочется вспомнить сразу ее величество, Монсеньора Лионеля и Монсеньора Рокэ, но цеплять на себя слишком много драгоценностей – дурной тон.
– Синий камень ты отослала нареченному Руппи, а он был так красив. Монсеньор монсеньоров хотел, чтобы ты подарила большому королю в ночь свадьбы кольцо из Доннервальда. Ты сделаешь это?
– Конечно, хотя оно налезет разве что на мизинец, – подруга выдернула из-под ленты прядку, и она упала Мэллит на лоб. – Готово, пошли к зеркалу.
Мэллит не думала, что, глядя на себя, сможет испытать радость, но осеннее платье поделилось с ничтожной своим совершенством, даровав ей отблески огня и мерцание золота. Это была красота подхваченных ветром листьев, а не исполненных соком плодов, но это была красота.
– Как хорошо, что ты улыбаешься, – обрадовалась подруга и принялась расплетать свои волосы. – Я боялась, что не смогу тебе ничего толком объяснить и ты надолго расстроишься. Теперь бы еще Герарда унять, да и мама наверняка места себе не находит. Хорошо хоть к ней в Альт-Вельдер Зоя со своими глупостями не нагрянет… Прости, это я сказала глупость и даже гадость, а Зоя просто хочет, чтобы я влюбилась. Как она в папеньку, только у меня второй раз не получится.
– Ничтожная думала, что у нее нет сердца, но оно нашлось. Одно на двоих.
– Мелхен! – Сэль прижала обретшую сердце к себе. – Монсеньор или сам вернется, или его вытащит папенька, а про любовь… Ее величество говорила, что вторая любовь может прийти незаметно. Я сперва не поняла, как такое может быть, но потом вспомнила про кошек. Они ведь умеют приходить так, что не знаешь, есть они в комнате или нет. Смотри, Маршал! И как только он сюда влез?
Черно-белый в самом деле был здесь и драл когтями самую большую из застилавших пол шкур, но когда и откуда он вошел, Мэллит не заметила.
От подобной зрительной трубы не отказался бы и Альмейда, Кроунер же не упал в обморок лишь из страха уронить свежеобретенное сокровище.
– Господин капитан… – стонал он, держа подарок обеими руками, – господин бригадир… Это как же… куда…
– Оп-ти-чес-кий прибор пригодится в экс-пе-ди-ции, – прервал стенания из последних сил хранящий серьезность Арно. – Незаменимая штука при ловле птиц и звезд.
– Атлас Видимого небесного, – не преминул подхватить Валентин, – после возвращения адмирала Вальдеса наверняка будет расширен, причем значительно. Обнаружив новые созвездия, вы сможете назвать одно из них Бабочкой.
– Или Усачом! – Арно взял со стола строгий черный футляр для бумаг и протянул разведчику, который растерянно затоптался, не зная, куда девать драгоценную трубу. Выручил Валентин, самолично вынувший нежный прибор из капральских рук, после чего наступил черед патента, навеки закреплявшего за марагонским жуком «кондициённое» имя, подлежащее теперь включению в ближайший бестиарий.
Мысль осчастливить Кроунера бумагой с печатью принадлежала Арно. Валентин согласился, но решил, что документ должен обладать абсолютной юридической силой, которую ему придаст подпись регента. Изрядно напоминавший изделия Сузы-Музы диплом угодил к Рокэ, который одной лишь подписью не ограничился. «Усач королевский, шипогрудый, блестящий, больно кусающий, превеликий как Бабочка» волей Алвы превратился в «Королевского усача Кроунера». Прочие жучиные титулы остались без изменений, а вот покусившийся на права первооткрывателя подхалим лишился сразу академической мантии и пенсиона. Арно с Валентином сочли такое решение справедливым, но капрала оно изрядно встревожило.
– Он же все неописанное знает, – переживал разведчик, – и не токмо про жуков с зайцами! Второго такого зепляра пока еще выучишь, как же без него проверять, описанное или нет? Про короля он, может, от души вписал, сиротку порадовать, ну а мы с Бабочкой что… В иск-педиции всяко незаписанное найдется.
– Еще бы! – Арно покосился на часы и понял, что с наукой пора заканчивать. – Но шкурника этого жалеть нечего, он не просто тебя обокрал, он присягу нарушил. Научную.
– Изгнание из Академии подобного господина, – не замедлил развить мысль Придд, аккуратно убирая трубу в чехол, – создает позитивный прецедент.
– Другим теперь неповадно будет с чужими открытиями жульничать, – перевел виконт, и сияющий, как жаждущая обнаружения звезда, разведчик отправился праздновать. Арно расстегнул надетый по такому случаю мундир и плюхнулся в помнившее загадочного герцога Надорэа кресло.
– Хорошо, что Герарду и фок Дахе ордена вручить успели, – нашел чему дополнительно порадоваться виконт, оглядывая вылизанную «спрутами», но пустую без девчонок, котов и Руппи столовую. – Слушай, а чего ты Клауса в гости к фок Дахе отправил? Он же там мешать будет!
– Потому и выставил, – блеснул логикой Валентин. – О чем, по твоему мнению, фок Дахе станет говорить со своей женой все эти десять дней?
– О… О Гизелле.
– Да, если вообще будет, но скорее всего они будут молчать, чтобы не сделать друг другу больно, и в результате сделают. Мы так жили очень долго, и я никому не желаю такой… бережности. С посторонним человеком – а Клаус в отличие от нас посторонний – семейству фок Дахе придется говорить о будущем и о подвигах хозяина дома. Это им поможет понять, что не кончилась не только жизнь, но и любовь. Ты согласен?
– Могу сказать про клячу и про то, что ты умный. Но раз так, мы могли бы с ними смотаться; Рокэ бы отпустил.
– Тебя. Я ему сегодня нужен.
– О как!
– Герцог намерен встретить Излом здесь. С ним придут Эпинэ и Райнштайнер, я думаю, это неспроста.
– Да Рокэ вечно так! В смысле удирает к своим с гитарой… Мы с тобой в Аконе, вот он к нам и собрался, а не будь нас, он бы к бергерам рванул. Йоганн говорит, они на него не то чтоб дуются за Зимний Излом, но им обидно. «Улары»-то на бергерах сломались.
– Не спорю, однако сражение в целом сломалось на двух дриксенских батареях. Возможно, ты и прав, а я просто не умею праздновать.
– Научишься. Только чем всю эту ораву кормить? Мелхен-то у нас больше нет.
– Я послал в «Разгульного чижа» и, поскольку Райнштайнер не любит специй, в «Хромого полковника». Но если ты прав и Алва не имеет в виду ничего особенного, то присутствие Селины и баронессы сделало бы предстоящую ночь заметно лучше.
– Угу… Слушай, теперь ведь то… о чем ты говорил, не нужно. Селину Хайнрих защитит, да и Мелхен заодно, так что ты свободен.
– Возможно. – Валентин задумчиво оглядел комнату и поменял местами вазу с сухими цветами и подсвечник. – Некоторые обязательства не исчезают никогда. Мы можем их не исполнять за ненадобностью, но пока я и Селина с Мэлхен живы, я себя свободным не считаю.
– Тогда и меня не считай. Любопытно, что стукнуло Селине в голову… Тебе обидно не было?
– Нет, всего лишь немного грустно.
– Слушай, а ведь мне, пожалуй, тоже!
– Ничего удивительного. Помнится, мы с тобой в Васспарде не договорили о любви. Сегодня тоже вряд ли договорим, но мне очевидно, что мы оба слегка влюблены сразу и в Селину, и в Мелхен.
– Думаешь? – Арно озадаченно уставился на друга. – Тогда почему мы не злимся?
– Потому что нам было достаточно того, что они есть. Я не утверждаю, что прав, и не намерен опровергать философов и поэтов, но всепожирающие страсти так или иначе кончаются, а наши чувства… Моя мать любила цветы, Ирэна эту ее черту унаследовала, вот только у нее очень долго не было ничего, кроме цветов. А у нашей матери – было, и тоже очень долго, но при этом были еще и цветы. Мало того, их присутствие словно бы оттеняло и счастье, и беду. Так и с чувствами. Не рискую говорить еще и за тебя, но в моей жизни есть эти две девушки. Вряд ли кто-то из них мог бы стать для меня тем, чем для отца была мать, но я рад, что мы встретились.
– А Иоланта? – Валентин в чем-то прав, понять бы еще в чем! – Она ведь тоже…
– Для тебя – возможно, но я о ней не вспомнил, значит, для меня она просто родственница, которая нуждалась в помощи. Я рад, что у нее появились покровители и подруга, будет жаль, если ты их рассоришь.
– Вот еще! Айрис – умница! Мелхен это слово не любит, но хуже оно от этого не стало… Вот у Гизеллы в голове какая-то чепуха. Похоже, из-за Дурзье.
– Скорее из-за матери и старшей сестры. С моей стороны будет большой наглостью спросить, кого бы ты скорее поцеловал, Иоланту или Айрис?
– Обеих. Одну – в нос, вторую – в щечку… Погоди, ведь это сегодня?!
– Что это?
– Ну, Сэль же выходит замуж в ночь на Весенний Излом, то есть прямо сейчас! Не знаю, когда придет Рокэ, но давай за нее выпьем. Чтоб не пожалела!
Ссоры любящих угнетают, но Мэллит не ушла, потому что Сэль этого не хотела. Гоганни стояла возле печи и смотрела на Герарда. Отважный надел парадный мундир и украсил себя орденами, но досада на его лице спорила с огорчением. Брат подруги не желал свадьбы и в который раз приводил довод за доводом, а Селина отвечала, повторяя то, что говорила уже не раз. Из всех драгоценностей она все же выбрала жемчуг из дома Монсеньора монсеньоров. Подруга говорила о второй любви, но с ней все еще была первая. Мэллит привычно тронула золотой цветок на груди, желая Сэль излечиться хотя бы через десять и шесть лет, когда названный Руппи уподобится регенту. Задумавшись о грядущем счастье, гоганни не сразу поняла, что Герард заговорил о Создателе, чего прежде не делал.
– Мне это не нравится… – волновался он. – Конечно, его высокопреосвященство тебе разрешил, но ему велел Монсеньор, а от эсператистов добра все равно не жди.
– Гаунау не очень эсператисты, у них что-то более умное. – Сэль наклонилась и взяла на руки кота, хотя его когти несли угрозу платью. – Вот его величество держит слово и знает про Королеву Холода, а у нас только Книгу Ожидания читают, хотя в ней, если подумать, умного мало.