– Да не боюсь я, – несостоявшийся супруг по-звериному сморщил нос, – не понимаю! Кажется, что не то сплю, не то рехнулся. Она ж всерьез за меня замуж хочет! Вокруг молодой Фельсенбург скачет. Что парню кесарем быть – коням ясно, что он и в море по одному горностайкиному слову сиганет, и за луной на гору полезет – тоже, а она хоть бы глянула…
– Так радуйся! – зверским шепотом велела Матильда. – Мне-то хуже пришлось.
– Первый раз или второй?
– Оба! – В Агарисе под медом оказались помои. Жиденькие, не сдохнуть, но наизнанку выворачивало. А по второму заходу поверх меда мух налипло чуть ли ни с палец, пока еще отскребла… – Может, все же побоишься, твое величество, потом не до того станет?
– Некогда! – Хайнрих шумно втянул в себя воздух, подбирая брюхо и выпячивая грудь. Напоминать талигойской высокопреосвященстве, что ее сюда не дразниться приглашали, он не стал. Хоть бы ночью от волненья не опозорился… Матильда повела малость затекшими от тяжеленного дареного плаща плечами и неспешно двинулась навстречу вступавшей в церковь невесте. Одетая в голубое, она спокойно шла меж насупленным братом и золотящейся в свете свечей Кримхильде; лежащее на плечах принцессы ожерелье запросто могло сойти за кирасу, что после приключения в зимнем саду казалось не столь уж и глупым. Селина ограничилась жемчужными бусами. Платьице на ней было талигойское и очень скромненькое, а волосы распущены на здешний манер. Фельсенбургу повезло, что он этого не видит.
Бывшая невеста Хайнриха с нынешней сошлись в точности на перекрестье расчертивших церковный пол суконных дорожек. Герард уныло взял Кримхильде под руку и повернул направо, Лауэншельд с бледненькой встревоженной Мэллицей – налево, а табун из доброй полусотни придворных дам замер на месте. Матильда не сразу сообразила, с чего это генеральши и полковницы разом схватились за головы, потом вспомнила, что во время расспросов невесты гости на гаунасских свадьбах затыкают уши.
– Ну как? – То, что сестрица не отступит, было ясно по физиономии братца, но свадебные вопросы не сейчас сочинили. – Готова? Не передумаешь, невеста королевская?
– Ваше высочество, – похоже, девице ужасно хотелось присесть, но она помнила, что в церкви такое не положено, – я готова, только… Его величество на вас не сердится за то, что вы…
– А чего ему сердиться, – подавила смешок Матильда, – когда есть ты?
– Я тоже так думаю, – согласилась Селина и зашептала: – Если вас не затруднит, объясните ему, что делать с моим платьем. Понимаете, я оделась в то, что у меня было, но здесь так не ходят, а если объяснять стану я, его величество может разволноваться. Мужчины иногда волнуются из-за самых простых вещей и не любят, когда им объясняют, как делать то, что они должны уметь.
– Не волнуйся, – мысль о том, что Хайнрих с его силой докучливую тряпку может просто разорвать, Матильда оставила при себе, – я все объясню.
– Мэлхен сделала самый простой узел, надо только правильно потянуть.
– Вот и потянет, – обнадежила алатка. – И вообще, у кого нынче первая брачная ночь? У тебя или у папаши Кримхильдиного?
– Ее покойное величество была из Гаунау, – сбить Селину с мысли еще никому не удалось, – а здесь носят другие платья. Ваше высочество, нам не пора? А то могут подумать, что вы меня уговариваете, а я не хочу. И потом долго стоять с поднятыми руками тяжело, особенно если проймы узкие.
– Пошли. – Матильда подхватила разумницу под локоть, с забытой болью вспомнив, как вела к Эрнани то бледневшую, то красневшую Иду. Агарисский храм святой Юлии среди лучших, читай, дорогих, не числился, но и он был поболе втиснутой в древний подвал гаунасской дворцовой церкви. И понарядней. Бербрудеры то ли пожадничали, то ли наслушались еретиков-нестяжателей и не стали оскорблять Создателя сотворенным Леворуким золотом. Низковатые серые своды, едва обработанный камень стен, грубые, массивные подсвечники. Горьковатый, не похожий на агарисские благовония дымок напоминал скорее о лесных пожарах, а суконные буро-зеленые дорожки это ощущение усугубляли. Словно бредешь хмурым ельником, сам не зная куда. Мог бы – бежал, только сил нету, а за спиной лают и завывают… Охота – это весело, когда ты гонишь, а не тебя.
– Ваше высочество, – тихонько окликнула Селина, – пожалуйста, не думайте о плохом. Капитан Уилер говорил, что в Алате на праздники радуются и прыгают через огонь, а не выдумывают страшное.
– Верно, – подтвердила Матильда, и непонятный лес с псами и замшелыми елками исчез, оставив дымную горечь и желание немедленно сигануть через костер. – Только не во мне сейчас дело, а в тебе.
– У меня все хорошо, – торопливо, ведь им осталось каких-то три шага, заверила Селина, – только почему-то мне не верят и начинают жалеть. Так неудобно… Я ведь должна подтвердить, когда ваше высочество скажет, что я готова?
– Ну да. – Последний шаг, и вот они, мосластый клирик с болтающейся на груди лупоглазой серебряной совой и Хайнрих. Прохлопанное в юности счастье, которому обязательно должно повезти. Ей же в конце концов повезло, хоть и не по заслугам!
– Приветствую тебя, дочь моя, – после Бонифация серый кардинал казался неправильным, а ведь среди эсператистов чуть ли не вся жизнь прошла. – Ручаешься ли ты, что сия девица невинна телом и чиста помыслами и что решение ее отдать руку сему благочестивому мужу благое и непринужденное?
– Ручаюсь, – бодро заверила алатка, осознавая, что никакая она уж не эсператистка, хотя кто здесь эсператист? Не Хайнрих же!
– Это так, дитя мое? – не унимается кардинал. Взгляд светлых и очень неглупых глаз перепрыгнул на Селину, и невозможная девчонка сделала-таки свой книксен!
– Да, сударь, – безмятежно подтвердила она. – Я хочу выйти замуж за его величество и постараюсь, чтобы ему со мной было хорошо. Клянусь своей кровью.
Мать предполагала сбежать с праздника пораньше и дождаться если не первого весеннего рассвета, то хотя бы восхода предвещающей его звезды. Эмиль был готов и ждать, и особенно сбегать, но для начала следовало пережить полуночный выход с кальтарином. Сам по себе танец не таил в себе ничего дурного, но десять минут наедине с Урфридой не то чтоб тревожили, а вызывали какую-то грустную неловкость. Дочь Рудольфа ни единым жестом не намекнула на аконские ночи, она казалась спокойной и какой-то усталой, напоминая этим отца. Старик честно волок свою телегу, на которую то и дело подбрасывали то тяжбы, то жалобы, то празднества, но его было жаль. Особенно в парадном мундире и с перевязью Первого Маршала в отставке.
– Я многого жду от этой весны. – Рудольф почувствовал взгляд и усмехнулся. – Ты возьмешь Олларию, Рокэ так или иначе добудет Марагону, но это, уж извини, самое простое. Нужно втолковать Талигу, что все наладилось и можно жить, как жили до всей этой…
– Сумятицы, – подсказала более или менее подходящее и при этом приличное слово мать. – Но жить как прежде выйдет далеко не у всех.
– Кто не может по-старому, – герцог в порядке исключения прихватил не кружку, а бокал, – пусть живет по-новому, но соблюдая закон. На старых запасах долго не просидеть, их почти проели, значит, нужны новые, а для этого надо избыть ворье и мародеров. И я это сделаю!
– С помощью Создателя, – наставительно уточнил Бонифаций. – Заповедовано, что плуг и посох пастуший кормят меч, меч же хранит плуг и посох. Сильные же богоугодны ровно в той мере, в коей думают о сем, те же, кто…
– Ваше высокопреосвященство, – в возгласе герцогини сквозило отчаянье. – Рудольф! Пора выходить, нас ждут!
– Ожидающий полчаса вытерпит и больше, – Бонифаций решительно направился к столу с напитками. – Опоздавший на пять минут жалок, как суслик, а на час – величав, словно бык.
– Мы еще не опоздали, – мать расправила платье и поднялась. – Ваше высокопреосвященство, часы в комнате подведены, чтобы мы встретили весну дважды: здесь, в кругу ближайших друзей, и с гостями.
– Нездраво сие, – фыркнул кардинал, озирая оставшуюся выпивку, – но хоть и дурной выверт, зла в нем нет. Кальтарин-то у вас какой? Простой дворцовый или лебяжий?
– Увы, – Георгия развела руками, – пока простой, но самим своим вопросом вы подарили мне надежду на возвращение красоты. И все же, уместно ли кардиналу снисходить до танца?
– Красота и радость – от Создателя, – отрезал его высокопреосвященство, залпом осушая ближайший бокал. – Идем, дочь моя, воздадим хвалу Весне и тем посрамим Врага.
Герцогиня улыбнулась и дернула звонок. Почти вбежавшие дюжие слуги в черно-белом, но с приколотыми к воротнику розовыми цветками немедленно распахнули двери в парадную анфиладу, и в этот миг впереди громко и торжественно забили часы. Рудольф напоследок потер спину и подал руку матери, Бонифаций зверски щелкнул каблуками перед Георгией, следующим был Эмиль. Маршал слегка повел плечами и двинулся к одетой в алое Урфриде, кажется, вышло непринужденно. Оглядываться на Франческу с Марселем Эмиль не стал, хоть и тянуло. Часы отзвонили, последний удар слился с громом литавр: за дело взялся оркестр, и очень громко взялся. Как впереди стукнули древками алебард гвардейцы, Савиньяк не видел и не слышал, но они стукнули, поскольку Рудольф с матерью двинулись вперед.
– Нас немного, – негромко напомнила Фрида, когда стоящие у самых дверей разряженные Дораки остались позади. – Меж парами должна быть двойная, как вы выражаетесь, дистанция.
– Да, – согласился Эмиль, – мы говорим именно так, но на войне.
– Я – дочь Первого маршала Талига, пусть и бывшего, – напомнила женщина. – И потом мы сейчас на войне в большей мере, чем вы. То, что для приехавшего к невесте маршала – праздник, для тех, кто этот праздник устраивает, – бой. Я рада возможности поговорить с вами без свидетелей и при этом у всех на глазах.
– Вы прекрасно выглядите.
– Благодарю, вы прекрасно собой владеете. Эмиль, я опять вынуждена говорить первой, и я буду краткой. Я подтверждаю данную вам в Аконе клятву, но я должна признаться, что потрясена Франческой. Она не только восхитительна, она – само благородство. Я зря боялась разрушить ее счастье, а ведь я боялась… Пока не увидела госпожу Скварца. Вы могли ответить на мой призыв лишь из жалости, и я вам за это признательна, хотя обычно жалость меня оскорбляет. Знай я вашу невесту прежде, я бы не рискнула просить вас об… услуге, потому что не сомневалась бы в отказе. Я считаю себя красивой, я, благодаря вам, поверила в себя как в женщину, но богиней мне не стать.