– Да уж…
Для оттепели не хватало тепла, для мороза – солнца и синевы. Тучи, снеговые, свинцово-серые, валили табуном, того гляди задавят. Серые стены, серые снега, серые мосты, только деревья черные и растрепанные. Пусто, тихо, будто и не день, будто тебя занесло в какую-то зачарованную дурь, где вроде что-то есть и при этом нет ничего. И в этой пустоте ворочается нечто, которому очень нужно тебя сожрать… Не от голода, а чтобы тебя вовсе не было. Нигде.
– Пойдем, что ли, ораву напоследок покормим.
– Пойдем, если хочешь.
– А ты нет?
– Я хочу уехать, – Придд поправил шляпу и поднял тренировочную алебарду, – причем немедленно, но это невозможно.
– Обычно с «невозможнами» ты справляешься! – Если тянет удрать, значит, надо удирать, и чем скорее, тем лучше. – Живо на конюшню и галопом. Только не один, Барсука с Луи возьми.
– Это покажется странным.
– Кто бы говорил! Для очистки совести можешь мне открытый лист выписать. Мать с Клаусом и… графом Гирке до Аконы я как-нибудь дотащу.
Если герой упрется, придется дать по башке и вручить «фульгатам», как маршал Алонсо – короля. И мать следом выставить, как только соберется, то есть как плащ накинет…
– Хорошо, – внезапно сдался Валентин, – я буду ждать вас в Гирке.
– Слишком близко!
– Ты забыл, там особенное место.
– Забыл. Проклятье, если бы не мать, я бы с тобой прямо сейчас…
– К сожалению, я могу оставить Клауса только на тебя. Ты ничего не чувствуешь?
– Вроде нет. – А Питера он на кого оставляет? А Лукаса с утками? – Муторно, но это со вчерашнего дня. До конюшни отсюда неблизко, то есть близко, если напрямую, может, через пруд рванем?
– Не получится, слишком крутые берега, а у павильона лед ненадежный.
– Ты говорил. Ничего, по плотине перейдем!
У графа Гирке графа Альт-Гирке не оказалось, мало того, куда-то делся и малолетний убийца. Если не считать этого, все было в полном порядке, хотя удовольствия подобный порядок доставить не мог. Младших «спрутов» держали в строгости – ничего лишнего и ничего светлого. Приоткрытое, назло зиме и якобы болезни, окно, кровать, письменный стол со стулом, книжный шкаф, кресло у печи, видимо, для наставника, распахнутая дверь в больше напоминающую шкаф гардеробную, где только и есть, что здоровенный сундук да стыдливая, запертая на внушительный засов дверка, надо думать, в личную туалетную. Кровать разобрана и смята, на ночном столике – врачебные склянки и поднос с нетронутым завтраком. Тикают часы с очередным спрутом, шумно дышит Маргарита-Констанция, рядом пучит глаза, будто испуганный мерин, слуга.
– Господин граф Альт-Гирке не выходили, – нос у камердинера пористый, в прожилках, но не как у пьяницы, пьяниц в Васспарде не держат. – Как зашли, как велели не беспокоить, так и не выходили.
– А Питер… Иммануил?
– В постели были, как завтрак им принесли, всё, как мэтр Роланд велели. Доктор то есть.
– Графа Альт-Гирке вы вызывали?
– Нет, госпожа Савиньяк.
– То есть?
– Не вызывал я, а записку передал. Граф Гирке очень волновались, что проститься не успевают, а им волноваться вредно, от того жар бывает и в жилах биенье сильное.
– Ты оставил господина одного и понес записку?
– Разве ж я мог, велено ж было не отлучаться… При молодом господине Ультим был, камердинер графа Васспарда.
– Где этот Ультим сейчас?
– В дневной камердинерской должен быть, это возле классной. Туда довольно позвонить.
– Позвони. – Трогать свернувшийся возле изголовья шнур с помпоном на конце не хочется, хоть умри! – Маргарита-Констанция, вам лучше сесть в кресло.
– Нет-нет… Сударыня, где Лукас?!
– Сейчас мы все узнаем.
Лысоватый Ультим объявился тотчас, но толку от него было даже меньше, чем от собрата. Готовясь к отъезду, он с самого утра разбирал одежду своего господина, почти закончил, и тут его отозвали в камердинерскую посидеть и послушать, не потребуется ли чего еще и младшему. Ультим сидел и слушал, заодно вкушая вчерашнее печенье, пока не появились граф Альт-Гирке с камердинером Питера. Они вошли в комнату, причем камердинер тотчас вернулся, поскольку господа пожелали остаться одни, строго-настрого велев их не беспокоить. Последнее, что успели заметить слуги, это лежащего на постели Питера и сидящего у него в ногах Лукаса. Дверь захлопнулась и больше не открывалась, прошло минут пять, и Ультим заварил кипрей с медом и брусникой. Достойная пара попивала свой отвар, пока не объявились взволнованные дамы и не ворвались в комнату, оказавшуюся пустой.
– «Аткусическое явление», – вполголоса хмыкнула Арлетта, поймала полубезумный взгляд Маргариты-Констанции и спросила про Клауса, то есть графа Васспарда. Оказалось, тот, как и всегда, к одиннадцати отправился в музыкальный зал, где и был найден в обществе учителя пения.
Происходящее начинало отдавать дурной сказкой. Покинутая супруга стонала и всхлипывала, камердинеры переминались с ноги на ногу, осунувшийся за ночь Клаус закрывал и открывал чернильницу. Оставалось залезть под кровать, ничего там не обнаружить и послать за Кроунером для пропавших и успокоительным для графини Альт-Гирке.
– Садитесь же! – почти прикрикнула Арлетта. Маргарита-Констанция замотала головой и осталась стоять, пришлось брать за руку и вести к креслу. – Выпьете молока?
– Нет… Где… где Лукас?
– Видимо, вышел, а слуги заболтались и не заметили.
Бред какой-то! Допустим, оставленный без верхней одежды и обуви Питер средь бела дня вылез в окно, но Лукас на подобные упражнения не способен. Допустим, вошедший в раж убийца как-то прикончил двоюродного деда и еще более как-то удрал, но где в таком случае труп? Лукас выше Валентина и отнюдь не пушинка, под кровать не пролезет. В сундук затолкать, пожалуй, можно, но одиннадцатилетнему мальчишке подобное не под силу. Больше труп прятать негде, разве что…
Отодвигая засов в туалетную, графиня подспудно готовилась к худшему, а вышло… смешно…
– Сударыня… – живехонький Лукас был красен, как четверо раков, – сударыня… Приношу свои глубочайшие… Я вынужден просить вас… Сохранить в тайне это прискорбное…
– Лукас!.. Создатель, Лукас… Я уже… Не знала, что… Лукас!
Кто сказал, что рыдающая над убитым воином дева трогательней старушки, обливающей слезами смущенного старика? Нужно было вытолкать взашей лишних и убраться самой, но Арлетта ухватила освобожденного узника за рукав и раздельно спросила:
– Сударь, где Питер?
Утино-лебяжья банда вовсю кишела в съежившейся от мороза полынье, а вот на льду было почти свободно. При виде людей с дюжину сидевших у кромки воды крякв заторопились к берегу и разбудили отделившегося от собратьев лебедя. Изображавший из себя одноногий сугробчик красавец вытащил голову из-под крыла, картинно встрепенулся и огласил окрестности мяукающим воплем. Утки тоже закрякали: общество не сомневалось, что сейчас его примутся кормить.
– Перебьетесь, – хмыкнул Арно в надежде расшевелить Валентина, тот ожидаемо промолчал, зато за кустами по другую сторону полыньи мелькнуло что-то лиловое. Пропало в зарослях и появилось вновь. Заметно ближе.
– Кто-то бежит, – виконт кивком указал в сторону непонятных промельков. – От павильона, наискосок… Видишь?
– Вижу, – Придд остановился, положив руку на эфес, будто к берегу мчался, самое малое, фок Греслау. Утки и лебеди истолковали задержку по-своему, торчавшие на льду придвинулись ближе, плавающие насторожились, а самые шустрые торопливо полезли из полыньи. Они привыкли в это время кушать, и не птичьим мозгам было уразуметь, что сейчас не до них. – Ты узнал?
– Так не видно ж ни кошки, хотя… Куртка вроде знакомая. Или нет? Не пойму…
– Это Питер в куртке Клауса, – Валентин удивленным не кажется, только усталым. – Мое бегство откладывается.
– Питер?! – на зрение Арно отродясь не жаловался, но в этих зарослях кого-то узнать… – Как ты понял?
– Неважно, это он.
Кусты раздвигаются, лиловый шарик осторожно скатывается на лед. Да, это Питер, физиономии пока не видать, но рост, сложение, манеры точно его.
– Что он тут забыл? – Ни на ближнем склоне, ни на покрывающем лед снегу следов не видно. – Идет от павильона, но туда-то его как занесло?.. Да еще в чужих одежках!
– Либо братья помирились, – взгляд Валентина шарит по льду, на первый взгляд беспорядочно, – либо вещи Клауса взяты без спроса. Тут, если тебе еще не рассказали, ключи бьют. Недалеко от нашего берега.
– Рассказали. Ты и рассказал, по-моему, раза три уже.
– Странно, но удачно. Что ж, надеюсь на твое благоразумие.
– Добавь «фамильное».
– Как тебе угодно.
Все спокойно, ничего не случилось и не случится! Подумаешь, мальчишка в чужой куртке бежит через замерзший пруд. Бежит не ахти как, машет руками. Пустыми, уже легче, хотя бросать нож или стилет учиться надо, и все же – зачем Питеру павильон? Как он вообще из дома выбрался, ведь сказано ж было, что болен и нужно присматривать!
– Зря ты «фульгатов» утром с постов убрал.
– Видимо, да.
Казалось бы, чего проще, обмолвиться за столом, что Питер не хочет в Альт-Вельдер и может сбежать, потому и солдаты. Не доперло – утром, понадеявшись на обычных слуг, отправили Барсука с Луи спать, да еще лихорадку сочинили. Только больной оказался шустрым.
Кругленькая фигурка предусмотрительно огибает заполоненный пернатыми обжорами край полыньи, отсюда уже не спутать, Питер и есть. Бежит, пыхтит, старается, только перехватить такого бегуна раз плюнуть. Было бы, если б не эти ключи.
– Арно, стой здесь.
– Да я в общем-то никуда не собираюсь.
– Разве?
Галдят неугомонные утки, важно лезет на лед главный лебедь, «большой северный громкотрубящий»… Белый снег, серое небо, черная вода. И лиловая курточка.
Питер уже проскочил мимо площадки с ведущей наверх лестницей, выходит, он сюда наладился? Да, похоже, еще с полсотни подпрыгивающих шажков, и младший брат замирает напротив старшего, выставив вперед ногу в слишком большом башмаке и скрестив на груди руки без перчаток. Красный, запыхавшийся и… довольный. Стоит, переводит дыхание и сверлит взглядом Валентина, только с Заразой играть в гляделки можно хоть до посинения.