Лед под вытягиваемым телом ломается, но берег все ближе. Еще немного, и можно вставать, лед держит, здесь держит… Рывок – и Лукас тоже на льду. Надо же, с первого раза…
– Капитан, давайте-ка улов…
– Знатно эва-куи-ровано!
– Выпить бы вам…
– Забирайте. Выпью.
«Улов», жалко простонав, валится на руки Барсуку, из тумана с каким-то всхлипом вываливается Маргарита-Констанция, падает на колени. Дурацкий водопад наконец-то затыкается, зато кряканье и визг лупят по ушам не хуже канонады. Дождь кончился, Валентина с братьями не видно, ладно, это потом. Главное – снять мокрое, только мундир… Сухой?! Мундир, штаны, сапоги…
– Сударь, пейте. Пользительно ж…
Можжевеловая обдает жаром, пил бы и пил, но из-за Кроунера выходит мать, щурится, как обычно, проводит руками по спине и плечам:
– Сам-то не промок?
– Да нет. В снегу извалялся, и рукава немного… Я это… на всякий случай, чтоб не простыть и вообще. В Торке принято.
– Раз вообще и принято, дай и мне.
– Ты… в самом деле?
– В самом деле. Ты вряд ли заметил, но Клаус тоже провалился, только с другой стороны. Валентин его вытащил, очень ловко, на мой взгляд.
Клауса, значит, вытащили. А Питера?
Взгляд скользит от берега к дорожкам разбитого льда. Первая – твоя, второй Валентин вытаскивал брата, как ты – старика. Потом идет лед нетронутый, значит, Клаус туда не добрался. Вот и полынья… утки откочевали к дальнему краю, и лебеди тоже убрались. От черной воды поднимается легкий туман, пусто, холодно, сразу не сообразишь, был ли мальчик, нет ли, но если не случилось какого-нибудь чуда, самого младшего из Приддов нужно искать на дне.
Брат Габриэлы… для нашего семейства и Талига это слишком… Слишком…
Снег блестит серебром под луной – и звенят поводья.
Он, устроив в седле тебя, спросит тихо: «Устала?»
Вновь Фульгат над дорогою, в ночь уводящей, всходит,
В черных ветках запутавшись ройей огненно-алой.
Вновь от радости сердце неровно и часто бьется.
Кто цветам золотым в нем теперь не цвести прикажет?..
Если в душу однажды упрямо песня вплетется,
Ей – звучать, этой песне. Пусть струны умолкнут даже.
Отражаться глазам, полным счастья – в глазах любимых.
Жить – душе, отогретой им, верой в новую встречу…
…И приснится тебе нынче осень – и запах дыма,
И над лесом – закат. И – залитый золотом вечер.
И – как, фыркая, щиплют траву под рябиной кони…
Смерти нет, пока всходят бесстрашно ростки на пепле.
…И, простившись с ним, будешь опять ты свечу в ладонях
У окна, как просил он тебя на прощанье, теплить.
Чтоб в окне твоем жаркой звездою она горела,
Чтоб не сбился с пути он во мгле ледяной и серой,
Чтоб вернулся из боя, а сердце твое сумело
Стать щитом ему, в бой уходящему – и эсперой…
II. «ИЕРОФАНТ»[5]
Разные характеры бывают сильны по-разному, и иногда их сила заключается в том, чтобы, страшась последствий собственного решения, все-таки не изменить его.
Глава 1Акона. Белая усадьба
1 год К. Вт. 3–4-й день Зимних Волн
Мэллит… молодую баронессу Вейзель Эпинэ навестил бы в любом случае, не мог не навестить, но девушка напомнила о себе первой, передав с Герардом записку. Робера это непонятно почему потрясло, хотя удивляться тому, что гоганни не только говорит на талиг, но и пишет, не приходилось. В родном доме Мэллит казалась чужой девочкой не только внешне. Дочка Жаймиоля сперва просто украдкой читала и думала, потом стала убегать и гулять ночами по городу, да еще и влюбилась в иноплеменника. Что ей оставалось, как не учить язык и не привыкать к чужим обычаям и одежде? Привыкла…
«Мне сказали, – признавалась гоганни, – что герцог Эпинэ в Аконе и что он обрел главное и теперь спокоен и занят важными делами. Нашла то, чего никогда не имела, и Мелхен, но наши дороги не зря вновь сошлись. Цветок, переживший смутную осень, не должен умереть радостной весной, а связавшая нас дружба прекрасней цветка и дороже жемчуга. Пусть маршал Робер перешагнет мой новый порог и примет бокал вина из моих рук. Наша радость будет чиста и огромна, но я молю не выискивать в городских лавках даров, особенно ценных, ведь самое ценное – взгляд и слово. Искренне Ваша баронесса Вейзель».
Растерявшийся Иноходец дважды перечел письмецо и понял, что без подарков в самом деле будет лучше. Хватит с Мэллит лживых роз.
– Монсеньор, вы принимаете приглашение? – Явно осведомленный о содержании послания Герард выглядел растерянным, видимо, лицо маршала выражало нечто немыслимое. – Мелхен вас очень ждет.
– Да… – Мелхен, она теперь Мелхен! – Я иду прямо сейчас.
– Мелхен просила передать, что ей не нужно ничего ценного.
– Я это уже понял. – «Ничего ценного» у него и нет, разве что кинжал Мильжи, стоивший, по словам Салигана, целое состояние. Ничего не скажешь, подарок для девушки просто отличный! Хотя радуется же Матильда своим пистолетам, своему рысаку и… своей новой жизни! Принцессе повезло сменить кожу, ему, кажется, тоже, а маленькой гоганни?
Мэллит торопит со встречей, что ж, пусть будет по ее. Прошлое перестает жалить, если ему без страха взглянуть в глаза, да и делать сейчас по большому счету нечего. Алва, как сорвался вчера с места, прихватив лишь Уилера с его «кошками», так и пропал, а самочинно находить себе особые поручения Эпинэ не умел. Вот разгребать неотложные безобразия у него получалось, только какие безобразия в мирной Аконе, да еще при Райнштайнере? Иноходец погладил окончательно заживший шрам, который больше не требовалось скрывать, и милыми заснеженными улочками отправился на встречу с минувшим, обитавшим, как оказалось, в добротном, хоть и скромном особнячке.
Первым гостя встретил огромный господин, в котором Эпинэ не без удивления признал одного из бывших телохранителей Валентина. Вторым оказался черно-белый котяра, выказавший гостю умеренную благосклонность и с достоинством взгромоздившийся на стоящий возле двери сундучище. Третьей стала медноволосая девушка, застывшая на лестнице, вцепившись в перила. Мэллит! Милая, полузабытая и… родная.
Как он это понял, Робер вряд ли бы сумел объяснить. Он видел гоганни у ары в ритуальном наряде, видел одетой мальчиком, в девичьем алатском платье и в придворных туалетах, у нее были длинные волосы и короткие, она плакала, светилась от счастья, просила и прощала, она была любовью, болью, памятью, а теперь на него теми же глазами смотрела надежда.
– Первородный пришел! – пока он пытался опомниться, девушка сбежала вниз. – Первородный помнит ничтожную… Не причиняет ли ему память боли?
– Нет, что ты!
– Тогда пройдем в комнаты. Ты голоден?
– Нет…
– Мы будем пить вино, оно нам поможет. У меня слишком много слов, они давят друг друга, и я молчу.
– Как и я… Тебе здесь хорошо?
– У меня есть подруга и Талиг, у меня есть ставшие близкими, их много, и ты знаешь не всех. Я слышала, ты отбросил мертвое и вернул утраченное, это так?
– Мэллит, я нашел больше, чем потерял. Намного больше.
– И я… Ничтожная нашла сердце.
Говорить было легко, ведь прежде они тонули в одной трясине, и их души драли одни и те же когти. Мелхен, именно Мелхен, задавала маршалу Эпинэ вопросы, и тот отвечал. Затем маршал оборачивался первородным и принимался спрашивать, а гоганни рассказывать. О смерти, последней, окончательной смерти Удо Борна, о крови Валентина на снегу, веселом Ротгере, незнакомой генеральше, назвавшей чужую девочку дочерью. О драке с бесноватыми, великом выстреле и великом горе. О зачарованном замке, в котором среди цветов погибала Ирэна, о ее беде и ставшей спасением любви. О Рокэ, которого Мэллит не просто увидела, но сумела рассмотреть…
– Желавший излишнего Альдо ненавидел Монсеньора монсеньоров, – девушка тронула украшавший ее платье золотистый цветочек. – Так придорожник ненавидит кипарис, а масляный фонарь – звезду. Я знала об этой ненависти, но не того, кто ее разбудил. Мне было плохо, и полковник Придд передал мне слова регента; они предназначались другому, но разбили мою беду, я стала думать и уверилась, что рана еще не смерть, главное – заставить себя встать… Где-то обязательно будет свет, нужно его увидеть и пойти к нему. Я пошла.
– Рокэ любит жизнь, – согласился Робер. – Знаешь, это ведь он сказал мне о смерти Марианны… женщины, которую я полюбил, когда… простился с тобой. Она не выдержала творившегося в Олларии ужаса, а я не знал, что ее больше нет, думал, мы встретимся, все будет хорошо…
– Как страшно… – Мэллит вновь коснулась своего цветка. – Я видела, как от сердца остается половина. Нареченный Куртом погиб, его любовь осталась. Она умрет только вместе с Роскошной.
– Я не знал Вейзелей, должно быть, они славные люди. Ты не представляешь, как я им за тебя благодарен!
– Мне помогали многие, и первыми стали генерал Карваль и воин Дювье. Я спрашивала о них, мне сказали, что названный Никола мертв.
– Может быть… – Салиган уверен, все уверены, а ты все равно ждешь! – С Дювье все в порядке, он теперь капитан.
– Я рада и хочу его видеть. Воин Дювье отдал мне великую ценность, а ведь он знал лишь то, что я женщина и бегу.
– Рокэ отправил Дювье по важному делу, он вернется со дня на день. Я его сразу отправлю к тебе.
– Я буду ждать. Мы так долго говорим…
– Ты устала?
– Нет, ведь нам легко вместе. Я рада видеть первородного Робера так часто, как он сможет, но я хочу, чтобы он узнал мою подругу. Нареченная Селиной стала мне больше чем сестрой, ведь мои сестры ничтожную всего лишь жалели, а Селина… Она для меня то, что для мужчины брат не по крови, но по бою и по странствиям.