За спиной молчали, но Капрас словно видел своих сподвижников, замыкающих первый из выпавших на их долю чудовищных кругов. И неважно, что в Белой усадьбе собрались не все: ненависть и долг успели стать общими, как и Сладостная Кипара со Златоструйной Мирикией.
– Господин командующий Славным Северорожденным корпусом, – испытывать человеческие чувства Фурис мог, однако говорить по-людски так и не выучился, – имеете ли вы сказать нечто сим возмутительным преступникам, прежде чем они будут преданы должной экзекуции во славу Создателя и империи?
– Нет, – отрезал Капрас и сам удивился, поскольку после драки за Агаповым ручьем только тем и занимался, что сочинял будущую речь. – Жить такое не должно, а души не по моей части. Исполняйте.
– В таком случае прошу разрешения огласить выдержки из приговора и напомнить осужденным о судах Первом и Последнем.
– Разрешаю, – буркнул Карло, уставясь на изрядно порыжевшую за зиму железяку. Запершихся в каменном амбаре разбойников проще всего было именно поджарить, так поступили бы любые вояки, особенно наглядевшись на то, что здесь творилось. Стали бы парни Василиса, окажись они на месте людей сервиллионика, слушать полоумную тетку, которая наверняка кричала нечто невразумительное? Вряд ли, разве что не убили бы, а прогнали или где-нибудь заперли. Спасти тех, кто прятался в тайнике, могло разве что чудо, да и кто его знает, каким был этот вдовец-лошадник… Да каким бы он ни был, его дочки и сестра Пагоса уж точно никому не сделали зла!
– Господин маршал, возмутительный Анастас дает понять, что имеет нечто сказать.
– Вот пусть и скажет – Леворукому и его тварям.
Может, пленник и впрямь знал что-то стоящее. По уму следовало разобраться и, если потребуется, отложить казнь, пообещав не вешать, а, выяснив всё, что нужно, довести дело до конца. Нет, не повесить, зачем врать, а сжечь или утопить. Несколько часов или даже дней ничего не решали – в Закате времени нет, но Карло послал здравый смысл к Змею.
Как подняли – рывком, за шиворот – внезапно бухнувшуюся на колени «рыбину», как поволокли в черную, оскалившуюся дровяными зубами пасть амбара, командующий смотрел, не отворачиваясь, и вместе с ним смотрели Фурис, Василис и двое клириков. Агас прошел за осужденными, шествие замыкала пара драгун.
На забывшей о метлах площадке царила тишина, все звуки вылетали из оголодавшего «донжона». С заткнутыми ртами не поорешь, но мычанье было слышно отчетливо, потом раздалось какое-то шерудение и стуки. Появился Агас, принял у капрала уже полыхающий факел, вновь исчез, зато вышли драгуны; несколько минут тишины – и из проема потянуло дымом, сперва несильно, потом едкая горечь стала есть глаза. Пьетро сбросил плащ на руки отца Ипполита, поправил охотничью перевязь и шагнул за порог. Окликнуть его Капрас не успел, однако послушник почти сразу вернулся, толкая перед собой хохочущего Агаса с черной от копоти щекой.
Зрелище было не из приятных, и маршал поднял глаза: над словно обрубленной каменной башней к небу тянулся роскошный дымный султан. Точная копия того, что измарал торжественную синь прошлым летом.
– Капитан Левентис дурно себя почувствовал, – не докладывать бывший писарь не мог, – и не в состоянии довести порученное ему дело до конца. Я полагаю, пора должным образом перекрыть вход, дабы исключить самую возможность нежелательных последствий, после чего, оставив необходимое количество людей, отбыть на главную квартиру.
– Я уже говорил, – поежился Карло. – Я остаюсь до утра, вы можете отбыть.
С чего ему втемяшилось, что Лидас… завернет на огонек и поймет, что отомщен, Карло не представлял, просто решил дождаться полуночи и дождался – в обществе думавших, кажется, о том же отца Ипполита и Пьетро.
Ночь, словно подыгрывая, залила Белую усадьбу туманным молоком, зябкая сырость так и норовила залезть под плащ, в лицо бил жар еще не остывшего пожарища, но они дождались. Матушку Тагари. Худенький суетливый призрак возник возле свежего завала, он ничего не помнил и ничего не понимал. Даже того, что пытается освободить собственных убийц. Лидас не пришел.
– Хватит, – чтобы занять руки, маршал принялся расправлять воротник. – Ночь не из теплых, а дом управляющего Фурис привел в порядок.
– Вам в самом деле надо отдохнуть, – согласился отец Ипполит. – Земные судьи прервали цепь злодейств еретика и предателя и более над ним не властны. Я не верю, что этот изверг пройдет тропой праведных, вас же ждут иные заботы.
– Срок госпожи Гирени близится, – с улыбкой объяснил Пьетро. – Она настаивает, чтобы знаменательное событие произошло в вашем присутствии. Врач готов ждать еще некоторое время, но откладывать дольше чем на две недели неразумно.
– Выедем утром. Надеюсь, сейчас нет поста? – А хоть бы и был, их с Гирени ребенок родится в законном браке! Откажется здешний епископ, погоним Агаса к гидеонитам. – Если будет сын, я назову его Лидас.
Свеча загорелась сразу, и свет ее заиграл на замерзшем стекле, казалось, в нем тоже цветут иммортели. Мэллит поправила истинный букет и забралась на кровать, любуясь сотканными из холода и огня цветами. Она немного устала, но это была хорошая усталость. Завтра вечером именуемый Хайнрихом получит достойную пищу, а сытый и довольный склонен внимать накормившим его. Регент добьется того, чего хочет, а хочет он, чтобы в Талиге слабые могли не опасаться за свои жизни и свои дома.
Ради этого погиб названный Куртом, были готовы умереть Герард и генерал фок Дахе, а Селина заключила договор с именуемым Папенькой, значит, и Мелхен должна делать все, что в ее силах. Во Франциск-Вельде она обмывала раненых и помогла зарядить пистолет смелому Бертольду, в Аконе рассказала регенту все, что знала, а завтра после захода солнца встанет к жаровне. Будут ли полезны ее слова и натертые специями ноги множества гусей, гоганни не знала, но надеялась на лучшее. Хайнрих договорится с регентом и сделает, что нужно Талигу, иначе просто не может быть, ведь Монсеньор монсеньоров отмечен дланью Кабиоховой и дружбой первородного Ли, он умен и знает, что сказать. Это регент вернул радость брату полковника Придда и успокоил первородного Робера. Сердце друга больше не истекает кровью, и в нем рано или поздно прорастет любовь, но цветы можно поторопить. Суета закончится, когда чужой король покинет Акону, а зимы на севере тянутся долго. Нареченный Робером обещал приходить, и он сдержит слово. Подруга захочет услышать о ее величестве, они с первородным будут говорить, они станут друг другу нужны…
Сэль горда и при этом излишне честна, она не хочет лишь брать и потому отвергает любовь неведомого Руппи, но повелевающий Молниями сейчас не любит никого. Он красив и не похож на регента, а рассказы о южном замке, в котором спит сын ее величества, тронут сердце подруги. Став женой герцога Эпинэ, она не только исполнит данную Папеньке клятву, она защитит ребенка той, кого не перестает оплакивать.
Стук в дверь был негромок и незнаком, но кого бояться в доме, где много солдат? Если же пришел Папенька или кто-то подобный ему, ничтожная не назовет гостя по имени и тот не сможет войти. Она даже выслушает и ответит, но через порог.
Девушка набросила шаль, словно заручаясь защитой приславшего ее, и подошла к двери.
– Кто здесь? – спросила она. – Кому нужна ни… ночью Мелхен?
– Тому, кто просил у нареченной Мэллит треть ее ночей и шестую часть сердца.
Кажется, она вскрикнула, а слезы полились сами, и они были горячи, ведь пепел вновь стал огнем.
– Мэллит позволит мне переступить порог?
– Ничтожная счастлива…
Она отступила в глубь комнаты, позволяя войти тому, кого так ждала, и он вошел.
– Зима запирает окна, но не отбирает у них свет. Прекрасная Мэллит жжет ночами свечи?
Он не дотронется до нее первым, он обещал, и он исполняет, он всегда исполняет!
– Мелхен ждет первородного.
Это уже было, и это вернулось – сукно мундира под ладонями, взлет, черные звезды в мужских глазах. Проэмперадор вернулся, но в городе об этом не говорят, значит…
– Первородный Ли вернулся лишь сегодня?
– Первородный Ли еще возвращается. – На скатерть падает что-то искрящееся. – Мне захотелось проехать мимо одного из домов, а в его окне горела звезда. Как я мог не войти?
– Подруга выпускает нареченного Маршалом, она забыла запереть садовую дверь.
– Зачем запирать? Два маршала лучше одного.
– Первородный смеется… – Он здесь, здесь, а ночь лишь начинается! – Утром я запру дверь.
– Нет, Мэллит, я не останусь. Завтра приезжает Хайнрих, а это много разговоров днем и много вина ночью.
– Монсеньор монсеньоров говорил про ставшего другом врага, а Герард назвал срок. Завтра ничтожная встанет к жаровне… – Слезы не должны литься, ведь он вернулся и захотел встречи! Он не может остаться надолго, но и один глоток может исцелить. – Я счастлива, это мои глаза не понимают… У тебя нет ночи, но ты… сможешь уйти сразу… после того…
– Нет. Ты же не станешь угощать Хайнриха сырой ногой нухутского петуха?
– Первород… – она согласна плакать вечно, лишь бы эти пальцы снимали слезы. – Я облагородила мясо гуся, но ему нужно время…
– Видишь, оно нужно даже гусиной ноге. Я останусь, когда у нас будет время для разговоров, взглядов, смеха. Мне нужна твоя улыбка во сне, а сейчас первородный уйдет, как только Мэллит примерит серьги.
Серьги, так вот что упало на скатерть. Два золотых цветочка еще не раскрылись до конца, огонь делает их живыми.
– Они с той же ветки, что и тот, что я ношу. Тот, кто его привез в день Зимнего Излома, говорил о мастерах из Алата. Первородный Ли был в Черных горах?
– Нет, но цветы, все три, в самом деле одного корня. Серьги ждали моего возвращения, вчера утром я послал за ними Уилера…
– Это он держит твоего коня?
– Нет, Монсеньор монсеньоров, хотя прежде бывало наоборот.
– Значит… Значит, Ли не просто ехал мимо?!
– Мой брат скажет, что «просто» я не делаю вообще ничего. Впрочем, все решила звезда.