Требовать от судьбы большего было перебором, хотя лучше бы Питер утонул без свидетелей, тем более таких. Вчера дамы были слишком потрясены, но сегодня кто-нибудь да задастся вопросом, чего ждали Валентин с Клаусом и почему Арно бросился спасать не ребенка, а старика.
Отовраться, вернее, ответить так, чтобы и лишнего не сказать, и Валентина из-под удара вывести, было можно, но разговор обещал стать неприятным на редкость, причем тянуть с ним не стоило. Когда отлежавшийся Лукас выползет из своих апартаментов, у графинь о случившемся уже должно сложиться нужное мнение, а дальше репа будет выдергивать себя сама. Как в бергерских сказках.
Арлетта усмехнулась и велела подать плащ и уличные меховые сапожки. Подали, и тут же на первый взгляд бездельничавший в прихожей «фульгат» поднялся и потянулся за шляпой. Что ж, пусть охраняет, думать солдаты графине Савиньяк и прежде не мешали, а после истории с мэтром Шабли она стала находить в бескрылых хранителях некую прелесть.
Снежок старательно припорашивал серые дорожки; ноги пока не проваливались, зато становилось словно бы чище. Женщина неторопливо брела вдоль вливавшихся один в другой прудов, сколько-нибудь определенной цели у нее не имелось, лишь желание привести в порядок мысли, но этого-то как раз и не получалось. Мешали гривастые лебеди и воспоминания, нелепые и обрывочные. Казалось, вокруг летали клочки книжных страниц с гравюрами. Разглядел конскую шею и чью-то голову в шлеме, почти вспомнил чью, и тут ветер бросает в лицо новый кусок, а на нем – островерхая крыша и роза. Не успел всмотреться, а перед глазами рыба или нога в гальтарской сандалии и змея… А ведь если сквозь рыбину продеть змею, получится почти лебедь!
Выдуманное чудище представилось столь живо, что Арлетта остановилась. В голове шумело, а казалось, где-то рядом злится несуществующий водопад; вкупе со змеерыбой это было слишком. Графиня поднесла руку к виску, заставляя себя сосредоточиться. Что-то похожее с ней было в ночь бегства из Олларии, но тогда она до предела вымоталась и напилась какого-то церковного зелья. Сегодня «видения», как изволил выразиться Пьетро, возникали на ровном месте, почти на ровном, потому что за Валентина душа не болеть не могла. Припомнив совет все того же смиренного брата, женщина глубоко вдохнула, в ответ полупрозрачная гадина повернула голову и сверкнула ярко-зелеными глазами. Точно изумруд к солнцу подкинули.
– Капрал, – справляться и дальше с этой мутью в одиночку не было сил, – вы ничего странного не чувствуете?
– Даже не знаю… – замялся хранитель, – муторно… То есть с утра было, а вот прямо сейчас… ровно растаяло.
– Сейчас?
Пруды и снежок не изменились, и при этом словно бы просветлело, зато змеерыба пропала, будто проглотив сама себя.
– Точно так, сударыня. Я, прошу прощения, аж щеку прикусил.
– Спасибо.
Значит, дело не в ней, уже хорошо. Остается найти Валентина и Арно, хотя мальчишки, скорее всего, вместе. Обычно они по утрам фехтуют, но это обычно…
– Вы, случайно, не знаете, где Придд?
– Ну…
– Знаете. Где?
– Они это… хотели тело поискать за плотиной… Чтобы здешние не проведали, а то сбегутся ведь. По-хорошему, вчера надо бы, но куда уж тут искать было.
– Идем к плотине.
– Как скажете. Только надо ли…
– Идем к плотине. – Да, по-хорошему надо было вчера, потому что не найти – так и остаться в сомнениях. То ли малолетний убийца где-то на дне, то ли он, того и гляди, примется скрестись под дверью. Валентин не попадется, а вот Клаус может, а уж Лукас… Этот точно назовет по имени и сгинет, а потом явится за женой…
Именуемого Юханом называли Добряком, но доброта без ума зачастую докучлива, шкипер же был умен. Он понял, что принесет радость в любой день, кроме сегодняшнего, и отказался второй раз переступить порог.
– Лучше пусть меня будет мало, чем через край, – смеялся понятливый, – да и делишки есть, что у вас, что у меня. Как его величество отъедет, я за ответом для господина Фельсенбурга заскочу, ну а за подарочком подошлите кого-нибудь в «Бирюзового медведя», я там якорь бросил. Бергеры, они хоть и в горах который век сидят, а всё родня.
– Спасибо, господин Клюгкатер, – поблагодарила Селина, и пенитель моря удалился, помахав на прощанье рукой. Было едва за полдень, а становиться к жаровне Мэллит готовилась на закате, потому и позволила исполненной любопытства подруге уговорить себя на прогулку. Выходя из дома, гоганни в вечернем успехе не сомневалась, но увиденное породило сомнения.
Кабиох наделил своих внуков и правнуков даром думать о большом и малом, делая при этом близкое и неотложное. Во Франциск-Вельде душа Мэллит была с теми, кто дерется, при этом руки ее обмывали раненых, а разум велел менять воду в кувшине и заботиться о свежих повязках. Сейчас ничтожная по слову, по улыбке, по вздоху перебирала ночное счастье, однако оно не заслоняло взятой на себя заботы, напротив. Если именуемый Хайнрихом будет восхищен, он станет сговорчивей, но как очаровать того, кто, судя по внешнему виду, довольствуется горелым мясом с лепешками и пивом, а значит, озабочен лишь тем, чтобы пищи хватило?
Привередливому угодить трудно, но уж если получится, он оценит мастерство; куда труднее покорить невзыскательного. Отец отца учил избегать едоков, что подобны овцам, с равным безразличием поглощающим и скучную траву, и прекрасные цветы. Но отступать некуда, король Хайнрих здесь, и он – гость регента и друг первородного Ли.
– Что-то случилось? – Сэль умела слышать неслышное и понимать несказанное. – Но ведь все хорошо, даже Эйвон уезжает.
– Да, – согласилась гоганни, – он собрал сундуки, и их выносят в прихожую, а я больше не знаю, как порадовать короля Хайнриха. Он может не понять подлив, на которые я надеялась.
– Не волнуйся! Маршал, и тот соображает, когда ему дают лучшие куски, а если умный человек не понимает, ему всегда можно объяснить.
– Разве можно словами объяснить то, что должно ощущаться самим естеством?
– Конечно! Просто рядом с твоими ногами, то есть, конечно, с гусиными, которые запечешь ты, нужно положить такие, как делает Бренда, и предупредить монсеньора Лионеля, чтобы они с монсеньором Рокэ их по ошибке не взяли. Хайнрих попробует твое, потом нарвется на обычное и почувствует разницу. А Монсеньор ему объяснит, в чем дело.
– Я натерла специями все мясо.
– Ерунда, мы еще успеем на рынок. Нет, лучше пошлем туда Бренду, скажем, что мало купили.
– Кухонная не сумеет выбрать.
– Так нам того и надо! А я пойду с тобой и приготовлю их, как умела до того, как мы встретились.
– Но ты ведь не станешь нарочно портить?
– Нет, конечно! Это будет хорошее мясо, сытное…
– Как капитан Давенпорт, – повторила Мэллит их с Сэль шутку и рассмеялась первой. Подруга нашла выход, и в нем не было нечестности, ведь если бы недостойная не предложила свою помощь, жирного Хайнриха угощали бы именно такими гусями. – Ты забудешь, как надо, и вспомнишь лишь утром.
– Я подумаю. Пошли к Бренде!
Кухонная собралась быстро, она любила покупать, не считая денег, но выходить пришлось через сад, поскольку прихожую загородили сундуки уезжавшего Эйвона. Плачущий о былом вселился в дом, не имея ничего, кроме одежды и обуви. Сперва он не питал склонности к покупкам, но уверив себя в скорой свадьбе, принялся делать заказы, которые оплачивал регент. Мэллит не считала эти траты разумными, однако радость от близящейся разлуки превышала недоумение и жалость к чужому золоту.
– Жаль, что Эйвон едет сегодня, – посетовала Селина, – но он всегда делает самое неподходящее.
– Я не поняла твоих сожалений, – призналась Мэллит под тяжелые шаги на лестнице. – Мы не властны исправлять прошлое, и оно уже наполнено герцогом Надорэа, но завтра мы проснемся в доме, где его не будет.
– Без Эйвона будет лучше, – согласилась Селина. – Маму мне жалко, но она сама решила, только я о другом. Мы вечером устанем, а ведь скоро приедут наш кардинал с женой и эсператистский епископ, их тоже придется угощать, и не хуже, чем его величество Хайнриха. Мы наверняка устанем и поэтому отъезду Эйвона обрадуемся меньше, чем если бы у нас не было никаких хлопот, кроме него… Надо выбрать платья, его величество обязательно захочет тебе сказать что-нибудь приятное, значит, придется достойно выглядеть, иначе это будет невежливо и унизительно для Талига.
– Я надену желтое. – Именуемый Хайнрихом будет обедать с регентом, но Проэмперадор Ли, скорее всего, тоже будет там. А вдруг позовут еще и первородного Робера, ведь он тоже маршал и Проэмперадор. – Что наденешь ты?
– Наверное, то, с двойными лентами, мне ведь не надо к ним выходить.
– Я одна не пойду. Я не знаю, как говорить с Жирным Хайнрихом.
– Это он будет говорить. Его величество очень приятный человек, и с ним все просто, кроме того, с ним будут монсеньор Рокэ и монсеньор Лионель. Кажется, кто-то пришел, а там сундуки…
– Наши стражи отправят ненужных прочь, а нужным укажут верный путь. Я хочу, чтобы ты выбрала платье с кружевами и взяла шаль, присланную нареченным Ли… онелем. Иначе он сочтет нас невежливыми.
– Хорошо, надену с кружевом, – подруга вздохнула, и Мэллит захотелось ее обнять. Только бы за столом оказался Повелевающий Молниями! Ему есть что рассказать королю, ведь он убивал бесноватых и видел зеленые огни, а это важно.
О сапфирах, повторяющих цвет глаз Сэль, гоганни сказать не успела, потому что воин Аспе доложил о капитане Дювье. Первородный Робер исполнил обещанное, и гоганни возликовала дважды. Она рада была видеть доброго живым и обретшим перевязь офицера Талига, но сердце пело еще и потому, что это могло стать шагом к задуманному. Воин Дювье дорог первородному, значит, нужно рассказать о подруге и сделать так, чтобы капитан Дювье счел это важным.
– Я пойду к себе, – сказала Сэль, – это твой гость.
– Но ему понадобится вино, и потом, капитан Дювье искал дорогу в Надор, а ты была вместе с Айри.