– Да, там, пожалуй, был лучший из «Победителей дракона»… – Говорить о «звере» придется, но лучше сперва проводить Хайнриха. – Похоже, четверых тебе теперь не призвать.
– А четверо и не нужны. Если Бертрам прав, то Оллария, Эйнрехт и Паона рехнулись потому, что моя родня разнесла Агарис.
– Бертрам прав, должен же кто-то быть прав всегда.
– Кабиох с Создателем тебя в этом смысле не устраивают?
– А тебя?
– Спросил я, а ты услышал. Отвечай.
«Я сказал, а ты услышал…», «Я спросил, а ты услышал…», «Я просил, и он услышал»… Взялись же откуда-то эти формулы. Куда-то забрести, встретить нечто и проклясть, воззвать, потребовать… Если угадаешь, если спросишь первым, уцелеешь, а то и что-то получишь. Возможно.
– Если б Создатель всегда был прав, он бы лишнего создавать не стал. – Оллария, Эйнрехт, Паона… Росио сказал или проговорился? – У гоганов еще проще, они допускают ошибки если не самого Кабиоха, то сынов его. Но коль тех сынов оставил нам сам Кабиох, их ошибки падают на него, ибо ошибки детей падают на отцов, пока те живы и в силе.
– Бакра тоже ошибся, не подняв на рога прародителя бириссцев, про Абвениев и говорить не приходится. Вырыли колодцы, отлучились повоевать и сгинули.
– Да. – Четвертый не нужен, третий – ты, нужны еще двое. – У нас с тобой возвращаться пока получается лучше. До того дуба?
– Принято.
Сона срывается в карьер, Проныра за ней, бьют утоптанный, но все еще белый снег копыта, свистит и смеется ветер, несется назад, сметая годы, дороги, потери.
До того дуба! До той ели, сосны, оливы… До того каштана в Сэ… Скачка ради скачки, ради счастья, чтобы ощутить крылья, чтобы отбросить все, кроме мчащейся рядом вечности. Тебя нет, и ты есть, тебе пятнадцать и тебе же тридцать пять, ты все помнишь и не помнишь ничего… Дорогу заступает кряжистое черно-серебряное дерево, рука привычно натягивает повод, и золотистая красотка с неохотой подчиняется. Она могла бы еще скакать и скакать, но раз хозяин хочет, ладно уж, встанем. Сквозь заснеженные ветви весело синеет небо. Синь, чернь, серебро, как на гербе Алва, но на закате синева сменяется алым.
– Я тебе вроде не говорил еще. – Хорошо, что здесь Хайнрих, это лишняя неделя просто жизни. – Наш олень, по всему, родился догонявшей молнию лошадью.
– Я тебе тоже пока не говорил. Создатель, как его ни называй, когда ошибается, отбрасывает ошибку и берется за новое, спасибо, хоть уже созданное сам не рушит.
– Письмо Этери?
– Нет. – Рокэ погладил Сону, пришлось растрепать гриву Проныре. – В Сэ девчонки нижут бусы из рябины, в Алвасете – из ракушек, но и тем и другим есть из чего низать. Бусины Ожерелья создавали по одной, но раз за разом повторять одно и то же станет разве что скарабей. Не знаю, какая по счету Кэртиана, но она не первая и не последняя.
– Не последняя, потому что ее покинули. А не первая?
– У нас есть имена, которые ничего не значат, и нет драконов, но есть победитель оного. И скверна тоже есть.
– Скверна и впрямь ошибка Абвениев, но откуда им было о ней знать, ведь они ушли раньше.
– Исправляя или думая, что исправляешь, трудно не ошибиться. У людей отобрали стремления, возникла скверна, то есть те же стремления, только извращенные, но зачем-то это было сделано.
– Думаешь, смертных уже оставляли без присмотра, и ни к чему хорошему это не привело? – А ведь они с Рокэ тоже исправляли ошибки Сильвестра, причем осторожно. – Если б все повторилось, тебе все равно пришлось бы мчаться в Фельп, а мне в Надор, но сперва бы умерли Сильвестр со Штанцлером.
– И что-нибудь опять пошло бы не так, пусть и иначе. В старых бусинах, Ли, водились драконы, в Кэртиане их сочли излишними, зато повторили то, что казалось более или менее удачным. Затем пришлось уходить.
– И на прощание Абвении решили не допускать старой ошибки, что обернулось новой, исправлять которую некому. Что из этого следует?
– Ничего, кроме того, что я вернулся к тому, во что верил… вернее, не верил до встречи с, как мне думалось, Леворуким. Досадно, жаль потраченного времени, но могло быть и хуже. «Фульгаты».
– Не наши. Наши стоят смирно.
– Возможно, даже благоговейно. По-моему, это твой брат.
– По-моему, тоже. – Был ли единый Кабиох или четверо Абвениев, неважно, сейчас нет никого, и при этом есть… Четверых больше не собрать, но трое должны отозваться, и жаль, если среди них окажется Ариго. Жаль и его самого, и Ирэну с ее седыми висками и сброшенным наконец ужасом.
Братец на очередном полумориске уже подъезжал к перекрестью дорог, которое не стерег никакой обелиск; на севере обходятся без этого.
– Ты его вызывал или ему булочки надоели?
– Иногда маршалы возвращаются просто так. До той развилки?
– Принято!
Глава 6Ксанти. Окрестности Аконы
1 год К. Вт. 5-й день Зимних Волн
В городе, днем, да еще с пехотой на хвосте особо не разгонишься. Два десятка драгун охраны шли легкой рысью, следом, не особо стараясь держать ногу, поспешала мушкетерская рота из полка Гапзиса. Да, неполная, так ведь не в бой спешим! Появление готового к бою батальона в глазах проклятой твари будет выглядеть слишком вызывающе, тут никакие бумаги не спасут.
«Мы идем не драться, а договариваться! – раз за разом напоминал себе Капрас. – Договариваться!» Сейчас главное – успеть до того, как этот… Филандр примется убивать. Одержимый есть одержимый: что у него в башке творится, сам Леворукий не разберет. Озвереет на ровном месте и примется вешать прежде самим же названного срока, а отдавать мастеров нельзя! Как и объявлять войну Паоне, так что прав Фурис, единственный выход – отвлечь. Выказать уважение, перевести разговор на успешно истребленных анастасовцев, пригласить на обед… Драться будем потом, а пока тянуть и врать, врать и тянуть. Сервиллионик обожает брать заложников, надо устроить так, чтобы мастеров для острастки где-нибудь заперли, а там видно будет. Захватить ночью тюрьму и то лучше, чем устраивать побоище посреди Ксанти.
– Мой маршал, – почти шепнул едущий рядом Василис, – Кружевная.
– Пока еще Кружевная. Наше дело, чтоб Висельной не стала.
Облюбованная галантерейщиками и мастерами по парикам улица выводила к торговой площади у заставы. Карло проезжал ею раз десять – посмотреть пушки, попросить пушки, заплатить за пушки, забрать пушки… Теперь предстояло как-то забрать мастеров.
Солнышко бодро топал по замусоренной, будто в Кагете, мостовой, мимо тянулись лавки с наглухо запертыми ставнями. Когда в Боголюбивой Кирке спятила пара батальонов, от лезущих в каждую щель зевак спасу не было, но за зиму обыватели выучились бояться. Сперва – разбойников и мародеров, затем… а, как хурмецов ни зови, все одно разбойники, зато в военных люди разглядели защитников. Этим можно было гордиться, и маршал гордился, только литейщики угодили в беду как бы не по милости Капраса. Нет, им ничего не обещали, просто сочли требования об оплате справедливыми и вывезли пушки, лишь полностью рассчитавшись. Управляющий запомнил и с Прибожественным повел себя как с маршалом, а тот не понял. Так привыкшие не бояться людей парковые птицы сами вылетают к браконьерам.
Поворот. Растерянный взгляд одинокого прохожего, метнувшийся через дорогу рыжий щенок, торопливо захлопнувшееся в угловом доме окно. Позади слитный, внушающий уверенность солдатский топот, впереди – тишина и тревожный блеск витражей. Возведенная в горле улицы церковь святой Леокадии, покровительницы ткацкого и портновского дела, загораживает обзор сразу в обе стороны.
– Йорго, передай, всем оставаться здесь, на площадь не выходить. – Прежде чем подступаться к Филандру, стоит осмотреться. И собраться с духом. – Василис, ждать будете в… садике за углом. Представляете где?
– Да, господин маршал. Это очень удобное место.
Раньше между Кружевной и соседним переулком стояло что-то большое. Стояло-стояло и развалилось. Остатки стен еще проглядывали сквозь голые кусты и сухие травы, но это сейчас, летом развалины успешно прятались в зелени. Фурис, помнится, еще удивлялся, откуда здесь сад, да еще такой запущенный, нет бы склад выстроить или трактир. Земля в торговых предместьях всегда в цене, и вдруг такая расточительность. И такая удача.
– Располагайтесь и ждите. Агас, за мной.
– Господин маршал, охрану возьмите. – Излишним доверием к легату полковник не страдал. Капрас – тоже, но сейчас чем безобидней, тем лучше.
– Пяти драгун хватит.
Святая Леокадия, поблескивая розовыми изразцами, пятится назад, отделяя от своих, внезапно становится неуютно, будто сырой ночью плащ с плеч свалился. Агас привстает в стременах, смотрит на уже совсем близкий торговый обелиск, окруженный негустой разномастной толпой.
– Больше половины, – голос у Левентиса злой и напряженный, – вояки легата. В центре с дюжину верховых, остальные пешие, взяли место казни в кольцо. Горожан немного, стоят кучками, к хурмецам не суются.
– А что там за штуковина? Возле самого обелиска…
– Столичная помощь и новейшее изобретение заодно. Привезено легатом.
– То есть? – не понял, вернее, не совсем понял Карло. – Их же вешать собираются.
– Вот именно! – оскалился бывший гвардеец. – Прибожественным, для облегчения их трудов, нынче полагаются переносные виселицы в количестве, кажется, десяти штук. Эдакие наборы из брусьев, собираемых на клиньях и больших болтах. Раз именем императора надлежит вешать, то, пожалуйста, – будет вам в любом месте империи настоящая виселица, как предусмотрено уложением, ибо таков божественный порядок.
– Бацута! – с гвардией Капрас давно расстался, а солдафон в сердцах может и сплюнуть. – Кошачья бацута!
– Мой маршал, четырежды кошачья!
Гомон толпы, чей-то заходящийся плач, глухие удары, судя по звуку – по дереву, угрюмо торчащие над людскими головами столбы и перекладины, но оцеплена не вся площадь, а только самый ее центр. Ведущие к бывшему рынку улицы не перекрыты, но зевак все равно почти нет. Жители Ксанти смотреть на казнь не хотят; будь Карло обывателем, он бы тоже… А что он бы? Молился? Заперся в погребе и подпер дверь? Схватил Гирени с деткой и в бега? Было бы куда бежать, хотя у них как раз есть: Баата обещал, и Баата примет.