– За этим кроется какая-то загадка?
– Нет, но я в карете продумала нашу с вами беседу до мелочей. Вы должны мне помочь.
– Извольте, сударыня. Зачем вы хотите знать о моих чувствах к Франческе?
– Вы не лжете, – теперь она расправляет манжет, – ведь вы назвали свою возлюбленную по имени. Она в самом деле напоминает вам мать?
– Да, и не только внешне.
– Вам нравятся сдержанные худощавые южанки. Какое счастье, что я в вас не влюблена. Надеюсь, я вас не обидела?
– Вы меня озадачили. Обычно дама говорит подобное в ответ на неуместное признание.
– Обычно… Но можно ли назвать обычным событье, свидетелями которого мы стали? Нашу встречу, меня, вас? Любовь, моя или ваша, была бы в самом деле неуместна, но ее нет, а мы есть. Граф, я намерена вас задержать. Нет, вы успеете на вашу вечеринку с гаунау и гитарой.
– Я к вашим услугам.
– Вы об этом уже говорили. Сударь, мне нужны ваши поцелуи. Спрашивайте, для чего.
– Для чего, сударыня?
– Чтобы понять, хочу ли я большего. Мне кажется, что хочу.
– После того, что я сказал про Франческу?
– Именно. Не будь ваше сердце занято, и тем более почувствуй я в вас поклонника, я бы прервала разговор, но мы друг другу не опасны. Что до госпожи Скварца, то если она похожа на графиню Савиньяк, ваша мимолетная связь ее даже не позабавит, она ей польстит. Женщинам нравится подавать милостыню неудачницам.
– Бред какой-то… Сударыня, я ничего не понимаю и не хочу понимать.
– Неважно. Главное, вы можете меня поцеловать. Сейчас вы должны спросить, зачем?
Хотелось не спрашивать, а удрать, и Эмиль бы удрал, не будь это дочка Рудольфа, с которым у Ли и без того не все гладко. А у матери не ладится со старой герцогиней… Обиженная Урфрида прибавит новых сложностей, да еще перед новой кампанией.
– Я жду ответа, вернее, вопроса.
– Извольте. Зачем, сударыня?
– Потому что мне плохо, граф… Мне очень плохо. Девица Арамона выходит за гаунау чуть не с удовольствием, что неудивительно, если вспомнить дом, в котором она росла. Я смотрела на нее, а видела себя, готовую к жертве, только это оказалось не нужно ни Талигу, ни хотя бы маркграфу. Равнодушие унизительнее насилия, теперь я это знаю. Я не любила супруга и никогда бы не смогла полюбить, но я не сомневалась, что он меня оценит, как отец оценил маму. Принцессу, отданную вассалу в обмен на верность. Я слишком откровенна, вам это должно быть неприятно, но, возможно, вы все же поймете, а нет… Что ж, вам объяснит любимая супруга.
– Вы обо мне слишком дурного мнения. – Вот без чего Франческа обойдется, так это без подобных откровений! Но Вольфганг-Иоганн мог бы быть к жене и повнимательней.
– С теми, о ком я дурного мнения, я избегаю говорить. – Смотреть в глаза герцогиня умела, и ей это шло. – Возможно, я в самом деле нездорова, но если вы сейчас встанете и уйдете, мне будет больно. У вас было много любовниц, я знаю. Неужели я хуже их всех?
– Я не могу сравнивать. – Если б только она не была дочкой Рудольфа! – Сейчас у меня есть невеста и я… слишком уважаю вашего отца.
– Я так и знала! – она неторопливо допила вино и внезапно резко поднялась, с силой оттолкнув пустой бокал, тот опрокинулся, покатился… Подхватить беглеца Урфрида не успела, раздался печальный звон.
– Разбился, – с каким-то удивлением произнесла женщина. – Прошу меня простить, алатский хрусталь на севере редкость.
– Ничего страшного. Сегодня умрет много бокалов, одним больше, одним меньше…
– Умрет?
– Суеверье. Изначально алатское, но теперь еще и кэналлийское. Мне так или иначе сегодня предстояло бить посуду. Ваше здоровье, сударыня. Радуйтесь.
Брызнувшие осколки в свете свечей кажутся искрами… Пирушка вот-вот начнется, пора выбираться.
– Благодарю вас, маршал. Я бы хотела радоваться, очень хотела, но меня растили для другого. Дочь бывшего Первого маршала, внучка короля… Никто не рискнет ко мне притронуться из уважения… к отцу, к матери, ко мне самой! Я не женщина, я – залог, задаток, подпись на договоре… Со мной можно разве что исполнять супружеский долг. Если будет приказ. Зато все проныры Талига готовы пасть к моим ногам, то есть к ногам отца и мамы. Для них я – ступенька наверх, а мне-то как быть? Юности у меня не было, молодости тоже скоро не будет. Граф Лэкдеми, вы или поцелуете меня, или уйдете! Слушать, как играет на гитаре Кэналлийский Ворон!
Стоит и смотрит. Глаза большие, светлые, словно бы полные свечей. Ей в самом деле не позавидуешь…
– Сударыня, отойдемте, здесь всюду осколки.
– Если вы поранитесь, я вас перевяжу. Нас с сестрой этому учили.
– А если поранитесь вы?
– Будет немного крови, только и всего, а крови урожденная герцогиня Ноймаринен не испугается. Ни чужой, ни тем паче своей.
Робер вытащил едва ли не силком врученные ему Марселем часы. До появления дам и гаунау оставалось от силы полчаса, а Эмиля где-то носило. Иноходец убрал подарок и покосился на регента, в ответ раздался струнный перебор – Алва взялся настраивать гитару. Захватившие угол возле печи клирики вовсю беседовали с Райнштайнером, зато Савиньяк с бокалом вина как раз отошел к окну. Найти более подходящий момент выйдет вряд ли, особенно при Матильде, а объясниться Робер собирался уже который день. Конечно, Лионелю в Гаунау и у морисских союзников вряд ли что-то грозит, очищать сперва Олларию, а затем и Кольцо всяко опасней, но на Изломе лучше ничего не откладывать. И не на Изломе тоже.
На столах ждали своего часа уже откупоренные бутылки, возле них шеренгами выстроился алатский хрусталь, а чем-то занять руки хотелось. Робер тронул намертво заживший шрам и взял бокал.
– Слева, – подсказал, не поднимая головы, Рокэ, – «Черная кровь», а маршалу маршала проще звать по имени.
Робер кивнул, хотя Ворон вряд ли заметил. В юности Эпинэ всей «крови» предпочитал Драконью, потом бывал рад любой, а прошлой зимой привык к Змеиной. Сейчас опять стало все равно, Черная так Черная.
Темно-красная струя полилась в мерцающий хрусталь, как в песню, ту самую, про полночь и разбитый бокал. Рокэ играл что-то другое, то есть даже еще не играл, примеривался, Райнштайнер продолжал болтовню со святыми отцами, Савиньяк смотрел в ночь…
– Лионель, – окликнуть сына Арлетты по имени Робер себя все же заставил, – я знаю, вы уезжаете, а Эмиль где-то ходит.
– Ему не нравится будущая свадьба, – Савиньяк неторопливо обернулся, его бокал был почти полон. – Брат не знает всей подоплеки, а вы?
– Наверное, тоже. Мэллит расстроена, но невеста, кажется, нет.
– Вы правы. Как ни странно, этот брак может оказаться удачным. Вы готовы за это выпить?
– Да. – Странная девушка, пошедшая за сестрой в Багерлее, скоро уедет навсегда. Немного жаль, но счастья Селина заслуживает. – Я должен вас поблагодарить за то, что вы… хотели, чтобы я вернулся.
– Не стоит.
– Неважно, что не вышло, главное, что вы хотели помочь. Не мне, я понимаю, Жозине.
– Не я и не ей. – Лионель посторонился, освобождая место у провала в ночь. – Вмешаться меня убедила мать, а ей в свою очередь подсказал Бертрам, которого все сильней раздражали Колиньяры.
– Бертрам?
– Граф Валмон. Но в Эпинэ мать в самом деле отправилась сама, и ей это пошло на пользу. Она слишком долго пробыла наедине с памятью счастья, а мы это ее одиночество еще и охраняли. От беды надо уводить, а то и гнать, но вы, кажется, ушли сами.
– Я об этом не думал… Времени не было.
– Это в самом деле спасает. Вы подошли, потому что я для вас последний чужой в нашем семействе?
– Да, – подтвердил Робер и тут же понял, что это уже не так. – Вы уезжаете, я должен был что-то сказать, а что – сам не знал. С Эмилем просто вышло, было сражение, а это всегда дело.
– Сейчас дел тоже хватит. Будущая весна выйдет кровавой, и нам очень повезет, если крови будет всего лишь по колено. Перед последним прыжком Рокэ придется заехать в Старую Придду. Я знаю, что вы оттуда сбежали, но мать, если Бертраму не удастся вернуть ее в Эпинэ, будет рада вас повидать.
– Я приеду, – пообещал, вернее, поклялся Робер. – Вы думаете, в Старой Придде станет опасно?
– В последнее время то, что кажется опасным, чаще всего таковым и оказывается, но это не страшно. Хуже, когда убежища оборачиваются ловушками, но нам бежать нельзя. Известная вам Мэллит сказала бы, что первородным следует драться.
– Она в самом деле такое сказала… Вы ее прежде не знали, Мэллит была совсем другой. Счастье, что она ожила, я на это даже не надеялся!
– Девушка бросилась спасать Олларию, а спасла себя, так чаще всего и бывает. Простите, мне придется присоединиться к Хайнриху, или знаете что, идемте-ка вместе.
– Хорошо, – согласился Робер, наскоро допивая свое вино. Рассмотреть только что ввалившегося Хайнриха он успел еще вчера, но о чем с ним говорить, не представлял. Тенькнули струны – Рокэ отложил гитару и теперь обнимался с бывшим врагом. – Этот Излом все ставит с ног на голову!
– Или наоборот, – мотнул льняной головой Лионель. – Все оборачивается к лучшему, если не для нас, то для будущих унаров. Ну и для Золотых Земель.
– Я слишком мало выпил… для философии.
– Доберете позже. С Рокэ.
– Эй, – громыхнуло от стола, – Савиньяк и второй маршал, а ну давайте сюда!
Лионель усмехнулся и подхватил Робера под руку, в юности они были на «ты», сейчас не получилось, но ниточка вроде бы протянулась. Жаль, Лионель уезжает, хотя это-то понятно – с морисками, кроме него, управится лишь Алва.
– Идем, – запоздало согласился Иноходец, но до стола они так и не добрались – появились дамы, и Рокэ, быстро поставив бокал на стол, направился к невесте. Жених, хохотнув, ринулся к Матильде, и в темном дверном окладе осталась одинокая Мэллит. Будто древняя икона. От невозможной, почти бесплотной красоты заколотилось сердце, и Робер остановился, хотя отвести девушку к столу уместней всех было бы ему. Отвел Лионель, с придворной изысканностью предложивший гоганни руку, которую та спокойно приняла. Хоть бы избранник Мэллит не оказался ревнивцем и умел ждать, ведь поездка в Липпе съест месяцев шесть, не меньше. Это хорошо, потому что в Гаунау сейчас безопасней, чем в Талиге. И это плохо для едва родившейся любви.