Удержаться от пошлого возгласа виконту удалось, и воцарилась неловкая тишина. Гостья смотрела не то на огонек свечи, не то сквозь него, а шадди варится долго, значит, придется говорить.
– Будущее всегда несколько туманно… – Чтобы Котик подал голос, нужно прищелкнуть пальцами, а проделать это незаметно не выйдет. – Именно поэтому в великой Бакрии в моде довольно любопытные гадания. Их проводят на закате, еще нужны черный камень и вода.
– Не сомневаюсь, что это зрелище впечатляет. Вы не только вежливы, виконт, вы тактичны, но с тех пор, как мы расстались, я стала откровенней с друзьями, а вы должны стать моим другом.
– Мне казалось, я уже стал им.
– Вы не писали и, возможно, были правы, ведь я, не успев износить башмаков, начала думать о том, как вновь стать счастливой. В Фельпе мне это казалось невозможным, и я вспоминала вас, пока мне не прислали убийцу Муцио. После этого я нашла чем себя занять и почти забыла о бегстве. Не знаю, угодила ли я этим Леворукому или наоборот, но он вмешался, и я надела браслет с оленем. Ваш отец обмолвился, что я правильно выбрала дом, но не будущего мужа.
– Отец пристрастен, он давний друг графини Савиньяк. – Старый греховодник ни кошки не понимает или… наоборот?! Тогда он что, решил проверить наследника? За счет Елены, в письмо которой нахально сунул нос? – Вы несколько напоминаете графиню в юности.
– Граф Лэкдеми мне напомнил Муцио, с которым я была счастлива почти два года, но сколько бы продлилось наше счастье? Мне кажется, виконт, я слегка увлеклась вашим отцом.
– Сожалею…
– Не стоит. Можно любить разные книги и разные вина, а людей сравнивают как с первым, так и со вторым. Вы не знаете, как себя чувствует граф Лэкдеми? Что он был контужен, мне сообщили.
– Насколько мне известно, он полностью оправился.
О том, что красивого маршала лягнула умирающая лошадь, Марсель умолчал. Эмиль все еще мог стать мужем Франчески, следовательно, с ним не должно было случиться ничего нелепого и смешного… Но папенька, о чем он думал, намекая на Лионеля?! А Елена… Маэстро Гроссфихтенбаум ждет заказа, так что отступать некуда.
Марсель все же прищелкнул пальцами, вынуждая Котика вмешаться в становящийся опасным разговор. Франческа мило улыбнулась и заговорила о львах на паонских шпалерах, по ее мнению, они слегка напоминали собак. По мнению Валме, сам он сейчас слегка напоминал алвасетского певца.
Я еду мимо твоего окна, я не оглянусь…
Он проедет и не оглянется, а маэстро пусть берется за дело, это будет… Это будет прекрасно, и это будет навеки.
Денек обещал стать не слишком морозным и при этом ясным, для поездки лучше не придумать, только ни в какую Гаунау Матильде больше не хотелось. Вернее, не хотелось отправляться туда без Бонифация, но кардиналу место в Талиге, а раз так, нечего зря душу мотать. Ее высокопреосвященства торжественно сунула за пазуху полную флягу и как могла нахально объявила:
– А король-то всяко не хуже маршала! С таким не заскучаешь.
– Дельный король, – не повел и бровью Бонифаций, – с другим бы я тебя и не пустил. Ты бы села – как запрягут, доложат, а говорить сподручней сидючи.
– А то ночью не договорили? – хохотнула алатка, плюхаясь в кресло. Кресло выдержало, благоверный поморщился.
– Ночь не для того добрым людям дадена, портить ее грех. Да и кто его знает, когда свидимся, если свидимся.
– Твою кавалерию! – почти задохнулась женщина. – Ты что, помирать собрался? Или спихнуть меня Хайнриху и за этой… герцогиней мармеладной приударить? Так я тебе и позволю! Всяко до Соловьиной ночки вернусь…
– Куда ты денешься? Только не на ровном месте заповедовали, уходя на миг, прощаться навеки… Паршиво у нас всё, радость моя клыкастая, а будет и того хуже.
– С чего бы это? – поспешно встопорщилась Матильда. – Регент твой хваленый и не с таким управлялся! Или ты про свою Олларию?
– И про нее тоже. Ты письмо, что Этери регенту написала, прочла хоть?
– Прочла. – Думалось, стыдно будет, оказалось скучно. Лисонька не из тех, кто душу на бумагу выворачивает. – Сказки сплошные, только что без мармалюц.
– То и страшно, что без мармалюц, – Бонифаций вытащил из знакомого футляра аккуратно исписанные листки, на одном из которых тревожно алела закатная полоса. Прежде Матильда ее не видела.
– Ты начеркал? – из последних сил заподозрила женщина. – Не тебе ж, аспид ты эдакий, писано было!
– Тот, кому писано, и подчеркнул. Если саймурские сказки хотя бы частью правдивы, может статься так, что «исчезнет все с горами и небом, зверями и росами, песнями и тишиной».
– В Эсператии и похлеще пакости есть. – Так вот в чем дело! А она-то испугалась… – Да и в этой твоей Ожиданке. Их-то чего не боишься?
– Страшные больно, вот и не боюсь. Не станет Создатель мучительства творить, не для того создавал! – Супруг махнул размалеванной страницей, мелькнула красная полоса. Будто у бабочки на крыле. – А вот иссечь негодную бусину, чтоб по всему Ожерелью гниль не пошла… В такое поверю.
– Погоди, – растерялась Матильда. – То есть как?
– Как-как! Да как гнилую луковицу из связки выкидывают.
– Ты бы еще про паршивую овцу сказанул!
– И про нее скажу, и про Бурраза… Руку ему ради его же блага оттяпали, только рук у нас всего две, а сколько у Создателя бусин, неведомо.
– То есть, – поежилась алатка, – возьмут нас и выкинут? Со зверями и песнями?
– Если сгнием чрезмерно, – уточнил Бонифаций и замолчал. Утешать он не собирался, как и пугать, сказал как есть, то есть что надумал Алва, который уж кем-кем, а трусом и паникером не был. Как и Адриан.
Чтобы занять руки, женщина взялась за шадовы пистолеты; было страшно, но больше обидно. За все – от синих сакацких гор до отожравшегося на церковном овсе Бочки. В возвращение Создателя и суд Его над живыми и мертвыми Матильда не то чтоб вовсе не верила, просто все это казалось далеким и неясным. Может, и будет, только сперва сто раз помереть успеешь, и уж точно рябины и небо от живых никуда не денутся.
– Вот зачем? – А ведь Эсперадор тоже боялся, причем не за себя и не Заката. – За каким змеем ты мне это наплел, да еще на дорожку? Не хочу о таком думать! Будет так будет, а прежде времени чего дергаться? Саймуров этих уже два круга как нет… Куда они исчезли, кстати? Вымерли?
– Может, и вымерли, а кто остался – оказаронел. Не в них дело, а в нас; Рокэ гнилью той зелень столичную считает, еретик Луциан с ним согласен, да и женишок твой бывший не спорит. А раз так, надобно дрянь эту самим вычистить, пока Создатель за дело не взялся. Что до тебя, язва моя сакацкая, так сказано ж, в горе и радости, праздности и заботах, ну так вот тебе забота! Мозгами не обделена, сам ересиарх с тобой откровенничал, может, припомнишь что, а нет, так придумаешь. Вернешься – обсудим, не вздумай только Хайнриху свадьбу унылым ликом портить, гуляй от души! На войне радость ярче, а мы сейчас на войне, да такой, что другим и не снилась. Уразумела ли?
– Так не обделена же мозгами, – женщина для порядка прицелилась в финтифлюшку на люстре, но палить, само собой, не стала. – Только темнишь, твой высокопреосвященств, ох, темнишь!
– Не я, – отрезал благоверный и поднялся, – регент. Не темнил бы, Савиньяка от себя не отсылал бы.
– Чтоб не догадался?
– Этот змей регента как бы не лучше себя самого знает. Уже догадался, но раз едет, значит, согласен.
– Может, сбежит еще? – предположила Матильда и тоже встала. – Или успеет вернуться, как до дела дойдет?
– Может, и успеет, – согласился Бонифаций, прижимая женщину к себе. По-особенному, не так, как всегда. Так прощаются витязи в песнях, всей душой желая вернуться и понимая, что такое вряд ли возможно, только не идти никак нельзя. – Пора тебе, душа моя, и смотри у меня! Не задури с королем, просватан он, нехорошо девочку обижать.
– Ладно уж, – пообещала, с трудом сглотнув что-то непонятное, алатка, – не буду, ну его! Вернусь, с маршалом задурю, а то и с парой.
Ответную глупость благоверный придумать не успел. Раздался вкрадчивый стук, и они отпрянули друг от друга, как молоденькие. Хорошо, что явился Эпитан: при этакой мрази не заплачешь и уж тем более не брякнешь лишнего. Ее высокопреосвященства с достоинством взяла со стола подбитые мехом перчатки. Она была готова, причем ко всему.
Глава 4Старая Придда. Акона
1 год К. Вт. 14-й день Зимних Волн
Вваливаться к не успевшей причесаться и позавтракать возлюбленной – верх неучтивости, но не когда она, хоть и невеста, но чужая, а ты – почти жених другой. Конечно, возможны неловкости и здесь, но политика есть политика. Подчеркнув вынужденную грубоватость с помощью адуанской куртки и стянутых на затылке волос, Марсель свистнул Котика и отправился с утренним визитом. Разумеется, дядюшкины слуги незваного гостя впустили без возражений, а вот поведение фельпской камеристки удивило. Плотненькой смуглянке следовало встать на пути невежи несокрушимым равелином, а она с милой улыбкой попросила войти. Окажись на месте госпожи Скварца Дженнифер, неважно, свободная или нет, Марсель заподозрил бы худшее, но Франческа была выше вульгарных ловушек. Виконт поправил, то есть слегка ослабил черный варастийский платок и, велев Готти сторожить плащ, перешагнул заветный порог. Госпожа Скварца стояла у конторки с пером в руках.
– Я не ждала вас так быстро, – сообщила она, откладывая письмо. – Чудесное утро, не правда ли?
– О да!
Бывают женщины, которым барон Коко помочь не в состоянии. Они либо непоправимо ужасны, либо совершенны. Франческа Скварца была совершенна. Виконт поцеловал протянутую ему руку и спокойно спросил о шадди.
– Он скоро будет. Вы были правы, у маркиза Фарнэби отличный буфетчик. Виконт, вы не желаете прочесть письмо, которое я пишу?
– Сударыня, я сам слегка балуюсь пером и поэтому предубежден к черновикам. – Предложить недописанное письмо! Какое прелестное начало… – В эркере нас не услышит даже повисший на карнизе кот, ведь окна на зиму заклеены. Вы позволите мне передвинуть кресла?