– Благодарю. – Принимать бокалы она умела. – Я согласна на ваше уточнение, хотя оно почти бессмысленно. И я благодарна за то, что вы не испугались моего титула, как прочие мужчины. Вашей будущей супруге можно позавидовать.
– Как и вашему будущему супругу, – выразил вежливую уверенность Эмиль. – Вы прекрасны, я ваш должник.
– Не вы, я. Вы дали мне возможность чувствовать себя желанной, и вы готовы меня отпустить. Признаться, я боялась… Нет, не так, в нашу третью ночь у меня мелькнула мысль, что я… разрушаю счастье пока неведомой мне женщины. Тогда я испугалась.
О том, что он тоже испугался – только что, – Савиньяк умолчал, хотя молчать следовало раньше. Вернее, как раз не молчать, а ограничиться беседой, предельно вежливой и единственной.
– Моя откровенность вам неприятна?
– Нет, просто я опять вспомнил брата. Что поделать, мы близнецы, к тому же это его комната.
– Ваш брат вас бы не понял?
– Да все бы он понял! Просто… Будь на моем месте Лионель, вам бы и в голову не пришло опасаться за чужое счастье. Мне жаль, что вы…
– Что я забиваю свою милую головку подобной ерундой? Кажется, так говорят мужчины?
– В пьесах. – Зачем, ну зачем ей эти откровения?! Все шло более или менее хорошо, и на тебе! – Еще вина?
– Да. Если вы не боитесь…
– Я?
– Мужчины не ждут от нас честности, – женщина вздрогнула, позабытая шаль не замедлила сползти с белого плеча. Красивое зрелище, особенно в тиши. – Тем не менее я была честна с маркграфом и честна с вами. Я помню, что сама просила вас о… встречах наедине, и клянусь, что никто никогда о них не узнает. Считайте меня сном и поверьте, ваше счастье с госпожой Скварца в полной безопасности. Даже если вы в приступе искренности признаетесь невесте, матери, братьям, я буду все отрицать, и я докажу, что вы либо бредите, либо встретили закатную тварь.
– Что тоже бывает лишь в бреду. – Такой момент упускать не стоит, мало ли… – В свою очередь клянусь, сударыня, что забуду этот… сон, хоть он и был дивным.
– Вы решили последовать моему примеру?
– Да, Урфрида. Клянусь молчать о вас, кто бы меня ни спрашивал, хотя спрашивать некому. Акона занята Рокэ и Хайнрихом, ей было не до нас, да и Ли очень кстати отправился в Гаунау и дальше. Если вы уверены в своей камеристке, то беспокоиться не о чем.
– О, я уверена, иначе сумела бы ее отослать. Надеюсь, вы не огорчены?
– Огорчен, и сильно. Вашей шалью. Вы просили полчаса спокойного разговора, спокойного не получилось. Час в бою идет за два, сударыня, а полчаса – за четверть.
– Вам не нравится моя шаль?
– Когда она на вас. В любом другом месте я готов ей восхищаться.
– Что ж, уберите этот кусок ткани туда, где он не станет вас раздражать.
Послезавтра все закончится, а сегодня – это сегодня. Ночь, вино, свечи, готовая все забыть женщина… Неплохой сон, даже хороший, всяко лучше горящих коней и цветов. Она никому не скажет, но жить-то ей потом надо, именно жить!
– Урфрида, я должен просить вас об одной вещи. Не выходите больше замуж без любви, это неправильно.
Соваться куда бы то ни было, не разнюхав, что к чему, Юхан терпеть не мог. Вот и подгадал ко времени, когда господин Руперт гоняет своих красавцев, а папаша Симон, покончив с утренними делишками, садится завтракать. В первый свой приезд Добряк промахнулся, сегодня обошлось без накладок. Палач в аккуратной стеганой куртке смаковал какие-то пирожки, и Добряк без лишних слов выставил на стол немалую бутыль ноймарской тинты, до которой столь охочи почтенные мастера. Собственно, с тинты Юхан когда-то и начинал: забирал в условном месте на фрошерском берегу припрятанные бочонки и волок в Щербатую Габи, это потом дошло до чего подороже.
– Прихватил в Аконе по случаю, – объяснил шкипер, глядя, как Киппе обтирает бутыль пестрым полотенцем. – Хороша, лучше нашей.
– Ясное дело, – папаша Симон отложил полотенце и принялся неторопливо соскабливать сургуч, – у нас солнца меньше, потому ягода в кислятину уходит, зато с нашей можжевеловой фрошерскому безобразию не сравниться.
– Что да, то да, – подтвердил Добряк, – плохо у них с можжевеловой. Господин Руперт небось патрули свои проверяет? В такую-то непогодь!
– Порядок блюсти нужно, – не упустил оказии порассуждать о порядке палач. – Сегодня господин полковник дома в снегопад останется, завтра капитан себя пожалеет, а потом безответственность и на нижних чинов перекинется. Дескать, незачем мерзнуть, раз начальство у огня нежится, бдительность потеряют, а враг и подкрадется.
– Враг может, – поспешил вклиниться в рассуждения Юхан. – А вообще-то как у вас? Есть что новое?
– Господин фельдмаршал отъехали, – обрадовал собеседник и замолчал, сосредоточившись на открываемой бутыли. Главное шкипер, впрочем, уже усек: ничего сногсшибательного в Доннервальде не случилось, но запросто случится, если господин Фельсенбург изволят одуреть от аконских новостей.
– Господин Киппе, тут эти… – ражий малый в фартуке ввалился в комнату и с явным интересом уставился на бутыль. – Вчерашние которые пришли… Господина полковника спрашивают. Подать им чего?
– Подать, – решил палач, – того, что пожелают. Господин полковник как освободится, так и будет.
Обладатель фартука облизнул глазами чужое пойло и исчез. Папаша Симон неторопливо расставил стаканы и объяснил:
– Из самого Штарквинда прибыли, от старой герцогини.
– Важное что?
– Не скажу, но просто так по нынешним временам серьезного человека не погонят, да и письма из дому господин полковник недавно получили, эстафетой фельдмаршальской. Если вы с чем срочным, лучше б вам господина Руперта у «Зеленой иволги» перехватить, а посидеть и потом можно.
– Угу, – кивнул шкипер, берясь за плащ, – так и сделаю.
На «серьезного человека» Добряк, естественно, глянул. Тот вовсю угощался в малом зальчике у окна и глазами по сторонам особо не зыркал. По одежке выходил из благородных, но на щеголя не тянул, на вояку тем более. Секретаришка, надо думать, и вряд ли дурак, дураков старая Элиза отродясь не приваживала.
Шкипер чин-чином продефилировал мимо молодого человека, выбрался на улицу и, пригибаясь – мело, как на самом Агмарене, – двинул к «Зеленой иволге». Ему повезло, Фельсенбург с парой «рыжиков» как раз выходили из-за угла, так что столкнулись у самого входа в заведение.
– День добрый, господин полковник, – хорошо, при людях встретиться вышло, можно потянуть да понюхать. – Вот, прогуляться решил, ноги затекли. А вас ждут…
– Знаю, – Фельсенбург покосился на «Иволгу» и с ходу решил: – зайдем. Выпьем за возвращение.
Трактирщик от эдакой чести чудом под стойку не свалился, но опомнился, подскочил, на руке – полотенце, на роже – восторг.
– Вина согрейте, – распорядился Фельсенбург, – и колбасок. Вы, шкипер, с можжевеловой?
– Если бы, – покривил душой Юхан, – моя кончилась, а у фрошеров разве что путное добудешь? Да вы не беспокойтесь, вино горячее с дороги самое то.
– Отлично, – господин Руперт уже высмотрел столик, хорошо высмотрел, если что – и удирать сподручно, и драться, и кто входит, видно. Добряк так и сказал, господин полковник рассмеялся, и как бы не последний разок.
– А тот человек, – оттянул рассказ об аконском безобразии Юхан, – из Штарквинда, папаша Симон рассказал.
– Из Штарквинда, – Руперт облокотился на стол и подался вперед. – Шкипер, я и так злоупотребляю вашей любезностью, но вы знаете дорогу и уже имели дело с фрошерами.
– Имел, – подтвердил Добряк, – ничего, не съели. Что нужно?
– Передать мое письмо Алве, а если его не будет на севере…
– Будет, видел я его. И даже говорил.
– Тем лучше. Мне нужно, чтобы он прочел письмо, которое будет у вас, прежде того, что привезет посланец из Штарквинда.
– Сделаем. Только Ворону письма маловато, он с вами говорить о чем-то хочет, и второй… Савиньяк – тоже.
– Савиньяк? Который?
– Главный. – Надо же, как лихо с порученьицем фрошерским вышло! – Он сейчас в Липпе наладился, Хайнриха провожает, через пять дней они до Кнебенау доберутся. Захотите, запросто нагоните, особливо если «фульгатов», что со мной, возьмете.
– Может и захочу, – медленно, чуть ли не нараспев произнес Фельсенбург, – но с письмом тянуть нельзя.
– Нельзя так нельзя. Стихнет малость, и поеду.
– Вам лучше знать, что везете. Моя бабушка хочет заплатить выкуп за… адмирала цур зее Кальдмеера и вывезти его в Штарквинд. Мне это не нравится, но ссоры я не хочу. Я вынужден написать Алве о желании герцогини Штарквинд и выделить сопровождение ее представителю, но вы доберетесь быстрее.
– Чего б не добраться! Господину Кальдмееру и впрямь лучше в Хексберг пересидеть, несподручно ему во всякие дрязги лезть.
– Именно, – Руперт вновь широко улыбнулся, вот ведь бедняга! – А теперь о вашей прошлой поездке. Как доставили, что ответили?
– Дурней фрошерам сдали, под расписку, а сундук – госпоже Селине.
– Она всё приняла, не спорила?
– Нет, хоть и неловко ей было. – Ну, была – не была! – С понятием барышня, да и подружка у нее славная, и как о ней тревожится… Приходила, уговаривала вам все объяснить, чтоб, значит, не проворонили, а чего уговаривать, если я и так к вам ехал?
– С Селиной что-то случилось?
– Как сказать. – Футляр под плащом должен был согреться, а казался ледяным. – Вот оно, читайте. Барышня, младшенькая, говорит, там все прописано.
Открыл. Брошка, само собой, тут же выпрыгнула на скатерть и подмигнула синим глазом. Юхан уставился на сияющую финтифлюшку, чтобы не глядеть на Руперта, и вовсе не потому, что боялся. Добряк бояться вообще не любил, а потому если куда и влезал, то лишь прикинув, стоит оно того или не окупится. Фельсенбурговы затеи стоили риска, да и сам он стоил дорого.
– Как вы думаете, – голос Фельсенбурга был вроде и прежним, а ровно льда в можжевеловую кинули, – почему она согласилась?
– Леворукий знает, если знает, конечно… Врать не буду, сам голову всю дорогу ломал, ничего не надумал. Но корысть с гонором там и не ночевали.