По горизонту порой проходили траулеры или грузовые суда. Деятельно спешили «Кометы» в сторону Сочи и назад, к Южнороссийску. Иногда неспешно трюхали прогулочные и пассажирские катера – в ту пору из Суджука можно было доплыть на катере или на «Комете» до Южнороссийска или Абрикосовки.
Опер собирал плавник, разжигал костер. Выброшенная на берег древесина, прокаленная солнцем, разгоралась хорошо, отдавала свое тепло долго. На импровизированном мангале на самодельных шампурах жарил мясо. Подавал с помидорами на тех же картонных тарелочках, что пользовали ухари на набережной.
Белла восхищалась его мясом. Смеялась: «Хочешь, я тебя в шашлычники возьму?»
Плавала она (как и он) прекрасно. Не так, как плещется большинство, саженками, а настоящим спортивным кролем. Сказала: как переехала в Суджук, специально уроки брала на водной станции – и плавания, и прыжков в воду.
Они устраивали километровые заплывы, уходили в море далекодалеко. Однажды она сказала мечтательно: «Вот так бы и в Турцию усвистать». – «Выловят твои друзьяпограничники. Да и далеко отсюда до Турции, не доплывешь. Надо откуданибудь из Батуми стартовать или из Сухуми на худой конец».
Иногда Белла устраивала аттракцион: прыгала в море с высокой четырехпятиметровой скалы. Он с удовольствием смотрел, как она отталкивается, в воздухе вся раскрывается, а потом складывается, переворачивается и входит в воду почти без брызг. Тело у нее было слегка оплывшее – сказывалась сидячая работа и качественное питание – но еще довольно крепкое и тренированное.
Синичкин повторял ее прыжки с высоты, но не рисковал лететь «головкой», шагал со скалы «ножками».
После дальних заплывов они день напролет жарились на солнце. Она временами засыпала и просыпалась, чтобы снова выпить или притянуть его к себе. Наслаждалась одиночеством; тем, что не заходят в кабинет беспрестанно сотрудники или посетители, не звонит телефон (мобильники тогда еще не изобрели!), не надо снова и снова заниматься своим разветвленным торговым механизмом.
И вот однажды, после прекрасного выходного, который провели в бухточке у скал, они вернулись в Суджук. Колян привез их к молу, набросил причальный конец на кнехт, притянул катер. Почтительно подал руку, помог ей выпрыгнуть на пирс. Следом скакнул опер.
– Остатки всего можешь взять себе, – царственно указала Белла Юрьевна Коляну. – Одеяло к следующему разу почисти, проветри.
Катер отвалил в сторону своей спасалки, а они пошли по молу: пьяные, влюбленные, счастливые. Она висла на его руке и прижималась к нему грудью. Сытое умиротворенное выражение ее лица не оставляло ни малейших сомнений в том, чем они весь день занимались.
Опер заметил эту дамочку сразу. Определил, отвел взгляд, отвернулся.
Она стояла на молу в ожидании катера: «Посмотрим на закат солнца в ясной воде Суджукской бухты!» Женщина, черти б ее взяли, сразу его узнала – выпялилась на него так, словно готова была проглотить.
Они с Белкой прошли мимо; та прислонялась к плечу, ласкалась, чтото шептала в ухо.
А глазела на парочку некая Валентина, большая подружка Люси и их соседка по подъезду в Коломенском. Он прошел мимо – естественно, не реагируя.
Однако Валентина, дурында, совсем у нее мозги от южного солнца набекрень, последовала за ними, а потом оббежала парочку по краю пирса, развернулась и пошла навстречу. Закричала:
– Семен! Семочка!
Что ему оставалось делать? Посмотрел непонимающе, отстранил:
– Вы что, гражданка?! Вы меня с кемто перепутали.
Обогнул, проговорил Белле с возмущением:
– Ненормальная какаято!
Однако эта неожиданная встреча имела продолжение.
Павел СиничкинНаши дни
Самое интересное, что я, несмотря на мои (тогдашние) семь лет, эту историю запомнил.
Сначала мама с тетей Валей громко разговаривали на кухне. Они выпивали коньячок, закусывали сыром. Соседка хвасталась черноморским загаром – но при этом вид имела чрезвычайно загадочный, как будто она разведчик в тылу врага, типа Штирлица в ставке фюрера или Шарапова в недрах банды Горбатого.
Потом они прогнали меня из кухни, закрыли дверь, но тутто я, естественно, – вот откуда произрастают мои способности частного детектива! – особенно обостренно стал прислушиваться. Не все дослышивал и многое, в силу возраста, недопонимал, но до меня долетал возбужденный рассказ соседки:
– …и ты представляешь? Он! Твой! Идет в обнимку с какойто лахудрой! На пирсе! В Суджуке! Я ему: «Семен!» – а он: «Я вас, гражданка, не знаю!» Мол, отвалите! Так и прошел мимо!
Мама чтото возражала, а тетя Валя уверяла:
– Да он это, он! Богом клянусь! Зуб тебе даю! Сто процентов!
Я сразу понял, что речь идет о папе. Только не знал диковинного слова «лахудра», и мне, по малолетству, причудилось, что это какоето водное млекопитающее, типа морской коровы.
Я потом спросил у мамы, что слово значит. Она нахмурилась, переспросила:
– Где ты это слышал?
– Тетя Валя говорила.
– Ах, Валя! Да, лахудра – значит очень плохая женщина. Только ты этого слова больше не повторяй и никого им не обзывай.
Потом, дня через два или три, мама вдруг собралась и кудато уехала. Отсутствовала, наверное, неделю или больше, и я жил на съемной даче с бабушкой.
А позже, когда она вернулась и забрала меня с дачи, снова приходила соседка тетя Валя. Опять они с мамой на кухне распивали коньячок с лимончиком, но теперь в основном рассказывала мама и при этом плакала.
Примерно та же история, но с несколько другими вариациями была поведана другой маминой подружке, тете Зине. Помню еще, что и тетя Валя, и тетя Зина временами мамин рассказ прерывали. Утешали ее, когда она принималась плакать, или отпускали комментарии навроде: «Какой подлец!.. Негодяй!.. Я бы на твоем месте так ему и вмазала!..»
Приведу это мамино повествование так, как я тогда подслушал.
«Приехала я, значит, в Суджук. Пошла на квартирную биржу: там, где жилье арендуют. Нелегально сдают, конечно. Сначала, разумеется, сама заселилась – приличная такая комната, двести метров от моря, и хозяйка очень радушная, разрешила мне на кухне своей летней готовить вместе с другими постоялицами и тазик дала для постирушек. А потом я снова на ту биржу вернулась и стала всем маклерам, которые жилье сдают, фотографию Семена показывать. И один из них говорит: “Да, я этого мужчину знаю. Он жилье тут искал и теперь в одном частном доме на улице Средней проживает”. “Покажи!” – говорю. Он мне сразу: “Это денег будет стоить”. Там, на юге, вообще все ужасно дорого, дерут за каждый шаг. Деревянный топчан на пляже рубль в сутки стоит, представляете? А поллитровая баночка с абрикосами – полтинник! Короче говоря, пообещала я его отблагодарить, он меня повел и дом, где якобы живет мой благоверный, показал. Здесь, говорит. Ну я смотрю: калитка закрыта, хатка тоже, никого. Но во дворе на веревочке плавки Семины сушатся! Представляете? Я их сразу узнала! Он еще хвастался, что гэдээровские, экспортные! – Мамочка у меня всю жизнь путала экспорт и импорт. – Тогда я стала ждать. Там напротив, через улицу, заброшенный участок оказался, я туда перелезла, постелила носовой платок на камень и сижу. А уже вечереет. Но что делать, надо сидеть, ждать, раз приехала. И вот время шло к полуночи – он появляется. Да в каком виде! Подъезжает, значит, к калитке “Волга” белая, но не такси, а персональная. На переднем шофер. А на заднем сиденье – мой, в натуральном виде. И рядом с ним прошмандовка какаято! Останавливается персоналка перед его хаткой, и они там, внутри машины той, представляешь, взасос целуются! И долго сидят, лижутся! Потом мой выходит, а она, фьють, на персональной своей машине уезжает! Я, конечно, к нему кинулась. Ругала его повсяческому. Это что, говорю, твоя командировка называется? Это ты так теперь деньги зарабатываешь?! С девками на лимузинах?! А он начинает, – тут мама оба раза понижала голос, почти до неразличимого шепота – “Да, Люся, ты не понимаешь, это оперативное задание, я здесь, типа, под прикрытием работаю, и все, что я делаю, так надо в интересах службы!” А потом говорит: “Ты меня демаскируешь, уезжай, типа, немедленно, если я изза тебя провалюсь и особое задание провалю, то меня не то что разжалуют – под трибунал отдадут”. И сам не то что приласкать или поцеловать – наоборот, ушел в дом, калиткой хлопнул, только я его и видела. В общем, после такого я твердо решила: подам на развод. Хватит! Попил он у меня кровушки. Я и в Суджуке том больше ни на день не осталась. Пришла утром к квартирной хозяйке, говорю: обстоятельства неодолимой силы, разрываю контракт. И уехала в Южнороссийск. Там хоть и город портовый, зато жилье не в пример дешевле, и фрукты на базаре меньше стоят, и овощи. А купаться на тамошнюю косу ездила, на катере – считай, не порт, а практически чистое море. И еще я там такого кадра встретила…» – тут мама совсем понижала голос.
Вот так: мама всетаки видела отца на один раз больше, чем я.
Только никакой радости ей это свидание не принесло.
Синичкин старший1981 год
Белка готова была его взять на работу шашлычником – но у «Петра Зверева» была своя стезя: не все же смазливую бабенкуруководительницу обслуживать.
Они договорились: вагонрефрижератор одной лишь красной икры для нее слишком много. Бочки с икрой решили дополнить красной рыбой, крабами, диковинным (для европейской части Союза) гребешком.
Он еще раз полетел во Владивосток – переговоры, которые ему предстояли, по телефону, тем более междугороднему, вести было никак нельзя.
В этот раз, его надоумили местные, путешествовал через Краснодар. Прямого сообщения с Владивостоком с югов России не было, приходилось лететь транзитом. Однако из кубанской столицы в «столицу мира и социализма» уходили восемь рейсов Ту134, а там на такси перескакиваешь из Внукова в Домодедово по почти пустому МКАДу и летишь на Дальний Восток. Когда транзитный билет, легко оперировать рейсами: не успел на один, посадят на другой.