Во Внукове его как бы в такси встречал куратор, полковник Гремячий. Пока ехали из одного аэропорта в другой, Синичкин плотным текстом докладывал, что узнал, увидел, понял в Суджуке. И Беллу Юрьевну Табачник в своем рассказе не жалел, не уводил изпод удара, докладывал ситуацию как есть: начальница тамошнего треста ресторанов и столовых – руководительница курортной торговой мафии.
Дорога из Суджука до столицы Приморского края даже для такого молодого тренированного организма, как Синичкинстарший, далась нелегко. Рано утром выехал в краснодарский аэропорт, два часа дороги – вез персональный водитель Белки – потом предполетные формальности, еще два часа летишь до Белокаменной. Потом доклад полковнику по пути из Внукова в Домодедово, там новые досмотры, а затем рейс номер один во Владик – и ранним утром по Москве спустя сутки он там.
Конспиративная квартира осталась за ним – отоспался.
Вечером снова встретился с Гарри Петровичем. (Так его звали.) В кабинете в частном доме в центре Владика, окутанный сигарным дымом, жестко торговался с главой местной рыбной мафии. Ударили по рукам.
Ночью с местного главпочтамта дал Белле в Суджук шифрованную телеграмму: «Мама здорова тчк приготовь посылку нужно семьдесят рублей». «Семьдесят рублей» означало семьдесят тысяч наличными. На следующее утро пустился из Владика в обратный путь.
Вернулся в Суджук. Взял у Табачник большой кожаный портфель с деньгами – вот тутто как раз пошли в дело сторублевки.
Аккредитивами не отделаешься. Будешь в сберкассе обналичивать – сразу вопрос: откуда у простого советского кладовщика семьдесят косарей.
Пришлось договариваться об «окнах»: чтоб не рылись, досматривая его ручную кладь. В аэропорту Краснодара все организовала Белка, у которой всюду в крае имелись свои люди. В Домодедове постарался полковник Гремячий.
И снова назад, на Дальний Восток. Да, тяжела была и неказиста жизнь бизнесмена в Советском Союзе: ни тебе переговоров по «зуму», ни переводов по «свифту», ни электронных подписей. Все приходилось делать вручную, самому.
Зато «Зверев» лично осмотрел, посчитал, опломбировал и отправил вагон из Владивостока назначением в Суджук. Нигде в тщательном советском плановом хозяйстве не учтенный, должен он был прийти в пункт назначения, по тогдашним понятиям, сверхмолнией: через две недели.
А там, на Черном море, рыба, икра и крабы украсят меню местных ресторанов, холодильники вельможных гостиниц и домов приемов.
Связь опер поддерживал непосредственно с Гремячим. Когда у него возникала необходимость доложитьпосоветоваться, отбивал телеграмму в Москву, на ту же конспиративную квартиру на набережной Максима Горького: «Поздравляю с юбилеем», или с защитой диссертации, или с серебряной свадьбой. Когда Гремячему требовалось дать законспирированному агенту ЦУ (то есть ценные указания), тот присылал в Суджук на почту телеграфную депешу до востребования: «Буду проездом, хочу увидеться, Люся».
Сам Суджук, невзирая на толпы курортников, город маленький. Каждый человек на виду. От посторонних любопытных глаз уберечься трудно. Иное дело – Южнороссийск! Город портовый, шумный, с конечной, тупиковой станцией железной дороги. И население – почти двести тысяч, не чета суджукским тридцати с хвостиком.
Синичкин мотался в Южнороссийск на «Комете», а обратно такси брал.
С Гремячим они обычно встречались под вечер, прогуливались по набережной. С морвокзала чуть не каждый день отправлялись круизные и прочие пассажирские суда, гремела музыка, сотни южнороссийцев принаряжались и фланировали, желая и народ посмотреть, и себя показать.
Парочка мужчин, вдвоем прохаживающихся по набережной, – один молодой, второй средних лет – никаких вредных контаминаций тогда не вызывала. Они с Гремячим шли обычно от здания южнороссийского морского пароходства на улице Свободы мимо «каботажки», откуда отправлялись катера и «Кометы», мимо мола с пришвартованными круизерами типа «Ивана Франко» или «Адмирала Нахимова» и до горпляжа, где в вечерней воде, в сумерках любили плескаться местные. Иногда позволяли себе по кружечке пивка на разлив. Пивбар возвышался прямо на пляже в виде огромного деревянного бочонка.
Дело было в сентябре, когда Гремячий, получив очередную порцию информации от Синичкинастаршего, решительно сказал: «Можешь готовиться к эвакуации».
У него – как сейчас помнил – сердце упало. Переспросил:
– Будете их брать? Всех?
– А что? – хохотнул полковник. – Приспособился к дамочке? Жалко ее? Стокгольмский синдром взыграл?
Опер не стал лукавить: «Да, приспособился. Да, жалко».
– Ну ничего, мы тебя аккуратненько из игры выведем. Она и не узнает ничего. И тебе пора в семью возвращаться. Отношения с Люсей заново налаживать. – Гремячий, единственный в управлении, сторонкой, несколькими намеками от Синичкина знал о тяжелой ситуации на его семейном фронте. – Дадим тебе длительный отпуск, путевку на двоих в санаторий в Сочи. Поедете с Люсей, откроется второе дыхание, и все, глядишь, заново срастется.
Они допили пиво, пожали друг другу руки на прощание.
Опер пошел на стоянку такси на улицу Советов, Гремячий – на троллейбус до железнодорожного вокзала. Ему, в отличие от Синичкина, неподотчетных средств на оперативные нужды не выделяли, только командировочные.
Синичкинстарший не знал, когда ему в голову пришло то окончательное решение. Возможно, когда он возвращался на такси в Суджук из Южнороссийска и портовый город вместе с бухтой светил ему с правой стороны мириадами огней.
Еще на полпути он переменил адрес и сказал, чтобы водила привез его прямо к дому Беллы Юрьевны.
Вышел. Было темно. Забарабанил в калитку. Только ему дозволялись подобного рода вольности. Любого другого своего подчиненного или контрагента «стальная Белла» в клочья бы разорвала.
Она открыла, испуганная, в халатике и бигуди. Лицо расплылось в улыбке: «О, Петя! Ты что так поздно? Чтонибудь случилось?»
– Случилось. Надо поговорить. Срочно.
– Заходи.
– Нет, только не дома. Одевайся и пойдем погуляем. Разговор серьезный.
Белка схватывала все на лету, дважды объяснять не требовалось. Особенно когда речь заходила о разных стремных вещах, иначе б не стала преступной руководительницей столь высокого полета.
Спустя пятнадцать минут они прогуливались по суджукской набережной.
– Белла Юрьевна, под тебя копают, – выговорил «Зверев». – И скоро всех нас здесь будут брать.
– С чего ты решил? Откуда знаешь? – нахмурилась Табачник.
– Поверь мне: информация точная, сто процентов.
– Не может быть! У меня на уровне края в ОБХСС, да и в МВД все схвачено.
– Это из Москвы идет.
– Я позвоню Мендрицкому. – Эту фамилию Синичкин хорошо знал: один из замов министра внутренних дел.
– Я не думаю, что он сможет чтото сделать. Копают, как я слышал, из другого ведомства.
– Тыто откуда знаешь? Кладовщик из Владивостока!
– Поверь мне, знаю. Иначе б промолчал. И просто уехал.
Она остановилась, развернулась к нему лицом, проговорила раздумчиво, как бы про себя:
– А ведь меня предупреждали, что ты у нас тут появился не просто так…
Он не стал опровергать – наоборот:
– Считай как хочешь. Но разговаривая об этом с тобой, я нарушаю все законы. И присягу.
– Почему ж ты это делаешь?
– Да потому, что влюблен. И мне тебя жалко.
– Да? И что же ты предлагаешь?
– Бежать.
– Бежать? Куда?
– Страна большая. Уедем в Сибирь, поселимся гденибудь на заимке. Я думаю, денег у тебя хватит – на первое время. На второе тоже.
– Нет, я не хочу! Коротать жизнь гдето в избе, с удобствами на улице? Нет, это не по мне.
– Лучше тюрьма?
– Давай рванем за бугор.
– У нас граница на замке: как ты понимаешь, от тех, кто хочет из Союза выбраться, а не наоборот. Убежать отсюда – один шанс из тысячи, как в старом фильме говорилось.
– Но я готова рискнуть. Как Горький писал? Лучше один раз напиться свежей крови, чем всю жизнь питаться падалью.
Спустя неделю импозантная пара поднималась с пирса в Южнороссийске по трапу теплохода «Таврида»: оба во всем импортном, в темных очках, лет на вид под сорок или чуть за сорок, с парой чемоданов.
Неделя у них ушла, чтобы закруглить все дела. Перевести рублевые накопления в золото, камни и валюту: доллары и западногерманские марки. Не брезговали даже марками финскими и французскими франками, и так как покупали срочно, то по курсу вместо обычного один к трем – один к четырем или даже к пяти[22].
Искали подходящий круиз. Черноморские в ту пору отправлялись из Южнороссийска или Сочи едва ли не каждый день, но путевки, разумеется, были распроданы. Вдобавок Белла хотела непременно первым классом: ей казалось, что при подобной стартовой позиции удастся легче осуществить задуманное.
Их интересовал короткий участок пути в районе Сухуми – Батуми, когда судно оказывалось поблизости от турецких берегов. Однако, чтобы не вызывать подозрений, путевку добывали на весь рейс.
Теплоход шел из Южнороссийска напрямую в Сухуми, без остановки в Сочи. Затем был Батуми, а потом, на обратном пути, Сочи, Евпатория, Ялта и Одесса. И обратно в Южнороссийск. Пришлось еще дать на лапу, чтобы позволили одну каюту занять парочке, не расписанной в загсе: советская власть строго блюла семейную мораль.
Синичкин в силу профессии знал о случаях, когда беглецы из советского рая учесывали морским путем. Их было немного. Впрочем, это если считать случаи удавшиеся. Никто, ни одно ведомство, ни КГБ, ни МВД, не ведало в точности, сколько было неудачников: выходил гражданин в море на утлой лодочке или вплавь, прыгал с борта теплохода, какимто чудом обманывал погранохрану – но потом не добирался до благословенной западной земли, тонул или помирал от обезвоживания или истощения. Или его пристреливали погранцы, но никаких докладов наверх во избежание последующей бучи и проверок не делали.