Я не стал, разумеется, ничего говорить о раскопанных мною данных о его машине, взятой напрокат в аэропорту Адлера, и о том, что запеленговал его телефоны на окраине Суджука. И о том, что симки и батарейки из них ктото вытащил, а сам мобильник (повидимому) вышвырнул в море. Скажешь о таком – вопросов не оберешься, откуда узнал, а по новым законам и уголовку против меня можно возбудить.
Заявление у меня приняли после страшной волокиты. Сто раз в разной форме выспрашивая, на каком основании я полагаю, что американский гражданин с русской фамилией вдруг оказался в этом богохранимом граде на берегу Черного моря. И почему, спрашивается, если я его сын, у меня фамилия Синичкин, а у него – Зверев? И даже согласно паспорту Zverev? Я понимал их: зачем им очередное разыскное дело? Новая забота и головная боль? Я сам был таким то короткое время, пока не сорвался из милиции в свободное плавание.
Когда я через три часа вернулся в домик, спутница моя безмятежно спала, надвинув на глаза маску для сна – и я сразу пожалел, что не додумался купить себе такую. Карнизы и шторы в домике были советского образца, и южное солнце нещадно простреливало ветхую ткань.
Я решил не будить Римку. В конце концов, отец – мой и путешествует она сугубо по своей воле, а не ради поисков.
Мне хватило, например, что она выполнила мою просьбу (которую я высказывал на подъезде к курортному городку) и продемонстрировала панорамы, снятые неподалеку от точки, где в последний раз «Зверев» выходил в сеть. Конкретно в том самом месте никто никаких фото для электронных карт не снимал. Имелись лишь близкие, на расстоянии метров стаста пятидесяти: трасса, идущая со стороны Сочи, поворот к городу и громадная бетонная стела с надписью: СУДЖУК.
Я уселся в «бэху» и через пятнадцать минут оказался там. Поставил свой лимузин на единственном имевшемся в округе стихийном месте для парковки.
Никаких брошенных авто здесь не наблюдалось, поэтому у меня сохранялась надежда: отец своими ногами дошел до машины и сам кудато уехал.
Я сориентировался по карте и пошел сквозь кустарник в сторону, где в последний раз отцовская мобила обменивалась сигналами с сотовыми вышками – а потом прекратила это делать по причине лишения симки и батарейки. Колючки немилосердно впивались мне в одежу, как бы желая, чтобы ветви задушили меня в своих объятиях и оставили здесь навеки. Коегде кусты оказались примяты – да сильно. Казалось бы, ничего удивительного, ведь три дня назад именно здесь, наверное, шел мой отец. Но вряд ли они бы настолько приклонились после того, как тут прошел одинединственный чел. По его следу шли еще двое.
Я сверялся с картой в телефоне и, судя по ней, приближался к искомой точке.
И вот набрел на площадку. Она явно выглядела рукотворной. Большое количество колючих веток, устилавших землю, оказались срезаны и свалены в сторонке, образуя изрядную кучу. А в центре площадки зияла яма. Она казалась выкопанной совсем недавно: стенки не успели осыпаться, и следов потоков, пролившихся после дождей, на них не наблюдалось.
Отверстие в земле оказалось круглым, диаметром метра полтора, а в глубину около метра. Куча выкопанной земли возвышалась на стороне, противоположной от сложенных веток.
Я спрыгнул в яму. Ничего там не было интересного. Только тяжелая серая почва, полная каменюк. Никаких следов.
Я выбрался, обошел углубление. И увидел: на земле почти впитавшаяся темная лужа. Я потрогал ее, понюхал. Хотелось бы ошибиться, но, кажется, то была кровь.
Я расширил круг осмотра. Чтото блеснуло. Я нагнулся и под слоем цепких ветвей и листьев увидел гильзу. Поднял ее. Похоже, для девятимиллиметрового патрона. Современная, не медная, а с фосфатнополимерным покрытием. Явно от макарова.
Я поискал еще. Других гильз не обнаружилось – ни поблизости, ни на всей площадке и около. То ли стрелявшие нашли их и забрали с собой, то ли был всего один выстрел.
Кто и что здесь искал? При чем тут отец? И кто в кого стрелял?
Возвращаясь, я внимательно смотрел на землю. Увидел на колючках и лианах несколько капель крови. А ближе к дороге – вырванный клок от одежды.
Все вокруг явно походило на место преступления. И по правилам я, конечно же, ничего не трогая, должен был немедленно позвонить в местную ментовку и ждать опергруппу.
Но полицейские, я нимало не сомневался, поднимут меня на смех. Разумеется: кому хочется работать! «А с чего вы взяли, что это кровь? И что это кровь человеческая? Может, краску разлили? Или шашлык жарили? Хотите, чтоб мы экспертизу проводили? А с какой стати?» Я потрачу уйму времени и сил, заставляя их выполнять свои обязанности.
Поэтому – нет. Мне все придется делать самому.
Я освободил кусок материи от колючки, оценил. Серозеленый материал, похожий на камуфляж. Вероятно, от штанов или куртки.
Я положил клочок в карман. Нечего искать на нем отпечатки пальцев, решил я. Вряд ли ктото трогает себя за бедра или предплечья.
Я вернулся на стихийное парковочное место у обочины дороги. Надо осмотреть его. Вероятно, именно тут парковал свое авто папаня. И те, кто шел по его следу, а потом стрелял и надругался над телефонами.
Но ничего значимого на площадке не оказалось.
Тогда я решил проехать туда, где последний раз сеть засекла айэмиай телефона отца, уже лишенного и батарейки, и симки.
Сверяясь с картой, я, сидя в своей «бэхе», проложил маршрут.
Дорога вела через весь город, вдоль бухты. Надо думать, летом здесь полно автомобилей и курортников, и местные тоже оживляются, продавая у своих домиков абрикосы или инжир, завлекая на постой. Теперь все было пусто, прозрачно, лениво.
Вскоре асфальт сменился проселком. Слева потянулся державного вида забор, который закончился воротами с надписью: «Санаторий “Синяя бухта”». Чуть дальше дорога обрывалась гравийной площадкой. Здесь находилось искомое место. Примерно тут в последний раз отмечен был айэмиай обоих телефонов моего отца.
Я вылез из авто. Летом, верно, на этой площадке толпятся машины. Теперь все ограничивалось старыми синими «Жигулями», неновым «Кашкаем» и какимто «китайцем».
Я помнил номер «Дастера», который отец арендовал в аэропорту в Адлере. Его тут явно не было.
Я подошел к краю площадки. Крутой обрыв. Чудный вид на море, пустынное в это время года. Под ногами, на расстоянии метров тридцати, волны бьются и плещутся о валуны.
Прекрасное место, чтобы выбросить в море чейто ставший обузой телефон.
И человека?
Человека – вряд ли. Скинешь туда, вниз, тело – и любой праздношатающийся, приехавший на площадку и подошедший к обрыву, увидит его в прибое на камнях.
Я развернулся, сел в машину и уехал.
Когда я вернулся в домик, моя спутница уже поднялась.
Она помыла голову, уложилась – значит, добыла здесь фен? – и подкрасила чудные зеленые глазюки.
– Пока некоторые граждане на базаре совершали покупки лишь для себя любимого, я добыла коечто, чтобы скрасить нашу жизнь и не умереть с голоду.
Римка широким жестом указала на кухнюверанду. Там на столе появилась банка растворимого кофе, порезанный кусок сыра, хлеб и колбаса.
– Присоединяйся к моему скромному обеду.
Пока мы перекусывали, я рассказал помощнице о результатах рекогносцировки.
– Сейчас все оставляет след в Cети, – рассудила девушка. – И во Всемирной паутине, и в анналах сотовых операторов. Помнишь, ты говорил: с того места в колючих кустах ктото комуто звонил.
После обеда мы взяли мой ноутбук – единственную вещь, не считая пистолета, которую я захватил с собой из Москвы, – и устроились на лавочке в саду.
Малиновым цвели деревья.
– Это персики, – кивнула Римка. – Мой отчим ими все пытается торговать.
Оглушительно пахли цветы. Птицы орали наперебой и носились в ветвях.
Я выписал в свой блокнот четыре телефонных номера: тех, кто был рядом с отцом – видимо, на той самой лужайке.
– Номер, который принадлежит гражданину Олсуфьеву, все время существует рядом, как шерочка с машерочкой, с номером, зарегистрированным на имя гражданина Саидзода. А номер Инжеватова – с мобилой Курбани.
– У них двоих, – кивнула Римма, – как и у нас с тобой, по два телефона в кармане. Один общегражданский, по которому женам и по работе звонят, а второй, на таджиков или узбеков зарегистрированный, – для всяких стремных дел.
– Отдаю должное твоей проницательности, Римма Анатольевна. Эти четыре номера появляются рядом с отцовским двадцать шестого марта близ Лазаревского. И потом они вместе, как бы вчетвером – а на самом деле два чувака с четырьмя телефонами, – едут от Лазаревского до Новомихайловского. Видимо, следят за отцом. Почемуто потом он от них отрывается. И эти номера возвращаются в Суджук. И вот они, все четыре, оказываются на той рукотворной лужайке. Там ктото вынимает батарейки и симки из сотовых отца. Двумя минутами позже батарейки и симки покидают телефоны гражданина Инжеватова и некоего Курбани. А еще через две минуты с телефона Саидзода идет звонок на номер такойто. Принадлежит та мобила опятьтаки таджикскому или узбекскому товарищу, звать его Шухрат Махкамов, и находится он в городе Краснодаре. Разговор продолжается одну минуту, а потом на тот же номер идет по Ватсапу сообщение, одноединственное. Вот только надо проверить: с кем в паре номер того Шухрата краснодарского Махкамова существует?
– Очень правильные, помоему, рассуждения, дорогой Паша. – Когда моя компаньонка в хорошем настроении, она и комплимент сказать может, и подольститься слов не пожалеет.
– Я запрошу, кто реально владеет номером этого краснодарского узбека… А теперь посмотрим, что было в тот день на полянке дальше. Два оставшихся номера возле вырытого отверстия в земле действуют, ловятся «сотой»: и гражданина Олсуфьева, и некоего Саидзода. Остальные молчат. Но есть их айэмиай. И два отцовских, и два, условно, принадлежащих Инжеватову. Проходят сорок четыре минуты тишины.
– Ничего не происходит, – комментирует Римка. – Все чегото ждут.