Чтобы не выделяться и не привлекать к себе внимания, предварительно я зашел в спортивный и купил там чехол для сноуборда. Свернул его, положил в пакетик и уже с ним отправился к стройтоварам. Приобрел там набор начинающего кладоискателя: две лопаты, лом, лазерный измеритель расстояния. Сложил все в чехол и унес в багажник своей «бэхи». Попросил Римму сесть за руль и отвезти меня с инструментом на точку: «Я с покупками выйду, чтоб не таскаться».
– А дальше? – вопросила девушка.
– Я буду тебя там ждать, ты только не паркуйся поблизости. Не будем привлекать внимания машиной с московскими номерами. Бросишь тачку и дойдешь ко мне метров тристапятьсот по обочине, окей?
Мы снова отправились к той самой стеле, где побывал вчера я и где (с высокой вероятностью) несколько дней назад был мой отец.
Почемуто мне казалось, что он там ничего так и не обнаружил.
Возможно, Белла ошиблась.
А может, ту самую стелу за сорок лет взяли и передвинули на другое место.
Конечно, лучше бы приехать туда ночью. Сейчас, ближе к полудню, весеннее солнце взялось всерьез припекать. Ночь не помешала бы также, чтобы привлекать меньше к себе внимания. Однако ждать сумерек не хотелось еще сильнее.
Римма Анатольевна высадила меня с инструментами, где я просил, и уехала в сторону города.
Я отошел с обочины в глубь перелеска – так, чтобы не быть замеченным с трассы. Встал в тенек акации, густо увитой лианами, и стал ее ждать.
Минут через двадцать появилась наконец моя компаньонка. Злая, но гордая и довольная.
– Только не надо меня шпынять, что слишком долго. У меня уважительные причины.
– Пробила колесо? – предположил я. – Решила позагорать?
– Пашенька, это юг! И стройная девушка, идущая по обочине, вызывает болезненный интерес мужского населения. Пять машин передо мной остановилось! Пять! Предлагали подвезти, покатать, умчать в даль светлую. Накормить шашлыком, пройтись на яхте под парусом, свозить в Турцию на уикенд. Один поклонник выглядел очень даже ничего. И при этом управлял «Порше Кайенном».
– Но мы благодарны, что вы, несмотря ни на что, выбрали нашу авиакомпанию, – передразнил я говорок стюардесс.
– Непонятно только, почему и зачем я с вашей компанией связалась, – сварливо проговорила Римка.
– Это любовь, моя дорогая, – ко мне.
– Ага, размечтался.
Я включил лазерный дальномер. Когда помощница высадила меня здесь, я промерил расстояние от стелы. Дорога, если сравнивать с восьмидесятыми годами, явно расширилась, и теперь расстояние от бетонных букв до акации, под которой мы стояли, составляло двадцать пять метров.
Отсюда мы пошли вглубь, строго перпендикулярно шоссе, продираясь сквозь колючий кустарник. Здесь, в отличие от противоположной стороны трассы, росли буки, дубы и акации, облепленные лианами.
– Послушай, – вдруг спросила девушка, – а почему мы идем от дороги налево? Твоя мачеха ведь ясно сказала «направо»?
Я ждал этого вопроса и отчасти боялся его, но тут как раз путь нам преградил валун вышиной в метр. Сердце мое дало радостный перебой: мы на правильном пути.
– А вот и пресловутый камень, – пробормотал я. – Остается отодвинуть и рыть под ним.
– И всетаки? – настаивала Римма Анатольевна. – Почему мы отправились налево, а не направо?
– Да потому, – вскричал я, – что мой папаша не раз и не два говорил: Белла вечно путает право и лево! Она и машину изза этого не смогла водить! Кстати, помимо прочего – ты не заметила? На записи, где она говорит «направо», – а произносит это дважды, – всякий раз делает жест и указывает налево!
– А отец твой? В другом месте копал?
– Да. Строго симметрично на противоположной стороне.
– Нуну, – усмехнулась моя помощница, – давай поглядим. Только, чур, я рыть не стану, хороша я буду с мозолями на обеих ладонях!
– А что ты будешь делать?
– Осуществлять общее руководство. И технический надзор.
То, что в указанном месте оказался означенный Беллой валун, сильно воодушевило меня. Но раз рыть предстояло под ним, для начала следовало от него избавиться. Камень за прошедшие сорок лет здорово врос в землю. Колючий кустарник с лианами облепил его со всех сторон. Сперва мне пришлось порубить ветви острием штыковой лопаты. Девушка тоже подключилась, стала орудовать секатором. Потом я стал подкапывать камень. Затем, поднимая ломом, попытался его кантовать. Римка, несмотря на свои намерения всячески избегать ручного труда, помогла мне, и вдвоем мы коекак перевалили валун на пару метров в сторону.
Попеременно ломом и лопатой я вгрызался в твердую, каменистую землю.
Моя помощница скептически поглядела на меня, а потом вымолвила:
– Давай, ты разбивай почву ломом и штыком, а я «совком» буду грунт откидывать.
– Ого, ты даже терминологию знаешь. «Штык», совок.
– А то я не копалась на огороде у родителей, когда они еще вместе были. Да и потом, у куркуля своего отчима.
Стало жарко, мне пришлось снять рубаху, а потом и футболку. Римма Анатольевна пару раз с удовольствием взглянула на мой торс, и я порадовался, что не зря уродовался в спортзале.
Наконец лом ударил о чтото железное. Потом еще раз.
– Давай лопату! – в азарте прокричал я.
Минут через десять из земли показался бок молочного бидона. Вот оно что. Стали ясны смутные намеки моей мачехи: на первый взгляд там лежит то, с чего жизнь начинается. Ход мысли понятен: раз молочко, значит, рядом малые дитятки. Потом, правда, Белла сказала: внутри там нечто, связанное со смертью. Но что? Яд?
Наконец я обнажил алюминиевую флягу – здоровенную, литров на сорок. Не знаю, применяют ли такие нынче, а во времена моего детства в подобных привозили в магазины сметану. И молоко на даче точно из таких продавали на разлив. Сейчас бидон лежал на боку, выставляя из земли, словно бегемот, свою алюминиевую тушу.
Лучшее доказательство того, что перед нами привет из прошлого! Да не просто, а из торгового советского – значит, от Беллы. Я стал копать с удвоенной энергией.
И вот наконец мы наполовину освободили миницистерну от земли. Я ломом подцепил ее за горловину и поставил вертикально, на дно. Весил бидон немного, не больше парытройки килограммов. Его горловина оказалась закрыта сложно устроенным замком и сверху проклеена широкой синей изолентой.
В азарте я схватил нож и взрезал ее. Взялся за замок.
– Ты поосторожней, – то ли полушутя, то ли всерьез проговорила Римма, – сейчас как полезет оттуда какаянибудь советская дичь. Бактериологическое оружие. – И отошла шага на тричетыре, боязливо глядя на меня с флягой.
Я откинул крышку. Ничто оттуда, конечно, не полезло.
В школе милиции нас учили принюхиваться к новым, незнакомым вещам и помещениям. Я втянул носом воздух. Пахнуло затхлостью.
Я залез рукой в горловину бидона. Римма смотрела на меня опасливо. Баллон оказался пуст. Я засунул руку дальше, чуть не по плечо. Пальцы нащупали чтото железное, вроде толстой скрученной проволоки. Я потянул ее на себя и чувствовал, но не видел, как вслед за ней чтото потянулось вверх.
Все выше и выше. Я заглянул вниз. Там на проволоке было привязано нечто большое, плоское, круглое. Оно никак не попадало в отверстие горловины. Но раз внутри оказалось, значит, както его туда засунули! После многочисленных попыток я наконец за проволочную петлю вытянул на свет божий нечто похожее на шампур с шашлыком. В середине шла толстая проволока, а на нее было нанизано чтото круглое, плоское. И каждый объект завернут в полиэтиленовый пакет.
Я взрезал ножом один из них, снял полиэтилен.
Господи! Это была круглая алюминиевая бобина! И таких – семь или восемь! И на каждой располагалась туго свернутая кинопленка.
– Мы не засветим ее? – озабоченно спросил я.
– Дорогой мой! Кинопленку обычно вначале проявляют, так что, думаю, все будет нормально.
– Ах да! Я забыл, что ты у нас училась на актрису[31].
– Что бы это могло быть? Твоя мачеха глухо упоминала о смерти.
– Может, не пошедший в Союзе чейнибудь грандиозный фильм? Например, первый вариант «Сталкера»?
– «Сталкера», чтоб ты знал, не здесь, а в Эстонии снимали… И кстати, Паша, помнишь, «друг» твоего отца Олсуфьев – на киномеханика учился.
– Может, он сам этот гениальный фильм снял и позабыл, куда закопал?
Гадать можно было сколько угодно, но вот на первой алюминиевой бобине оказался наклеен кусок лейкопластыря, а на нем химическим карандашом выведено: «БАЗИЛЕВИЧ».
Я снял ее с шампура, потянул кинопленку и стал ее просматривать, глядя на солнце. Пленка оказалась чернобелая, шестнадцатимиллиметровая и действительно проявленная. А изображалось на ней нечто явно порнографическое: расстеленная кровать и два голых тела. Мужское – крайне непривлекательное, старое, толстое. Женское – вполне. Характер движений, которые они совершали, не оставлял никаких сомнений в сути процесса.
– Так, – прокомментировал я. – Мы обнаружили коллекцию советского винтажного порно.
– Когдато с его помощью гражданина Базилевича – а видимо, он изображен на пленке – можно было очень крепко шантажировать.
– Да, но сейчас это все устарело как минимум на сорок лет. Да жив ли он вообще, этот гражданин Базилевич?
– А нет ли во фляге чегонибудь более веселенького? – поинтересовалась Римма Анатольевна.
Я перевернул бидон вверх дном.
Из него выпал небольшой сверток в полиэтилене.
Я взрезал его и обнаружил несколько золотых изделий с разноцветными каменьями, которые ярко засверкали на южном солнце.
Сентябрь 1981 годаБелла Табачник
Петруша Зверев был единственным мужчиной в ее жизни, которого Белле хотелось слушаться.
В cвоем сердце и своей душе она не повиновалась раньше никому: ни богу, ни черту, ни партии, ни правительству. Ни мужчинам, ни женщинам. Ни мужу своему первому, ни многочисленным любовникам. Всем и всегда в собственной жизни рулила самостоятельно, на свое усмотрение.